Воспитанники легендарного батьки Литвиненко с честью несли теперь боевую эстафету. Герман рейдировал из Осташковского района к Порхову. Подразделения его бригады наносили существенные удары по вражеским коммуникациям в четырехугольнике Дно — Псков — Остров Чихачево.
В бригаде Германа мы повстречали нескольких знакомых партизан. Среди них командира штабного отряда Николая Бурьянова. Он не без гордости добавил к рассказу своего комбрига, что на днях их 4-й полк под командованием Ефимова взорвал железнодорожный мост, сотни метров полотна, разгромил все путевое хозяйство и сжег вражескую казарму на разъезде Уза. Движение немецких поездов на участке Карамышево — Порхов было парализовано на неделю.
Однако действия партизан проходили в сложных условиях. Противник был силен и коварен. В жестоких схватках с карателями, как выяснилось, погибли знакомые нам товарищи: Виталий Тарасюк, пулеметчик Павел Лебедев и многие другие воины.
На четвертый день после нашего приезда в эти места боевая группа отряда под руководством Веренича подкараулила на шоссе близ села Духнова три вражеские автомашины. Партизаны убили шестнадцать гитлеровских солдат.
Мы вели разведку и одновременно сделали несколько боевых вылазок к гарнизонам противника. Севернее города Опочки находился Пушкиногорский район Калининской области. На нашей топографической карте были отмечены села с пленительными названиями — Михайловское, Петровское, Тригорское. Они знакомы были каждому из нас с детства. Здесь, на берегах петляющей по лугам и лесам реки Сороти, черпал творческое вдохновение великий Пушкин. Нам очень хотелось побывать в этих местах, но попасть туда не удавалось.
Однажды, будучи в разведке у села Жадрицы, на шоссе Новоржев — Опочка, мы встретили пожилую женщину, которая шла из райцентра Пушкинские Горы к родственникам. Она рассказала, что фашисты разворовали, сожгли и уничтожили почти все памятные реликвии, вырубили множество деревьев в рощах и аллеях Михайловского и Петровского. Пьяные вражеские солдаты оскверняли могилу поэта в Святогорском монастыре.
Рассказ женщины мы выслушали с горечью.
Наступил март. Небо стало нежно-голубым и высоким. Солнце с каждым днем пригревало все сильнее. Особенно это чувствовалось на припеке возле домов. В такие дни вспоминались родные места, близкие люди. Вспоминались девчата, в которых тайно влюблялись в школе. Из моей головы не выходила песня «Синий платочек», которую до войны пела девушка-одноклассница. Куда бы я ни шел и ни ехал, песня всюду преследовала меня.
С каждым днем все тяжелее становилась дорога. Наступала пора расставаться с санями. Мы решили усиленно тренироваться в верховой езде. Инструктором в этом деле был наш комиссар Веренич. Пожалуй, только еще двое в отряде могли по-настоящему называться хорошими наездниками — Горячев да Турочкин. Веренича научили верховой езде в польской армии, а Горячев с Турочкиным — ребята деревенские, с детства были приучены ходить за лошадьми. Мало-помалу все овладели навыками езды, и вскоре партизаны как заправские кавалеристы носились на конях взад-вперед по деревенской улице. Седла мы мастерили сами из валенок и овчины, а стремена гнули из проволоки. Особое усердие проявил Виктор Дудников. Он сделал себе такое прекрасное седло, что все ахнули от изумления. Ездок, правда, из него был сначала неважный. Он никак не мог подладиться под такт бега лошади. Трух, трух, трух… — трусила, подбрасывая седока, ленивая кобыла. Горячев, глядя на Дудникова, хохотал:
— Увага, братва! Смотрите, джигит промчался. Однажды стало известно, что Дудников собирается демонстрировать высший класс верховой езды. Ребята собрались на гумне. Виктор уже гарцевал там. Он попросил отойти всех в сторону, отъехал подальше, разогнал лошадь и помчался к невысокой изгороди. Мы ожидали красивого прыжка, но лошадь, подскочив к препятствию, встала на дыбы и резко свернула в сторону. Кто-то хихикнул. Дудников успокаивающе похлопал кобылу по шее, выбрал изгородь еще ниже и повторил попытку. Опять неудача. На пятом заезде Виктор свалился с лошади. К нему подбежали ребята:
— Ну как, не ушибся?
— Да нет, пустяки, — вытирая грязное лицо, говорил Дудников, — что-то сегодня волнуется моя красавица. Вчера легко барьер брала.
Свободные часы коротали мы в кругу местных жителей. Помню, как наш солист Виктор Соколов пел песню «Трансвааль», а мы подпевали:
Трансвааль, Трансвааль, страна моя.
Ты вся горишь в огне…
Люди сидели, внимательно слушая. Под Трансваалем все подразумевали свою Родину, которая тоже была объята пламенем войны. Песня звала на священную борьбу с врагом. Веселый, компанейский Виктор часто любил исполнять арию из оперетты «Сильва», и ребята прозвали его Сильвой. Это был наш школьный товарищ. Худенький, светловолосый, он оказался выносливым, смелым воином.
Были у нас и свои гармонисты — Федя Попков и Володя Волков. Володя пришел к нам прямо со школьной скамьи из седьмого класса. Он был самым юным бойцом отряда. Как и везде, гармонистов у нас уважали особо. Мы достали им гармонь, и они играли по очереди.
Однажды, когда на импровизированной сцене Павел Поповцев читал горьковского «Буревестника», вернулись из разведки Соколов с Горячевым. Не осмеливаясь нарушить тишину, Николай подал мне знак. Мы вышли. Сдерживая радостное возбуждение, Коля рассказал, что в селе Гривине близ Новоржева стоит небольшая немецкая часть, где служат сорок насильно мобилизованных поляков, которые, как шепнул ребятам один крестьянин, давно ищут связи с партизанами.
Сообщение разведчиков нас заинтересовало. К Гривину была послана группа бойцов во главе с Вереничем. Дмитрию очень хотелось поговорить с поляками насчет перехода на нашу сторону. Весь день Веренич бродил с ребятами возле села, но никто из гарнизона не показался. Вечером Вереницу повстречался местный паренек, от которого он узнал, что небольшой гарнизон Гривина располагался в двухэтажном здании бывшего барского имения. Нижний этаж занимали немцы, верхний — поляки. На ночь из Новоржева в село иногда приезжали на автомашине полицейские.
Уточнив кое-какие моменты, мы решили напасть на этот гарнизон. Своих бойцов у нас оказалось маловато, пришлось попросить десяток партизан у Яковлева.
Время давно перевалило за полночь, когда мы остановились в редком лесу в полутора километрах от Гривина. Привязав к деревьям коней и оставив с ними охрану, мы направились к селу. Кругом стояла тишина, только хрустел под ногами непрочный ледок да из ближних деревень доносилось разноголосое пение петухов. Было четыре часа утра. У людей в такое время самый крепкий сон. Мы шли по лощине. Перед нами на высокой горе черной громадой вырисовывался силуэт гривинской церкви. Под горой стояли три небольшие избы. Чтобы еще раз удостовериться, не изменилась ли обстановка в гарнизоне, тихо постучали в окно. Дверь открыла пожилая женщина.
— Матка, наш германский зольдат есть деревня? — спрашиваем на ломаном русском языке, пытаясь выдать себя за немцев.
Но провести женщину не удается. Она сразу определила каким-то шестым чувством, кто мы такие, и с мольбой проговорила:
— Гоните, милые, их отсюда. Гоните иродов!
Гарнизон находился в сотне метров от большака Новоржев — Сущево. Туда в тыл немцам, мы выслали группу партизан во главе с Николаем Горячевым. Расчет был такой: когда ударим по казарме, оставшиеся в живых гитлеровцы будут непременно искать спасения в той стороне. Там их встретит свинцовыми гостинцами Горячев.
Отряд быстро поднялся по крутой горе к церкви. Виктор Соколов снял из бесшумной винтовки дремавшего часового. Теперь было все в наших руках. Веренич с Нефедовым подтащили к колючей проволоке, опоясавшей казарму, свой тупорылый «максим», расправили змейку пулеметной ленты. Немного в стороне от них установил «дегтярь» Беценко.
— Огонь!
Дрогнула тишина. Загрохотали и слились в общий гул выстрелы. Звякнули разбитые стекла первого этажа. Внутри здания послышались крики. На втором этаже вылетела рама, выбитая ударом ноги. Несколько голосов сверху закричали:
— Мы поляки! Мы с вами!
— Еще польска не згенела! — крикнул в ответ Веренич.
В это время из подвала раздалась очередь вражеского пулемета. Пули сразили молодого бойца из группы Яковлева.
— Сейчас я его гранатой! — крикнул нам Костя Кузьмин.
Сверкнули огненные вспышки, эхом отдались взрывы двух гранат. Фашистский пулемет умолк.
Немцы и полицейские оказались в тисках: поляки били их сверху, мы — снаружи. На улицу вырвалась группа гитлеровцев. В нижнем белье, босиком они бежали к большаку, скользили голыми ступнями на льду и падали. Тех, кому удалось прорваться к шоссе, поджидал Горячев с хлопцами.
И вот из распахнутых дверей выбежали поляки. Многие из них тащили с собой сундуки и чемоданы. Наши бойцы смотрели на этот скарб с усмешкой: ведь у нас, партизан, все вещи помещались в вещмешке да карманах.
Занялась пожаром казарма, горели склады, автомашины, повозки. Дело сделано. Пора уходить. Начинался рассвет. Проходя на обратном пути мимо церкви, я заметил блеклую надпись на стене. Осветив фонариком, прочитал слова: «Ленка — дура. Витька — молодец!» Эта надпись заставила меня невольно улыбнуться. Она явно были сделана еще до войны. На какое-то мгновение передо мной встали картины мирной жизни.
Отряд покинул освещенное заревом пожара село. Едва мы удалились на полкилометра от Гривина, как различили вдали вражеские автомашины. Из Новоржева ехала запоздалая подмога гитлеровцам. Мы прибавили шагу. Поляки с тяжелым багажом начали отставать, и партизаны дружно им помогали. Вражеское подкрепление успело открыть нам вслед стрельбу из пулемета и винтовок. Упали убитыми двое поляков.
Отделение Соколова вынуждено было залечь для прикрытия отряда.
А вот и наши лошади. Бойцы складывали в повозки вещи польских товарищей, захваченные трофеи. Бережно положили в сани одного убитого и одного тяжело раненного партизана. Какая досада, что нет у нас ни врача, ни медсестры! Мы понимали, что рана смертельная — в живот. Нашли в деревне фельдшера-старичка. Тот сделал перевязку.