— Выживет? — спросили мы.
— Нет, — ответил фельдшер.
Так мы потеряли двух партизан. Оба они были из группы Яковлева.
Только когда совсем рассвело, мы смогли рассмотреть своих польских товарищей. Их было тридцать восемь человек. Путая польские и русские слова, они, улыбаясь, пожимали руки партизанам.
Я подозвал расстроенного командира группы из отряда Яковлева, сказал ему:
— Прими к себе шестерых польских товарищей. Пусть воюют взамен погибших.
Тот согласился.
У нас в отряде остались тридцать два поляки. Они оказались общительными, веселыми людьми. Мы быстро нашли общий язык, подружились с ними, а потом плечом к плечу сражались против фашистов.
Помню, в первый день ко мне подошел пан Ящинский и спросил:
— Не разумею, где у вас есть казарма или камера хранения багажа?
Я улыбнулся и, как мог, объяснил ему, что ни того, ни другого не имеем. Сказал, что мы часто ездим и возить вещи тяжело. Посоветовал сшить вещевые мешки и сложить в них самое необходимое.
— Добже, пан комендант. Дзенькуе. Нам вшиско едно, — ответил понимающе Ящинский.
Несколькими днями позже к нам в отряд пришло еще несколько поляков. Особенно запомнились братья Тадеуш и Ян Раковские, Морозовский, Коршляк, Люка, Фиевлек. Почти все они были из города Млава.
Старшим по возрасту и по званию среди поляков был одноглазый Сигизмунд Ящинский. Бывший офицер польской армии, он, чувствовалось, имел отличную военную выучку и, несмотря на то, что когда-то на учениях потерял левый глаз, стрелял превосходно.
Братья Раковские — молодые веселые парни всегда просили нас взять их на боевое задание. Из Гривина мы тогда принесли в качестве трофеев два патефона. Утром Раковские заводили пластинку с веселой песней «По улице, улице…» и это служило сигналом к подъему.
Отряд наш стал интернациональным. Больше половины бойцов составляли поляки. У Веренича появилась мечта совершить рейд в оккупированную врагами Польшу.
— Пошли к Бресту, к Варшаве, до самой Германии дойдем! — мечтательно говорил Дмитрий.
Как-то сидя с Вереничем на крылечке, мы грелись на весеннем солнце. Огромные проталины исходили паром.
— Погодка-то какая, благодать! — жмурясь от солнца, заговорил Дмитрий. — Скоро у нас крестьяне хлеб будут сеять.
Было ясно, о чем он думал. Дмитрий молчаливо уставился глазами вдаль.
— Знаешь, командир, как хочется взглянуть на родные места! У меня ведь дом там и невеста Марина. Красивая, любимая…
К первому апреля почти весь снег стаял. Мы раздали крестьянам своих лошадей с повозками, оставив себе лишь пару тачанок для пулеметов да несколько верховых лошадей.
Однажды утром к нам в деревню верхом на коне прискакал шустрый паренек Степка.
— Фашисты пришли! Грабители! — кричал он.
Парнишка примчался из деревни Кожино, которая находилась от нас в четырех километрах. По словам Степки, гитлеровцев там было не меньше сотни. Малец очень торопил нас. Он даже отругал Нефедова за то, что тот медленно вставлял в пулемет ленту. Не прошло и десяти минут, как отряд был в сборе. В Кожино отправилось человек сорок, кто верхом на лошади, кто пешком. С нами пошли пятнадцать поляков. Как мы ни спешили, немцы успели уйти, разграбив деревню. Мы настигли их возле разлившейся речки. Часть гитлеровцев уже успела переправиться на другой берег по разрушенному мосту, несколько солдат с кольями в руках гуськом переходили по выступавшему из воды бревну, другие, ожидая очереди, стояли на этой стороне.
Под прикрытием кустарников мы приблизились к переправе. Сюда же успели прибыть партизаны из бригады имени Лизы Чайкиной во главе с отважным командиром разведки Аркадием Шороховым.
Когда открыли огонь, среди гитлеровцев поднялась паника. Фашисты бросались в воду прямо в одежде, барахтались, кричали, цеплялись друг за друга. Вниз по течению плыли брошенные корзины с курами, солдатские ранцы.
С противоположного берега фашистский пулеметчик попробовал прикрыть своих, но вскоре был сражен метким огнем Веренича. Немцы потеряли не менее сорока солдат и офицеров.
Степка, который сообщил нам о приходе грабителей, наблюдал всю картину боя. Когда стрельба стихла, паренек даже нашел среди убитых того гитлеровца, который грабил их дом.
— Вот он! кричал мальчишка, указывая на лежавшего у воды солдата. — Это он застрелил нашего петуха и мамку стукнул в живот!
Кроме винтовок мы подобрали брошенный немцами легкий миномет и пять мин к нему. Потом эти мины Петя Зеленый носил в корзинке с сеном, как пасхальные яйца.
Когда мы уходили из деревни, ко мне подбежал Степка.
— Товарищ командир, возьмите меня с собой, — тоненьким голоском попросил он. Здесь подошла мать Степки.
— Наверно, в отряд просится постреленок? Не берите его, милые люди, он у меня золотухой страдает. Мальцу всего одиннадцать годов.
— Ладно тебе, мамка! Любишь ты жаловаться, — обиделся Степка.
Хоть и жалко было паренька, но пришлось ему отказать.
Здесь же к нам подошел пожилой цыган, обросший густой с проседью бородой. Он тоже стал упрашивать нас взять его В отряд. Мы знали, что фашисты уничтожают цыган так же, как и евреев, но зачислить старого человека в отряд не решились. Обиженный цыган пошел к своей семье, укрываемой жителями деревни. Веренич, посмотрев ему в след, сказал:
— Мне нравятся цыгане. Это загадочное племя. Костер и солнце вселяют в их жизнь бодрость духа.
На другой день мы отдыхали. Стояла чудесная солнечная погода. Уже прилетели скворцы. Похлопывая крылышками, они заводили причудливые трели. Смелые белоносые грачи важно разгуливали по деревенской улице.
Деревня, где мы стояли, была расположена на возвышенности, и из нее хорошо просматривались окрестности. Используя затишье, мы решили проверить свое оружие. Стреляли в основном одиночными. Берегли патроны. Помню, нашей стрельбой заинтересовался девяностолетний старик — бывший снайпер царской армии. Он поделился одним секретом: чтобы стать метким стрелком, нельзя брить усы. К такому выводу, как он уверял, пришли в давние времена психологи. Словам бывалого снайпера поверили. Только многим из нас нечего было брить: усы еще не выросли.
Вечером мы решили навестить отряд Федора Яковлева. Он стоял в двух километрах от нас.
Яковлева вместе с его помощником Егором Филиным застали на месте.
— Вот здорово! Как раз к ужину угадали. — сказал Федор.
— Мамаша, доставай щи! — крикнул хозяйке Филин.
Та захлопотала у печки, загремела ухватом и вытянула большой чугун.
Хозяйка налила ароматных, жирных щей в большое блюдо, и мы, сев за стол, стали орудовать деревянными ложками. На второе была тушеная картошка с солеными огурцами. За ужином говорили о наших успехах и неудачах, о немцах и старостах, об оружии и боеприпасах. Когда интересующие нас вопросы были обговорены, я обратился к Филину:
— Ну, Жора, расскажи, как сдавался ты в плен фашистам.
Эту занимательную историю, случившуюся с Филиным, смелым и бойким на язык старшиной, я знал давно, но мне хотелось услышать рассказ из его уст. Филин стушевался. Было видно, что воспоминания не вдохновляли его.
— Расскажи, расскажи про свою невеселую быль, — подзадорил Яковлев.
— Расскажу, только водички попью… Значит, так, — начал Егор. — Какая летом сорок первого года была обстановочка, вы знаете. Я служил в одном автобате под Каунасом. Недалеко от старой границы нас так расколошматили, что я каким-то образом остался один. Стал метаться из стороны в сторону. Кругом стрельба, ихние десанты, лазутчики. В общем, фронт пошел на восток, а я спрятался в лесу. Одному страшновато. Ночью какие-то тени бродят, люди друг от друга прячутся. Недолго и пулю схлопотать. Зашел как-то в одну деревню, а какая-то баба и говорит: «Сегодня пленных много вели по дороге. Говорят, Советской власти конец пришел…»
Помотался я еще денька два, дай, думаю, и я в плен сдамся. Снял с себя петлички с треугольничками, помазал грязью гимнастерку и пошел к большаку сдаваться. Сел там на камушек у придорожной канавы и сижу. Глядь, едут немецкие велосипедисты, человек шестьдесят. Ну, думаю, мои избавители катят. Смотрю, а они мимо меня с песнями. Дай, думаю, поближе к дороге сяду. Перепрыгнул через канаву и сел на обочину. Гляжу, машины идут ихние с солдатами. И опять мимо меня. Что за черт? Потом увидел я четыре мотоцикла с колясками и пулеметами. Только встал, хотел поднять руку, а они сами ко мне подъехали. Тут из люльки вылазит здоровый фашист в стальной каске с рожками и с автоматом в руках. Подошел ко мне, взял за подбородок и что-то спрашивает по-своему. «Тракторист я», — вру ему. «Трак-то-рьист?» — повторил немец по слогам. Он зло осмотрел меня с головы до ног и как хряснет мне по физиономии. Я едва на ногах удержался. «Ты юде! Жид!» — говорит и сажает меня на задок мотоцикла. Вот, думаю, влип. А я и в самом деле немного на еврея похож.
Привезли они меня в какое-то село и бац за колючую проволоку. «Ничего себе уха», — думаю. А там нашего брата скопилось порядочно, на голую землю лечь негде.
Спрашиваю одного горемыку: «Давно здесь?» — «С неделю, — говорит, — палками дубасят. А многих застрелили». «Ну, — думаю, — братцы-кролики, надо сматывать отсюда». Заночевал я там, сидя под открытым небом. Утром пошел за похлебкой, хотел попросить посудинку у немца, а он, зараза, как треснет мне по горбу дубиной.
«Так тебе и надо, мать-перемать, Жора Филин, — корю я сам себя. Не будешь добровольно в плен сдаваться»
Дня через два погнали нас, небольшую группу, мост деревянный восстанавливать. Там лесок рядом, он и спас меня. Удрал я от них. С тех пор поклялся: никогда не поднимать руки перед врагом. Вот и вся эта некрасивая история, — закончил рассказ Филин.
— До сих пор не пойму, как ты смог сдаться гитлеровцам. Ведь испокон веков плен считался позором для настоящего воина, — сказал Яковлев.
Филин молча развел руками.
В первых числах апреля Горячев, Орлов и Соколов, вернувшись из разведки, доложили, что в селе Прокопове остановилась немецкая войсковая часть. Около трехсот гитлеровцев прибыли с фронта на отдых. По рассказам населения, немцы-фронтовики вели себя нагло и самонадеянно. Когда их предупредили, что рядом действуют русские партизаны, они громко захохотали: мол, на фронте уцелели, а здесь, в своем тылу, и опасаться нечего. Сообщение подтвердили две девушки, Тася и Вера, пришедшие к нам из тех мест. Они сообщили, что фашисты выгнали жителей села в бани, а сами третьи сутки напролет пьют вино и гуляют.