Ранним утром после трудного и опасного пути наши отряды остановились в бокаловской дубраве, там, откуда несколько дней назад били немецкие пулеметы. Усталые и голодные, упали мы на ворохи прошлогодних листьев и крепко уснули. Но скоро нас разбудили часовые. Сюда пришли другие отряды, сумевшие также выйти из окружения. Среди партизан было много раненых. Дубрава наполнилась говором людей, треском ломаемых сучьев. Кое-где зажглись небольшие костры. Медсестры кипятили воду для раненых и больных. Сизые дымки, пронизанные лучами солнца, повисли среди ветвей многолетних дубов.
Тепло пригревало весеннее солнце. На припеке заметно зазеленела свежая трава. За эти дни мы впервые разулись. Сбитые, натруженные ноги отдыхали.
Наши разведчики еще утром сходили в деревню Бокалово и узнали, что каратели ушли оттуда только вечером. За эти дни гитлеровцы расстреляли много местных жителей лишь за подозрение в сочувствии партизанам. Теперь здесь было тихо. Лишь где-то вдали слышались пулеметные очереди и приглушенные разрывы снарядов. Там шел бой. И кто знает, может быть, в эти самые минуты гибли наши товарищи, а мы были бессильны помочь им.
Комкая в руках поношенную, белого меха кубанку, ко мне подсел Коля Горячев.
— Знаешь, командир, о чем я сейчас думаю? — заговорил он, подставляя солнцу босые ноги. — Вот если бы кончилась сейчас война, вышли бы мы из лесу, пришли в деревню, вымылись в бане, наелись вволю, а потом с песней поехали домой… Хорошо у нас в Прямухине — лес, речка, раздолье…
Николай долго говорил о том, какой он представляет послевоенную жизнь, как и кем будет работать, с юношеской мечтательностью строил радужные планы на будущее.
Глядя на его безусое лицо, я не мог подумать, что через три-четыре дня навсегда потеряю этого славного человека.
Помню, в тот момент с нами рядом сидел помощник Яковлева Егор Филин. Он молча слушал Горячева и как бы невзначай спросил Колю:
— Слушай, мечтатель, а пришлось ли тебе хоть раз в жизни испытать поцелуй девчонки?
Николай смутился.
— Ну, ну, скажи.
— Не-е-а… — признался Коля.
— Вот видишь, как нехорошо получается. Убьют нецелованного, — сказал Филин.
— Не каркай, что не следует, — с упреком возразил я.
— Это так… Вырвалось. Пусть живет сто лет ваш храбрый юноша, — оправдываясь, ответил Филин.
— Меня не убьют. А если убьют, то на том свете фашистам тошно станет. Я им и там покоя не дам, гадам ползучим, — с усмешкой сказал Николай и тихо добавил: — Я умирать не страшусь, только обидно будет, что никогда не увижу солнца и ребят наших.
Мы не стали засиживаться в дубраве и, как только стало темнеть, ушли дальше. Утро застало нас уже под Вережьем, где недавно мы столкнулись со злосчастным вражеским обозом. В небольшом лесу скопилось много партизан, вышедших из окружения. Расположив людей на привал, мы с Яковлевым стали разыскивать кого-нибудь из комбригов. В кустах местами еще белел нерастаявший снег. На сырых проталинах, подстелив под себя наломанные сучья, группками сидели и лежали усталые люди. Нам повстречался начальник штаба бригады имени Лизы Чайкиной капитан Исмаил Алиев. Несмотря на довольно неблагоприятную обстановку, он был, как всегда, строен и подтянут.
— О, какими путями?! — пожимая наши руки, радостно проговорил начштаба.
— Такими же, как и вы, — невесело усмехнулся Яковлев.
— Э-э, дарагой, ты крепко пахудел… — с сильным акцентом, блеснув белыми зубами, проговорил Исмаил.
— Похудеешь, если фашисты с пушками да с самолетами будут гоняться, — ответил Федор.
— Да, крепко они взялись за нашего брата. Мы для них — как кость в горле. Слышали, что замышляют? Нет? На, читайте… Вчера вот наш Аркаша привез, — кивнул Алиев чернявой головой на стоявшего рядом молодого командира бригадной разведки Аркадия Шорохова.
Алиев порылся в планшетке и протянул нам вчетверо сложенную бумагу. В приказе командующего войсками по тыла северо-восточной группировки немецких войск генерал-лейтенанта Шпеймана командиру одной из частей говорилось:
«Южнее Новоржева и Бежаницы безнаказанно действуют крупные силы советских партизан. Они создают исключительно тяжелое положение для работы тыловых частей и учреждений, срывают все мероприятия немецкого командования. Отряды местной самообороны, части 281-й охранной дивизии и «добровольческий легион» в течение зимы не могли ликвидировать существующую угрозу, размеры которой в связи с приближением лета все более возрастают.
На основании распоряжения командующего 16-й армией генерал-фельдмаршала Буша и ранее отданных мною указаний вверенной вам дивизии, руководствуясь «Боевой инструкцией по борьбе против партизан на Востоке» от 11 ноября 1942 года, приказываю:
1. К 16 апреля с. г. занять исходное положение и совместно с частями 201-й и 290-й пехотной дивизии, 281-й охранной дивизии, частью сил 331-й пехотной дивизии быть готовым к выполнению задачи под кодовым названием «Весенняя обработка». О начале действий будет сообщено дополнительно.
2. При проведении операции «Весенняя обработка» широко использовать приданные дивизии подразделения национальных формирований, памятуя при этом, что большая часть их весьма ненадежна. Имеется много случаев перехода целых подразделений на сторону партизан. Отсюда необходимо предусмотреть меры к недопущению подобных случаев.
3. Местных жителей, заподозренных в соучастии или помощи партизанам, расстреливать. Имущество и скот забирать для нужд армии. Деревни сжигать. Наиболее молодых и здоровых мужчин и женщин отправлять на сборные пункты для последующей отправки в концлагеря или на оборонительные работы в прифронтовую полосу.
4. Захваченных в бою партизан после короткого допроса расстреливать или вешать, лучше на глазах у жителей.
5. Разъяснить солдатам: никакой жалости! Интересы Великой Германии требуют этого. Солдаты вашей дивизии показали образцы преданности фюреру на фронте и заслужили его высокую оценку. Будьте же достойны этой великой похвалы и теперь!
Хайль Гитлер!
Командующий войсками по охране тыла генерал-лейтенант Шпейман».
— Где достали приказ? спросил я Шорохова
— Вчера офицерика штабного ухлопали. Наш переводчик перевел, — пояснил Аркадий.
Мы и раньше знали этого стройного, жилистого, смелого парня, возглавлявшего бригадную разведку. Шорохов окончил организованную на родине Горячева, в селе Прямухине, партизанскую спецшколу и вместе с нашим земляком-кувшиновцем Эдуардом Талиным удачно взорвал мост на реке Сороть, затем спустил под откос вражеский эшелон, участвовал вместе с нами в бою у деревни Кожино и, не слезая с коня, проникал со своими удалыми разведчиками в самые опасные места, снабжая бригаду ценными разведданными. Вот и теперь, захватив этот приказ, Шорохов вручил Алиеву новые данные о проводимой крупной карательной экспедиции врага.
Из приказа было видно, что немцы давно и тщательно готовились к борьбе с партизанами.
— Да-а, — проговорил задумчиво Яковлев. — Если бы раньше знать об этом!
— Э-э, друг любезный, если все знать, война скоро кончится, — усмехнулся Алиев.
Вслед за первой карательной волной гитлеровцы подготовили вторую. Во всех ближайших районных центрах: Новоржеве, Бежаницах, Локне, Кудевере, Новосокольниках — они сосредоточили крупные части для уничтожения партизан и ликвидации партизанской зоны.
Здесь, в лесу под Вережьем, были собраны на совет командиры только что вырвавшихся из окружения бригад и отрядов — Бабаков, Карликов, Максименко и мы с Яковлевым. Было принято решение перейти линию фронта совместно. Общее руководство возложили на комбрига Бабакова. Он же со своими бойцами должен был возглавить партизанскую колонну. Нам с Яковлевым выпала задача прикрывать ее в арьергарде.
— Все шишки достанутся нам, — сказал мне Федор.
В ночь на 25 апреля партизаны тронулись к линии фронта. Было нас не менее семисот человек. Вместе с партизанами уходили из опасной зоны местные жители старики, женщины, дети. Бойцы несли на носилках тяжело раненных партизан. Длинной зигзагообразной лентой вытянулась разношерстная людская колонна. Приказ дан строгий — не отставать, не задерживать движения.
Люди понимали серьезность и ответственность перехода. Каждый теснее жался друг к другу. Все знали, что впереди — густая сеть вражеских гарнизонов, засад и патрулей. Надо соблюдать строжайший порядок и быть начеку. В середине колонны двигались раненые, больные, семьи местных партизан. Отряды шли в кромешной темноте без дорог, по влажной целине и топким полям. То справа, то слева изредка попадались деревушки, которые обходили стороной. Между тем небо заволокло тяжелыми, черными тучами, земля еще больше окуталась непроглядной тьмой. Кругом ни звука, ни огонька. Люди шли на ощупь, спотыкались, падали. Но сбавлять хода было нельзя. Впереди долгий путь. До рассвета нужно обязательно перейти железную дорогу Новосокольники — Дно, а до нее по прямой тридцать километров. От быстрой хотьбы становилось душно, тело мокло от пота. Как хотелось остановиться, сбросить с себя одежду и отдохнуть хотя бы несколько минут!
Небо вдруг полыхнуло ослепительным светом. Люди от неожиданности даже пригнулись. Что это?
— Гроза, гроза! — послышались голоса.
Ударил с перекатами гром, и вновь сверкнула молния, озарив оголенные дали. Вспышки молний становились все чаще. Партизаны и радовались грозе, и тревожились: при ярком свете колонну легко заметить. После очередной вспышки и без того непроглядная ночь становилась еще темнее. Чтобы не потеряться, люди держали друг друга за руки, за одежду.
Заморосил мелкий дождик. Колонна пошла быстрее. Разгоряченные бойцы сбрасывали с себя зимнее обмундирование: шубы, полушубки, фуфайки, шинели. Все верили, что отряды непременно перейдут вражескую линию обороны, и поэтому ничего не жалели, лишь бы скорее дойти до своих.
С приближением железной дороги все чаще стали попадаться немецкие гарнизоны. Проводники старались обходить их стороной. Время близилось к рассвету, а до железной дороги оставалось еще добрых пять километров.