— Давай, давай, ребята! — слышались подбадривающие голоса командиров.
Но как мы ни спешили, рассвет пришел раньше, чем отряды достигли цели. Напрягая силы, шатаясь от изнеможения, партизаны с трудом карабкались по крутому железнодорожному откосу, переваливали через насыпь.
Наш отряд шел замыкающим. А идти сзади хуже всего: ни обстановки не знаешь, ни точного местонахождения, плетешься втемную вместе со всеми и ничего не ведаешь, что делается вокруг. Помню, я устал, как никогда. Павел Поповцев с Василием Ворыхаловым даже помогли мне перебраться через линию.
Когда переходили железную дорогу, справа от нас открылась высокая колокольня. Оттуда немцы выпустили по колонне несколько пулеметных очередей. Пули пролетели высоко над головой, никого не зацепив. Меня мучила страшная жажда. Я поднял под откосом попавшуюся под ноги ржавую консервную банку, видимо брошенную немцами из вагона, и, не обращая внимания на стрельбу зачерпнул из кювета воды. Выпил три банки подряд и потянулся за четвертой, но тут Ворыхалов дернул меня за рукав:
— Смотри, командир, какие-то мужики.
Недалеко от кустов стояла группа людей. В утренней дымке трудно было различить одежду, но мы хорошо видели, что люди указывали руками в нашу сторону.
— Так это же немцы! — воскликнул Толя Нефедов.
Прибавив шагу, мы стали догонять колонну, успевшую скрыться в густых зарослях ивняка. Рядом с нами шел старик партизан с вещмешком за плечами. Опираясь на суковатую палку, он тяжело передвигал ноги. Горячев взял его под руку.
— Держитесь, старина, сегодня дома будем, — подбодрил он его.
Старик заговорил с нами:
— А знаете ли, ребятки, почему немцы так просто пропустили нас? Сегодня ведь пасха. Не хотят, видимо, фрицы вести бой в христов день.
Мы обрадовались такому известию. Религиозный праздник и в самом деле мог быть нам на руку.
Километрах в двух за железной дорогой путь колонне преградила река. По нашему предположению, это была Смердель. Мы были уверены, что на том берегу — нейтральная зона, а чуть дальше — передовая советских войск. Быстро смастерили плоты, привязали к ним веревки и стали переправляться. Плоты, подобно челнокам, засновали с одного берега на другой. Мы с Яковлевым переплыли последними, обрезали веревки и оттолкнули плоты от берега. Бурная вода подхватила их, понесла по течению.
— Ну, Федя, теперь мы дома, — сказал я.
В знак дружбы и благополучного возвращения на Большую землю мы с Яковлевым обменялись пистолетами. Я подарил ему трофейный парабеллум, а он мне — отечественный ТТ.
Хвост колонны медленно втягивался в темный еловый лес. Утомленные ночным переходом, люди больше не торопились. Все были уверены, что опасность миновала. Впереди должны быть наши.
— Махорочки сейчас закурим у красноармейцев, — потирая от удовольствия руки, говорил Костя Кузьмин.
И в это время в глубине леса затрещали взахлеб пулеметы, загремели взрывы гранат. Над головой противно завизжали пули. Неприятный холодок пробежал по телу. Мы видели, как замешкались впереди идущие бойцы. Несколько человек побежали обратно к реке.
— Назад! — крикнул им вслед Яковлев.
Из глубины болотистого леса, где шел жестокий бой, бежали партизаны.
— Немцы! Кругом немцы! — кричал рыжий парень.
Мы остановили его.
— Говори толком, — сердито сказал Яковлев.
— Что говорить, они там наших столько положили, сейчас идут сюда, — сдерживая дыхание, затараторил боец.
— Брось молоть, паникер! — оборвал его Яковлев и громко скомандовал: — А ну, вперед все!
Неожиданный губительный огонь вражеской засады вызвал панику среди гражданских людей и некоторой части партизан. Все в один миг перемешалось. Люди бросились врассыпную. Никакие команды и приказания уже не действовали. Гитлеровцы косили бегущих пулеметным огнем.
К счастью, сюда подоспел комбриг Бабаков. Размахивая пистолетом, он во всю мощь легких закричал:
— Стой! Куда прешь!.. Застрелю… Мать твою в три попа! Назад!
Бабаков вынужден был сделать два выстрела вверх.
Это был критический момент. Не послушай люди комбрига, продолжай они бегство — тогда конец, полный разгром. Но человеческий разум, здравый смысл и сильная воля командира победили животное чувство страха. Люди опомнились, остановились, начали отстреливаться.
— Не отступать, товарищи! Бейте смелее фашистскую сволочь! — гремел голос Бабакова.
В гитлеровцев полетели партизанские гранаты. Наступил перелом. Немцы отпрянули. Бойцы собирались отрядам. Многие от стыда не смотрели в глаза друг другу. Да, все могло кончиться иначе, не подоспей вовремя Бабаков. Теперь комбриг стоял в кругу командиров, приказывая занять круговую оборону.
Стрельба помаленьку утихла. К нам подошел Исмаил Алиев, бледный, хмурый.
— Дороги перегорожены. Здесь, оказывается, проходит линия немецкой обороны, — сказал он.
Выяснилось, что часть людей прорвалась сквозь заслон, но основная масса партизан осталась отрезанной.
Неожиданно мы увидели двух женщин-проводниц. Подозвали их.
— Почему вы оказались в хвосте колонны? Что за церковь стояла у железной дороги? — стали задавать вопросы проводницам.
— Нам велено было ждать у реки, пока все переправятся. А церковь — это Погост Заклюка, — ответила одна из женщин.
Мы с Яковлевым склонились над картой, нашли там Погост Заклюку и с недоумением посмотрели друг на друга. Ясно было, что наши отряды находились теперь между линиями немецкой обороны. Река, которую мы форсировали, была не Смердель, а Пузна.
Что это — предательство, ошибка или простая неосведомленность ведущих? К сожалению, мы не узнали об этом. Пока рассматривали карту, женщины-проводницы куда-то исчезли.
Через тяжелые испытания
Немцы притаились, что-то задумывая против нас. Необходимо было искать выход. Решили выслать разведгруппы в двух направлениях: на северо- и юго-восток. Северо-восточное направление вызвался разведать наш испытанный воин Николай Горячев. С ним пошли четверо автоматчиков.
— Будь осторожен, Коля, — предупредил я его.
Перебарывая усталость, Николай улыбнулся:
— Не беспокойтесь, комсомол не подведет!
Это была его любимая фраза. Слова «Комсомол не подведет» в его устах звучали, как пионерское «Всегда готов!».
В минуты наступившего затишья мы впервые за много часов вспомнили о еде. Бойцы старательно проверяли вещевые мешки, вывертывали карманы с надеждой найти там завалявшуюся корку хлеба. Но съестные запасы мы израсходовали еще за железной дорогой, и теперь у нас почти ничего не было, кроме изобилия болотной воды. Несмотря на бессонную ночь и сильную усталость, спать не хотелось. Все с нетерпением ждали вечера и положительных результатов разведки. Только хорошо разведанный путь и темнота могли помочь нам уйти из этого болотистого мешка, вокруг которого плотно засел неприятель. Мы постоянно прислушивались к каждому выстрелу, к любому звуку.
В той стороне, куда ушел с разведчиками Горячев, вдруг завязалась яростная стрельба. Она продолжалась недолго. Потом раздался приглушенный взрыв, и скоро все смолкло.
Мы поднялись с земли. "Неужели наши попались?» — мелькнула и голове тревожная мысль. Вскоре прибежал боец яковлевского отряда Леша Павлов — парень из Торопца. Он был послан в разведку вместе с Горячевым. Одежда на нем изодрана, лило испуганное.
— Что случилось?
— Наткнулись на немцев… Ребята погибли… И Горячев ваш… погиб…
— Не может быть! — вырвалось у меня.
В это время совсем рядом раздались автоматные очереди. Начался бой. Небольшая группа немецких разведчиков хотела проверить наличие и боеготовность партизан. После недолгой перестрелки гитлеровцы отошли назад.
Мы никак не могли смириться с гибелью Николая Горячева. Не верилось, что нет в живых одного из лучших бойцов отряда, нашего друга, неугомонного говоруна и весельчака. Перед моими глазами возникал светлый образ Николая. Его улыбка, манеры, привычки глубоко запали в сердце. До боли было жаль этого доброго, жизнерадостного паренька из села Прямухина.
Я нашел Алексея, чтобы расспросить о подробностях гибели Горячева. Где-то в глубине души я еще надеялся, не показалось ли Павлову все это и не ушел ли Николай куда-нибудь от пуль в сторону?
— Расскажи, как было дело? — попросил я сидящего под толстой елью Павлова.
Алексей долго молчал, о чем-то раздумывая. Видно, ему нелегко было вспомнить о гибели ребят. Наконец он собрался с духом и заговорил:
— Вышли мы из кустов на вырубку. Осмотрелись — никого нет. Дай, думаем, пройдем дальше. Только на середину вырубки, а нам из-за поваленных деревьев: «Хальт! Хэнде хох!» Мы залегли, стали стрелять. Да куда там! Фашистов, как собак нерезаных. Мы поднялись и, отстреливаясь короткими очередями, стали отходить назад. Троих наших ребят сразу свалило насмерть. Я добежал до леса, а Николай не успел. Его, видать, шибко ранило. Он упал. Я укрылся за деревом, хотелось прикрыть его. Но у меня кончились патроны. Я видел, как кучка фашистов стала окружать Горячева. Николай выпустил по ним очередь, и автомат его смолк. А немцы приближались. Горячев приподнялся, встал во весь рост. Гитлеровцы, видно, решили взять его живым. С десяток солдат с автоматами подошли к Николаю, протянули к нему свои ручищи. Вдруг возле них сверкнула вспышка желтого огня, взметнулся столб дыма, раздался сильный взрыв. Гитлеровцев отшвырнуло в сторону. Они попадали на землю… Горячев подорвал себя и фашистов гранатой…
Павлов замолк. В горле у меня встал комок, на глаза навернулись слезы. Где-то в густых зарослях звонко заливалась, радуясь весне, птица. Над вершинами деревьев медленно проплывали тучи. На душе была тоска и досада. «Не беспокойтесь, комсомол не подведет», — вспомнились последние слова Николая.
От грустных мыслей меня оторвал политрук взвода бригады Бабакова Иван Шейнин.
— Вас комбриг зовет, — потряхивая меня за рукав, сказал он.