— Наш, — улыбнулся боец яковлевского отряда Петр Бычков. — Вот прилетит сейчас на аэродром, сядет на родную землю, и все…
— Да, ему легче, — вздохнул Ворыхалов.
Солнце еще висело над горизонтом, когда мы с трудом поднялись и медленно потянулись в болотистый ельник. Когда миновали участок леса, перед нами раскинулась просторная равнина с извилистой речушкой и пологими, поросшими камышом берегами. В камышах увидели людей, которых сразу приняли за партизан. Бросились было туда, но вовремя заметили зеленые мундиры: немцы строили через речушку мост.
Мы свернули в сторону и скрылись в камышах. Пройдя вдоль берега около километра, обнаружили на противоположном берегу одинокий дом. Впервые за эти дни мы натолкнулись на постройку. Домик манил нас своим мирным видом. «Может быть, там нет гитлеровцев?» — подумали мы и представили, как встретит нас гостеприимный хозяин, объяснит, где лежит безопасная путь-дорога, а потом возьмет в руки большую буханку свежего хлеба и начнет отрезать толстые ломти. А на столе в огромной солонке соль. Макай — не хочу.
Мы долго, не отрываясь, наблюдали за домом, не обнаруживая там никакой опасности. Мечта о гостеприимном хозяине с каждой минутой укреплялась в нас. Мы бы незамедлительно направились туда, но нам мешали немцы. Справа, метрах в трехстах, двигался большой обоз, сопровождаемый множеством солдат. Едва они скрылись за камышами, мы вышли на открытый берег. Но только застигли воды, как зацокали, засвистели пули. Фонтанами вздыбилась влажная земля. С обоза нас заметили. Возвращаться назад поздно. На счастье, чьи-то заботливые руки положили через неширокую речку два толстых бревна. Мы быстро проскочили по ним на другой берег. Когда же приблизились к дому, увидели немецкого солдата. Прижавшись к углу, он с колена стрелял в нас из карабина. Пришлось свернуть к лесу.
Вскоре наступила ночь. Которая это была ночь наших скитаний, никто не мог сказать — сбились со счета. В полночь залезли в такую трясину, что едва выбрались на сухое место. Решили двигаться только днем, потому что ночью идти уже не могли: босые ноги сбили так, что у некоторых они походили на кровоточащее мясо. Кроме этого, мы убедились, что идти в потемках нисколько не безопаснее, чем в светлое время. Здесь, на ночевке, ко мне обратились два бойца:
— Командир, у нас давно кончились патроны. Как быть с оружием? Может быть, утопить или закопать? Лишняя тяжесть…
— Не надо, — сказал я. — Когда фашисты видят оружие, они опасаются…
Мой автомат тоже был пуст. Последнюю гранату-лимонку я случайно уронил в воду во время переправы через Пузну. Теперь оставалась лишь обойма в пистолете.
Поднялись рано утром. Отряд тихо подошел к лесной просеке. Остановив людей, я пошел проверить, нет ли там немцев. Держа по привычке автомат на изготовке, выбрался на просеку. Посмотрел по сторонам — никого. Хотел вернуться, но оторопел: метрах в пяти-шести у толстого дерева стоял гитлеровец с направленной на меня винтовкой. Мне удалось разглядеть испуганное лицо солдата и трясущийся ствол в его руках. Немец целился мне в голову. Я не сводил с него глаз. Рука инстинктивно потянулась к пистолету, хотя было уже поздно.
В это роковое мгновение в мыслях промелькнула вся моя короткая жизнь. Последнее, о чем подумал, — дойдут ли ребята до своих.
Грянул выстрел. Свистнула у виска пуля. Я метнулся назад. Развесистые ели укрыли меня от глаз фашиста. Ребята в тревоге ждали меня, и мы быстро стали уходить в сторону. Сзади неслись крики и выстрелы.
Пройдя метров двести, отряд неожиданно натолкнулся на небольшую группу немцев, строивших блиндажи. К нашему счастью, в руках у них оказались лишь пилы да топоры. Они опешили, выпустили из рук инструмент и раскрыв рты от удивления и испуга, уставились на нас — оборванных, босых, обросших, страшных. Один из солдат хотел было за чем-то нагнуться — пришлось пригрозить ему кулаком. Мы прошли мимо и молча скрылись в болотистой чаще.
Уходили по лесному завалу, устроенному неприятелем. Двигаться было невыносимо тяжело. Когда остановились, чтобы передохнуть и прислушаться, прихрамывающий приятель Кости, погибшего накануне, с апатией заговорил:
— Не видать нам своих. Хана нам всем.
— Не хнычь, — сердито оборвал его Толя Нефедов. Сам он еле шел.
— Устал? — спрашиваю Нефедова.
— Устал, да что же поделаешь, — пытался улыбнуться посиневшими губами Анатолий.
Когда двинулись дальше, из-под ног вылетела большая серая птица.
— Гнездо! — воскликнул Юрий Козлов.
В траве меж веток лежало штук семь крупных яиц. Мы обрадовались и здесь же распределили их среди наиболее ослабевших бойцов. Яйца оказались насиженными, но люди не брезговали этим.
Шли по краю ельника, придерживаясь едва заметной тропы, протоптанной кем-то по пушистому зеленому мху. Справа от нас просматривалась просторная, залитая солнцем поляна. Невольно сделал к ней несколько шагов, но в голове застучала беспокойная мысль: «Не ходи, нельзя».
Засмотревшись на поляну, я потерял тропу. Начались поиски, но тропа бесследно исчезла. Пошли так. Впереди чернело несколько вывороченных с корнем деревьев. Вдруг оттуда раздался непонятный крик, блеснули огоньки выстрелов. Упал с пробитой грудью Виктор Иванов. Послышался чей-то стон. Немцы били почти в упор. Лес сразу наполнился синеватым пороховым дымом. Люди на мгновение растерялись.
— Сюда! — крикнул я, увлекая ребят в сторону болотистого кустарника.
Удаляясь от засады, мы увидели в кустах на земле несколько обнаженных изуродованных трупов.
Стрельба не смолкала. Сзади и сбоку слышались голоса гитлеровцев. Ясно, что кустарник разбит на квадраты, которые усиленно охраняются. Немцы, безусловно, слышали, как мы плескались в воде, трещали сучьями, и били по этим звукам. Положение было трудное. Пришлось остановиться.
Между тем стемнело. Чтобы не утонуть в болоте, я уперся ногами в корягу и ухватился рукой за свисавший сук.
От усталости закрыл глаза. В голове каруселью закружились разные мысли. Вспомнился дом, родные. Подумал: «Хорошо, что мать не знает этого». События последних дней вновь прошли перед глазами. Последнее, что ярко удержалось в сознании, — трупы раздетых людей, только что виденные в кустах. Тропу, по которой мы шли, видимо, проложили такие же, как и мы. Немцы встретили их и обстреляли. Вот почему оборвалась тропа. Теперь гитлеровцы поджидали новую группу партизан, и мы наткнулись на их засаду. Но зачем они раздели убитых? Для чего им понадобилась небогатая партизанская одежда?
Хлопок разрывной пули вернул меня к действительности. Немцы, догадываясь, что мы здесь, всю ночь методически простреливали этот квадрат. Возле нас то и дело свистели и щелкали разрывные пули. В темноте я с трудом различал сидящих в разных позах бойцов. О чем думал каждый из них?
Неожиданно рядом грохнул выстрел. Послышался плеск воды. Все напряженно насторожились. Что такое?
— Приятель Кости застрелился, — зашептали кругом.
Случай самоубийства неприятно подействовал на каждого. Это была, пожалуй, одна из самых ужасных ночей в нашей партизанской жизни. Гибель казалась неминуемой.
Время тянулось медленно. Ледяная вода сводила ноги, лихорадило от холода. Больше невозможно было терпеть. Я с трудом поднялся. Дал знак приготовиться к походу. Объяснил план, подбодрил ребят, и мы тронулись в обратную сторону. Пробирались осторожно, медленно, след в след. Так, шаг за шагом, петляли до рассвета. Замкнутый немцами круг остался позади. Настроение поднялось, на душе стало веселее. Но это был лишь временный прилив сил. Скоро все вновь почувствовали страшную усталость. От слабости подкашивались ноги. Люди стали отставать. Отряд растянулся. Пришлось устраивать привал. Ослабевшие бойцы утоляли голод молодой травой и липкими почками с деревьев. Кое-кому удалось нащипать заячьего щавеля. Это нежное трехлепестковое весеннее растение было знакомо нам с детства. Заячья кислица приятно бодрила и одновременно вызывала еще большую тягу к съестному, а есть было нечего.
Но не так страшен был голод, как слепое блуждание под пулями врага. Мы находились в сетях противника. Все возвышенности вдоль и поперек были заняты гитлеровцами, местность простреливалась.
— Вот нам и крышка, — проговорил хриплым голосом партизан из яковлевского отряда.
Ко мне подошли трое.
— Не увернуться нам от плена, командир, — сказал один из них.
— Стреляться надо, — добавил другой.
Я окинул взглядом партизан:
— Живьем нас не возьмут. Будем идти еще сколько можно. Попытаемся прорваться к своим. А помереть всегда успеем.
В этот день двигаться дальше не хватило сил.
И опять на землю спустилась ночь. В голове неотступно звучали слова песни: «Не скажет ни камень, ни крест, где легли во славу мы русского флага…»
Ночью снились сны. Был какой-то праздник, и мать пекла пироги. Сел к столу, а вместо пирогов лежит много гранат-лимонок. Чья-то волосатая рука катает их по столу, и они вот-вот упадут, взорвутся…
Проснулся. Рядом спорили два бойца, кому из них нужнее последний патрон.
Наступило утро. С огромным трудом поднялись с земли. Долго стояли, чтобы собраться с силами, а потом потихоньку тронулись. Поняли: отдыхать больше нельзя. На привале тело наливалось свинцом, пухли ноги. Весь день мы медленно продирались сквозь заросли кустарника, держа направление на юго-восток. У всех теплилась надежда увидеть заветную речку Смердель, за которой должны были стоять части нашей армии.
Однообразие чахлой болотистой поросли угнетало. Кругом над кочками стояли одни невысокие сосенки, оголенные от листвы березки, и всюду между ними светилась талая вода. Возле небольшой высотки опять наткнулись на трупы убитых и вновь подверглись неприятельскому обстрелу. Мы даже как-то привыкли к свисту пуль, ведь попадали под обстрел в среднем не менее пяти раз в сутки. То и дело приходилось вилять и обходить стороной опасные места. Поэтому наш путь к реке Смердель оказался чрезмерно длинным.