Моросил осенний дождик. Под ногами хлюпала грязь. В городе по булыжной мостовой тарахтели военные повозки, тяжело урча, двигались крытые брезентом грузовики. Неожиданно мы увидели на дороге пленного немца. Его конвоировал рослый, в плащ-палатке, красноармеец. Немец, низенький, тощий, в разорванном френче и сапогах с широченными голенищами, семенил по обочине. Прохожие останавливались и, кто с любопытством, кто с ненавистью, смотрели на гитлеровца.
— Довоевался, сукин сын! — крикнула ему вслед пожилая женщина.
Мы с интересом осматривали немца.
— Неужели у них все такие замухрышки? — удивлялся Горячев.
— Придет время, увидим, — отвечал Павлик.
Прежде чем войти в здание райкома, мы посовещались. Решили оставить Горячева на всякий случай на улице. Если нас задержат, он должен сообщить ребятам, чтобы действовали самостоятельно. В райкоме пришлось ждать долго. В кабинете секретаря шел бурный разговор о каком-то истребительном отряде, который по ошибке обстрелял из винтовок советский самолет.
— Кто давал право стрелять? — громко спрашивал чей-то сердитый бас.
— Он кружил над городом, — оправдывался другой голос.
— А звезды на крыльях видели?
— Видели. Но ведь звезды могут и немцы нарисовать.
— Паникуете, товарищи! — гремел бас.
Слушать чужой разговор стало неудобно, и мы с Павликом вышли на улицу.
— Ну как? — встретил нас Горячев. — Я уж думал, забрали вас.
Прошло еще не меньше часа, когда мы втроем вошли в кабинет секретаря. Там густым облаком висел табачный дым. У окна стоял военный с двумя рубиновыми шпалами в петлицах. Покосившись на майора, мы молча подошли к столу. Секретарь райкома Николай Куров, улыбнувшись, спросил:
— Что, членские взносы пришли платить?
— Мы по важному делу, — сказал я.
— Теперь все дела важные, — усмехнулся Куров.
— А у нас особо важные. Мы хотим вступить в партизаны и бить фашистов, — объяснил я и почувствовал, как на лбу выступил пот.
— В партизаны? — удивился секретарь райкома. — Товарищ Митьков, — обратился он к военному, — это как раз по вашей части.
Майор закурил папиросу, окинул нас строгим взглядом и сел в кресло.
— Так что там у вас?
Мы догадались, что раздававшийся из кабинета сердитый голос принадлежит ему. Заметив наше замешательство, военный улыбнулся:
— Говорите смелее.
— Мы партизанами решили стать, — сказал Поповцев.
— Партизанами? — сделал удивленное лицо военный. — А с родителями посоветовались, не возражают?
— Посоветовались. Они одобряют, — приврал Горячев Майор долго рассматривал внимательно каждого из нас, а затем сказал:
— Хорошие бойцы нам нужны, но куда вас определить? В городе нет партизанских отрядов.
— Отряд есть, товарищ майор. Дело за вашей поддержкой, — сказали мы.
— Какой отряд?
— Наш… Сами организовали.
— И много вас?
— Человек двадцать.
— Занятная вы публика, молодежь. Вот ты, — обратился майор к Горячеву, — не испугаешься в бою?
— Я, товарищ майор, в борьбе всегда первый и здесь не подведу, — смущенно проговорил Горячев.
— На войне убить могут.
— Это как сказать… А убьют… что ж…
— Смелый ты парень. Это хорошо. Ну а с дисциплиной как у тебя? Что такое дисциплина, знаешь?
Николай, немного подумав, скороговоркой выпалил:
— Дисциплина — такой порядок: ел не ел — кончай, спал не спал — вставай.
Митьков засмеялся.
— Это ты правильно сказал. Ну что ж, секретарь, ребята вроде бы стоящие, надо определить на дело таких орлов.
— Я знаю их, товарищ Митьков. Надо взять, — поддержал секретарь райкома.
После мы узнали, что Григорий Артемьевич Митьков был работником областного управления НКВД. Он прибыл в Кувшиново специально для подготовки и засылки людей в тыл противника.
Проверив наши комсомольские билеты, Митьков подробно расспросил о семьях и велел завтра же явиться в райком всем отрядом.
Обратно почти всю дорогу бежали. Хотелось скорее сообщить товарищам радостную весть: отныне мы — настоящие партизаны.
В этот же день Павел Поповцев и Николай Горячев отправились в Прямухино. Я остался готовить ребят в Кувшинове. На следующий день в городе собрались обе наши группы. Здесь состоялось первое знакомство будущих боевых друзей. Отряд выстроился у здания райкома. Майору ребята понравились. После осмотра нашего «войска» он распорядился разместить отряд в отдельном общежитии, а также поставить нас на довольствие.
Узнав, что у нас есть оружие, майор нахмурился. Он сделал нам серьезное внушение, сказав, что по законам военного времени нас могли бы судить, но потом словно в наше оправдание добавил:
— В такое время всякое действие против врага лучше бездействия. Иногда нужно проявить инициативу на свой страх и риск…
Однажды к нам в общежитие прибыла другая группа молодых партизан. Многих мы знали, а некоторые учились с нами в одной школе: Вася Ворыхалов, Саша Семенов, Изот Удалов, Саша Соболев. Командовал группой тоже знакомый нам парень — Владимир Веселов. До войны он учился заочно в пединституте и работал учителем в сельской школе. Сухощавый, среднего роста, одет он был необычно: на голове лихо, как у Чапаева, красовалась папаха; короткая фуфайка защитного цвета перепоясана крест-накрест ремнями; у одного бока висел наган, у другого — палаш; широкие, как у запорожца, брюки заправлены в хромовые, в гармошку, сапоги. Веселов был близорук и носил очки. Их группа уже пыталась перейти линию фронта, но успеха не имела.
Такая встреча нас обрадовала. Мы быстро нашли общие интересы, сдружились и попросили майора Митькова объединить наши группы в один отряд. Разрешение было получено. Веселов, как старший по возрасту, стал командиром, я — комиссаром. Отряд к общему одобрению получил название «Земляки».
Как-то под вечер, когда я проходил мимо вокзала, меня окликнул заросший щетиной мужик:
— Эй, парень, подойди сюда! Тебя, я слышал, Витькой звать?
— Витькой, — ответил я.
Мужик, хитро прищурив глаза, попыхивая махоркой, заговорил:
— Слушай, малец, не думай, что о твоей затее никто не знает. Ваша комсомольская игра в партизаны кончится печально. Немцы близко, может быть, завтра нагрянут сюда. Сматывайся, пока не поздно, не то заодно с тобой батьку с маткой повесят.
Кем был тот мужик, я не знаю. Но его предупреждение заставило меня призадуматься. Я уговорил родителей, которые были простыми рабочими, уехать на всякий случай к знакомым в деревню.
Вскоре нас перевели из городского общежития на хутор Хорькино.
Отряд вооружили десятизарядными канадскими карабинами, револьверами, кинжалами, гранатами и бутылками с горючей смесью. К нам прикрепили опытного инструктора — старшину по фамилии Серый, и мы с увлечением стали изучать военное дело: стреляли по мишеням, взрывали специально поставленные рельсы, бросали в цель гранаты и бутылки с горючей смесью. Занятия проходили успешно. Многому нас научили еще в школе. Труднее обстояло дело со снятием часовых. Никому из ребят не хотелось исполнять роль вражеских солдат.
Снять часового очень не просто. Занятия проходили ночью. Часового выставлял сам инструктор, и никто не знал, где он стоит. Нападающий должен был найти часового и без шума схватить его. А поскольку «фашист» знал о нападении и не дремал, получалась порой обратная картина: часовой хватал нападающего и мял ему бока. Как всегда а таких случаях, неудачника поднимали на смех. А кому хотелось быть осмеянным? Поэтому операции с часовым была не очень приятной, и выполнить ее удавалось не каждому.
По утрам мы выбегали во двор без рубашек, делали гимнастику и, соревнуясь друг с другом, растирали себя снегом.
Старший по возрасту Аркадий Цветков, получивший от ребят прозвище Арамис, весело приговаривал:
— Снежок холодит, снежок и молодит!
Боевое крещение
В тревожную осень 1941-го рано подули колючие северные ветры. Землю сковало морозом. Повалил снег. Он густо покрыл поля, запорошил деревья и кустарники.
На фронте между тем складывалась сложная обстановка. Гитлеровцы захватили Ржев, Старицу, Селижарово и находились всего в двадцати километрах от Кувшинова. Отчетливо была слышна орудийная канонада. По ночам багровое зарево освещало горизонт. Фашистская разведка часто наведывалась к городу. Сводки Совинформбюро сообщали о тяжелых боях за Калинин и Москву. Шла смертельная битва с коварным и сильным врагом.
Кувшиново стало прифронтовым городом. Здесь разгружались воинские эшелоны. Дальше пути не было. Железную дорогу западнее станции специально разрушили, мосты взорвали. Немцы, встретив упорное сопротивление советских войск, вынуждены были остановиться и занять оборону. Передовые позиции протянулись по глухой заболоченной местности, где в летнюю пору было трудно пройти: множество болот и опасных трясин могли поглотить навсегда и зверя и человека.
Передвижение наших войск к передовым позициям проходило в основном ночью. Немцы это поняли. В темное время суток над городом появлялись вражеские самолеты-разведчики. Они сбрасывали на парашютах огромные осветительные фонари и долго безнаказанно кружили над городом, высматривая то, что нужно. Осветительная бомба спускалась к земле медленно, оставляя за собой шлейф дыма. Становилось светло, как днем. Город замирал. Картина была не из приятных.
Мы ежедневно тормошили своего инструктора, чтобы он посодействовал нашей скорейшей отправке на боевое задание. Едва он появлялся из города, мы плотно окружали его и спрашивали: когда?
Инструктор разводил руками:
— Время не пришло.
Ребята сходили домой за лыжами. Мало кто взял казенные лыжи, большинство предпочли свои, домашние, на которых катались в мирное время и к которым привыкли. Нам выдали теплое обмундирование и белые маскировочные костюмы.
И вот настал долгожданный день. На хутор Хорькино с нашим инструктором Серым пришли два лейтенанта — Владимир Филиппович Шипиков и Иван Степанович Деревянко. Они собрали нас в пустом просторном доме и провели небольшой инструктаж.