ады Федя Шилин — паренек из Вышнего Волочка.
Разговор о мощном взрыве обошел по цепочке всех. Кое-кто спустился с пригорка ниже, чтобы не захватила взрывная волна.
— Лучше побыть три минуты трусом, чем стать навсегда покойником, — говорил Петя Зеленый.
— Что за паника? — послышался голос комбрига. — До станции целых три километра, а вы прячетесь. Здесь и двести тонн не достанут. А ну марш на места!
Послышались шорох и кряхтенье. Отступившие назад заняли прежние позиции. До двенадцати оставалось минут пять. Все, у кого имелись часы, следили за большой стрелкой.
— Сейчас шарахнет, — шепнул Вася Ворыхалов.
Стрелка достигла верхней точки циферблата. Взоры партизан впились в темноту. Люди затаили дыхание, сжались в напряжении. Воцарилась могильная тишина.
Большая стрелка часов подползла к пяти минутам первого, но взрыва не было. Теряясь в догадках, мы прождали полтора часа. Пусть не удалось Жоркиному другу подорвать вагоны с толом, но если он сделал все остальное, то давно привел бы сюда лжепартизанский отряд. Значит, что-то случилось.
Когда бригада двинулась обратно, послышались острые словечки в адрес Молева и его друга:
— Здорово рванули. Только пятки понапрасну стерли…
— А у Юрки Соловьева барабанная перепонка лопнула… сзади… ха-ха…
Сам Молев молчал всю дорогу. Когда бригада вернулась на базу, Жорка пришел к Назарову.
— Подвел нас, паскуда! — сказал он.
Дня через два нам стала известна причина срыва операции.
Владимира, друга Молева, предали. Предводитель банды Мартыновский самолично застрелил его. После зверских пыток были расстреляны еще пятеро замешанных в мятеже инициаторов. В отряде лжепартизан ужесточилась слежка. Подручные Мартыновского не спускали глаз со строптивых подчиненных. Для острастки они пустили слух, что перешедший на сторону партизан командир взвода Егор Молев был якобы без суда и следствия повешен на дереве большевиками.
«Фюрер доволен работой партизан!»
Воспользовавшись относительным затишьем, наше командование решило снарядить две подрывные группы для уничтожения вражеских эшелонов. Хотелось отомстить врагу за понесенные нами жертвы, а также компенсировать время, потерянное из-за неудавшейся операции по ликвидации лжепартизанского отряда. Одну из подрывных групп повели Альберт Храмов с Василием Верещагиным, другую я с Виктором Соколовым. Вместе с нами пошли Петр Бычков, Павел Поповцев, Василий Ворыхалов, Владимир Соловьев, Эдуард Талин и пулеметчик Николай Иванов со своим вторым номером Алексеем Федоровым.
Для подрыва поезда много людей не требовалось — восемь-десять человек. Причем само дело делали два-три подрывника, остальные помогали смельчакам и охраняли их. Следует напомнить, что подойти к железной дороге и совершить диверсию было далеко не просто. Даже опыт подрывников не гарантировал успеха. И каждая операция была связана с риском для жизни.
Отказавшись от мин различного устройства, которые трудно было устанавливать и маскировать и которые часто не срабатывали, мы вынуждены были перейти к более надежному, хотя и рискованному, ручному способу, названному нами «ловлей поездов на удочку».
Я уже рассказывал, какие меры принял противник по охране железных дорог. Если бы несведущего человека подвести было ночью к вражеской магистрали во время следования по ней очередного эшелона, он бы определенно сказал, что это линия фронта. Вдоль полотна трещали пулеметы и автоматы, палили винтовки. В воздух взлетали десятки осветительных ракет. А сколько у гитлеровцев было настроено всяких ловушек против партизан! И все же ничто не могло уберечь их поезда.
Помню, когда вышли из Козельцов, у меня ныло колено правой ноги. На самой чашечке появилась краснота, сгибать ногу было больно. Я думал, что все это пустяк и скоро пройдет. Всю ночь провели в походе. Наутро, когда остановились в лесу, мне сделалось хуже. Нога распухла, посинела. Прошел день. Ночью нужно подрывать поезд, а я еле двигаюсь. Ребята срезали мне крепкую палку, но и это мало помогало. Решили переждать еще день.
— Может быть, пройдет, — говорили бойцы.
Сидеть двое суток на заснеженной земле, без костра — удовольствие не из приятных. К тому же от холода ногу ломило сильнее. Пришлось пробраться в один недалекий хуторок. Место уютное, но опасное — рядом проходил большак. Через сутки на моем колене появился огромный фурункул. Решили распарить его и здесь же произвести операцию. Когда соответствующие приготовления были кончены, двое ребят зажали в руках ногу, а третий сильно сдавил колено. Брызнул черный фонтан крови. Жуткая боль пронзила тело.
— Ну, вот и все, — сказал Ворыхалов.
Через некоторое время я почувствовал себя лучше. Из-за проклятого фурункула пришлось потерять почти трое суток. Спасибо хозяевам — они принимали нас, как родных.
У хозяев избы Павел Поповцев увидел большой, красочный портрет Гитлера.
— Зачем он вам? — поинтересовались мы.
— Ради хитрости держим, сынки. Как приходят немцы, мы его на стену… Фрицы увидят своего главаря, улыбнутся и говорят: «Гут, гут». И уже неудобно им грабить наш двор. А как уйдут, мы его опять за сундук, — посмеиваясь, объяснил хозяин.
Мы осмотрели портрет. На лице остроносого фюрера с прилизанной челкой расплылась довольная улыбка.
— Возьмем его с собой, — сказал Поповцев.
— Зачем это? — спросили мы.
— Потом узнаете.
Хозяин охотно отдал нам портрет Гитлера.
Павел прибил его к палке, затем крупно написал: «Фюрер доволен работой партизан!»
— Я воткну портрет в землю там у линии, где мы взорвем поезд, — объяснил Поповцев.
Затею Павлика единодушно одобрили.
На рассвете мы были у железной дороги, чуть правее того места, где прошлый раз наш пулеметчик Павлов сбил вражеский транспортный «юнкерс». Мы вышли как раз к казарме, крышу которой видели тогда справа.
Маскируясь среди невысоких сосенок и кустарника, наша группа, одетая в белые халаты, под цвет снега, расположилась на невысокой возвышенности. Здесь нам необходимо было провести весь день, чтобы осмотреться и выбрать удобный участок для диверсии.
Дул колючий пронизывающий ветер, стегая в лицо снежной крупой, выбивая из глаз слезы. За день мы так промерзли, что нижняя челюсть ходуном ходила. Наши лица от холода приняли синий оттенок. Чтобы как-то согреться, ребята перекатывались, лежа на снегу, с живота на спину и обратно. Но самое главное — нам нужно было следить за движением немецких поездов. Хотелось выбрать такой участок пути, где поезд шел бы с наибольшей скоростью. Каждый знает: выше скорость — больше эффект крушения. За день в обе стороны прошло несколько составов. Мы установили, что наибольшую скорость развивают поезда при выходе из выемки, когда идут со стороны Себежа на фронт. Место удобное, но нас смущало одно — рядом казарма с десятками солдат охраны. Мы видели, как входили и выходили из нее патрульные группы с овчарками. Дело между тем шло к вечеру. Как быть? После некоторых прикидок решили подрывать эшелон у выемки вблизи казармы.
— Если взорвем здесь, то разбитые вагоны закупорят выемку. Пусть фашисты попробуют извлечь их оттуда, — заключил Виктор Соколов.
— Да, это, пожалуй, лучше, чем пустить поезд под откос, рассудил Петя Бычков.
— И кобыздохи ихние — псы остроухие не учуют нас. — стараясь улыбнуться посиневшими губами, говорил Вася Ворыхалов. — Немцы наверняка не мыслят даже, что партизаны осмелятся взорвать поезд у них под носом.
Итак, решено было действовать у выемки.
Начало смеркаться. Теперь мы могли встать во весь рост. Линия хорошо просматривалась. Видно было, как прохаживались патрули. Слышались голоса немецких солдат.
Поглядывая на казарму, белокурый паренек Эдуард Талин посоветовал:
— Командир, давай так взорвем эшелон, чтобы он сойдя с рельсов, раздавил и казарму с охраной.
— Правильно. Вот будет здорово! — в два голоса поддержали Володя Соловьев и Леша Федоров.
Такая мысль всем понравилась, но осуществить ее не удалось. Поезд тогда рухнул не в ту сторону.
Когда стемнело, мы подошли поближе к линии. У нас все было отлажено. Каждый знал свою роль: кто подкладывает взрывчатку, кто протягивает шнур к взрывателю, кто при появлении паровоза дергает этот шнур, кто прикрывает подрывников на случай их обнаружения патрулями и так далее. Главный исполнитель диверсии Виктор Соколов поцеловал взрыватель: сработай, милок, безотказно!
И вот наступил ответственный момент. Наш слух и зрение напряжены. Каждому скорее хочется услышать шум поезда, а его все нет и нет. Проходит час, полтора. Порою порыв ветра принимается за шум поезда — ребята встают, готовые приняться за работу. И вот наконец-то мы все отчетливее слышим противный писклявый гудок вражеского паровоза. Вот уже слышен и приближающийся шум поезда.
Состав совсем близко. Пора начинать работу.
Василий Ворыхалов бежит с увесистым пакетом взрывчатки к линии, кладет тол у рельса, Владимир Соловьев — Академик — вставляет взрыватель, Эдуард Талин протягивает к нему шнур. Теперь дело за Виктором Соколовым. Он пропустит платформы с балластом, что прицеплены впереди паровоза, и дернет под паровозом. Мы не сводим глаз с пути. Как и следовало ожидать, в воздухе повисли осветительные ракеты, раздались автоматные очереди. Это немецкие патрули отпугивают партизан.
Пышущим жаром и дымом паровоз стремительно выкатывается из выемки. Подобно молнии сверкнула желтоватая вспышка огня, раздался громкий взрыв, за ним скрежет металла, грохот, лязг… Зрелище неописуемо волнующее. Ко мне подбегает Виктор Соколов. Сматывая на руку шнур, он радостно восклицает:
— Все в порядке!
— Вижу, — отвечаю я.
На радостях мы обнимаемся с ним и тут же всей группой уходим прочь от железной дороги. Там, как ни странно, воцарилась минутная тишина. Охрана ошеломлена. Но вот через две-три минуты в воздух взвилось сразу несколько ракет, заработали пулеметы и автоматы. Сотни трассирующих пуль понеслись во все стороны. Это патрули пришли в себя. Они злобно строчили по невидимым целям.