— Керосин палят, не иначе, как семья полицая здесь обитает, — сказал Петя Бычков.
Злобно залаяла собака, а потом дверь отворила женщина.
— Наши германские солдаты есть в деревне? — спросили мы.
— Были днем. Ушли в Вербилово.
— Матка, давай хлеб, масла, — сказал Иозеф.
— Заходите, заходите, дорогие гости, — угодливо заговорила хозяйка.
Бычков угадал: дом, куда мы попали, принадлежал полицейскому. Встретившая нас женщина, жена предателя, приняв нас за гитлеровцев, рассказала, что ее муж служит в Алоле и по воскресеньям наведывается домой.
— Зря сегодня не воскресенье, а то бы мы облобызались с ним, — подмигнув нам, сказал Ворыхалов.
— Теперь, слава богу, будет приезжать чаще.
— Это почему же?
— А вы разве не знаете? В наш район едут казаки. Они перевешают всех партизан, и нам некого будет бояться.
— Какие казаки?
— Ваши, власовские.
Пока мы расспрашивали хозяйку, в избу вошел Иозеф обшаривший с карманным фонарем двор.
— Комендант, — сказал он, обращаясь ко мне, — там маленькая карофка. Закуска, закуска…
Мы не сразу поняли, в чем дело. Адольф, перебросившись с Иозефом несколькими фразами, растолковал нам, о чем говорил его друг. Оказалось, Иозеф увидел в хлеву теленка, которого он и надумал превратить в закуску. Узнав о намерении немца, хозяйка возмутилась:
— Как же так, пан камрад, мой муж служит вам, а ты хочешь забрать теленка…
— Молчать! Доннерветтер![2] — зыкнул на нее Адольф.
— Мы вот ему послужим, — поднес кулак к ее носу Поповцев.
— Сегодня вы нам служите, а завтра будете служить большевикам да партизанам. Знаем мы полицейское отродье!
Теленка мы, конечно, не тронули. А что касается крепкого разговора с женой предателя, то сделали мы это умышленно: пусть подумает со своим муженьком, фашистским прихвостнем, стоит ли служить гитлеровцам.
На другой день утром мы остановились в деревне Данилово, в которой было всего восемь домов. Выставив часовых, улеглись спать. Тем временем Адольф с Иозефом взяли у хозяйки мешок и тихо, чтобы нас не тревожить, вышли из дома в поисках пропитания. В одном из дворов Иозеф увидел гулявшую курицу и пытался ее поймать. Бедная хохлатка от страха вылетела на улицу. Вскинув автомат, Иозеф дал по ней очередь из шмайсера.
Услышав выстрелы, мы моментально выбежали из избы. Заметив нас, Иозеф растерялся и выпустил из рук добычу. Ему крепко досталось от партизан за вредную самодеятельность.
Вскоре в Данилово пожаловал вражеский лазутчик — придурковатый на вид парень лет двадцати двух. На допросе он сначала утверждал, что шел к своей невесте, но, когда Павел Поповцев поговорил с ним один на один, признался, что послан немцами узнать, кто здесь стрелял.
Оказалось, вражеский гарнизон находился от нас недалеко. Мы понимали, что немцы, прежде чем напасть, попытаются узнать о наших силах, а поэтому пришлют сюда еще человека. Так и вышло. Во второй половине дня они подослали к нам женщину под видом нищей.
— Зачем пришла? — спросил у нее Поповцев.
— Немцы послали, — откровенно призналась она. — Сперва парня направили, а потом меня заставили идти.
— Много там немцев?
— Человек двести.
До вечера в деревню больше никто не пришел. Гитлеровцы, видимо, поняли, что посылать к нам людей — пустая затея.
Женщину мы решили перед своим уходом отпустить. А как быть с парнем? По законам войны его следовало расстрелять как шпиона. Но ведь он умственно неполноценный.
— Что делать с тобою, жених? — спросил Чистяков.
— Мне домой надоти, — ответил парень.
— Тебя расстрелять треба, а ты домой тикать поспешаешь, — возмутился Вася Беценко.
— Меня расстрелять? Я больше сюды не пойду. Я лучше тому немцу глаз выколю.
Партизаны засмеялись.
— Ладно, жених, иди и вырви глаз тому фашисту. А к нам больше не являйся, иначе получишь девять граммов свинца, — сказал Поповцев.
— Ладно! — крикнул, убегая, парень.
Ночью наша группа подошла к деревне Курилово. На закрайке леса мы остановились. Вдали чернели избы. Кто-то из ребят заметил мелькнувший огонек. В сознание вселилась тревога.
— Командир, давай перекурим, — предложил Петр Бычков.
Укрывшись в сосняке, мы устроили короткий привал.
Когда подошли к первой избе и постучали, вышел напуганный дед. Он догадался, что мы партизаны.
— Чего дрожишь, дедушка? — спросил Эдик Талин
— Ой, мальцы. У меня три минуты назад стояли немцы. Они держали здесь засаду против вас.
— Много их было? — спросил я.
— Много. С пулеметами.
— Куда пошли?
— Вроде к Гужову направились.
— Это мне надо сказать спасибо, что не напоролись на засаду. Я предложил перекурить, — высказался Бычков.
Да, иногда спасали жизнь и такие, казалось бы, пустяковые моменты. Засада — дело страшное, не позавидуешь даже врагу попасть под ее неожиданный, губительный огонь.
В эту ночь мы постарались обходить стороной населенные пункты, расположенные вблизи железной дороги.
Сведения о строительстве железнодорожной ветки, движении вражеской техники, а также о прибытии «казаков» в дальнейшем были перепроверены и доложены командованию.
Михаилу Кудрявскому с Александром Лопуховским в скором времени удалось связаться с австрийцами из гарнизона Острилово. Те соглашались на нейтралитет, отказавшись перейти на сторону партизан до более благоприятного времени. Они выдвинули условие: «Нас не трогай — мы не тронем». Этот неписаный договор, как ни странно, в последующем выполняли аккуратно обе стороны.
Анатолию Нейману пришлось неоднократно побывать в селе Глубоком, где за глухим забором немцы разместили один из филиалов разведывательно-диверсионной школы. Его курсанты в количестве восемнадцати человек готовились для заброски в советский тыл. Нейману предстояло выяснить их клички, приметы и, самое главное, время и район выброски. Задача была не из простых.
От Георгия Богданова пока сведений не поступало. По времени от него должен был прибыть связной, но он почему-то не появлялся. Назаров тревожился: не случилось ли чего с ребятами?
Все мы стали тоже беспокоиться о товарищах.
Однажды к нам в Бокланицу пришли женщины — жительницы села Томсина. Село это каратели сожгли дотла. Кроме печных труб, торчащих из-под снега, да одинокой полуразрушенной церкви, ничего не осталось. Мы часто проезжали мимо пепелища и никогда не думали, что здесь мог кто-то обитать. Но люди, чудом оставшиеся в живых, укрылись под церковью, в тесных, сырых и темных склепах
Склепы случайно обнаружил Лопуховский. Проезжая мимо церкви, Сан Саныч услышал доносившийся из подземелья плач ребенка. Он остановил лошадь, подошел ближе прислушался и крикнул:
— Эй, кто здесь прячется, выходи!
Из черного проема вышел старик, истощенный до предела.
— Чего надо, сынок? — спросил он, протирая драным рукавом слезившиеся, отвыкшие от дневного света глаза.
— Ты как попал сюда, отец?
— Судьба загнала, сынок. Я не один здесь. Нас человек пятнадцать. Мал да стар собрались под святым местом, вот и ждем кончины своей. Зайди посмотри, как мы живем, — позвал старик Лопуховского.
Сан Саныч вошел и не сразу разглядел при тусклом свете лучины обитателей необычного жилища. Встретивший Лопуховского дед оказался единственным мужчиной среди них. Детишки, мал мала меньше, боязливо выглядывали из-за материнских юбок.
— Угостить-то тебя нечем, сынок. Живем хуже нищих. Кроме мерзлой картошки, ничего нет, — говорил старик. — Видишь, и сам-то я согнулся, как старый крест на кладбище.
— А почему вы сидите тут? Идите к нам в Бокланицу, там вас приютят, — сказал Лопуховский.
— Нет, сынок, мы пробовали скитаться. Только придем куда, а там, глядишь, каратели: жгут, грабят, стреляют. Лучше уж здесь, на месте сидеть. Воля не наша. Хоть бы Красная Армия скорее приходила.
Лопуховский пообещал помочь этим людям. И вот теперь они пришли.
— Нам Сашу-моряка, — сказала часовому одна из женщин.
Пришедших пригласили в штаб бригады. Назаров приказал выдать жителям склепа несколько буханок хлеба, мешок муки и килограмм соли — все, чем мы могли поделиться в то время.
Партизанские владения в северной части Себежского района были обширны, но настолько истерзаны частыми набегами гитлеровских карателей, что редко можно было встретить не тронутую огнем деревню. Гитлеровцы жгли, грабили, убивали. Оставшиеся в живых ютились в холодных, сырых землянках. Люди не имели ни хлеба, ни соли.
Мы тоже стали испытывать продовольственные затруднения. Решено было послать группу партизан на заготовку продуктов в менее разоренные районы, но осуществить это мероприятие помешали каратели. Они явились к нам в Бокланицу ранним утром, когда было еще темно. Хватая на ощупь оружие, мы выбежали на улицу. Каратели уже успели подойти вплотную к деревне. Несколько осветительных ракет рассеяли утренний сумрак. Мы не видели гитлеровцев, стреляли, ориентируясь по ракетчикам. Немцы усилили огонь по деревне. Выставив вперед прикрытие из автоматчиков, бригада, отстреливаясь, стала отходить группами по огородам к оврагам. Когда рассвело, мы успели занять оборону на поросшей мелким кустарником высотке. В оставленной деревне горели избы. Густой дым низко стлался по земле, скрывая противника. Около десяти часов утра справа и слева были замечены скопления вражеских войск. Немцы открыли артиллерийский огонь. Мы обстреляли ближние цепи неприятеля и отошли дальше, к лесному массиву.
— Много их, черт побрал бы, — поправляя кубанку, сказал Назаров. — Давайте посоветуемся, куда двинем.
Стрельба между тем не утихала. Особенно жаркие бои разгорелись справа от нас, у сожженной деревни Горюшино, и слева, возле Костучихи. Там сражались бригады Марго, Гаврилова, Буторина и Халтурина. Временами слышались глухие разрывы мин и громовые залпы вражеских орудий. Посвистывали пули и над нашими головами.