— Здесь теперь стало тихо, но отсиживаться некогда, — высказался начальник разведки.
Однако обстановка в здешних местах, прилегающих к латвийской границе, выглядела довольно мрачной. Фашистские карательные отряды становились все агрессивнее и наглее. Большинство деревень они сожгли, а уцелевшие разграбили начисто. Не только партизаны, но и жители оказались без хлеба и соли. О мясе забыли и думать.
Наша бригада тоже испытывала большие продовольственные затруднения. Мы питались лишь картошкой, горохом да пареной брюквой.
Назаров поручил мне с группой партизан направиться в Пустошкинский район на заготовки продуктов питания. Путь предстоял немалый, километров восемьдесят в один конец. Дорога опасная.
— Сегодня изучите маршрут, подготовьте коней, а завтра в путь, — сказал комбриг.
Конечный пункт нашего маршрута находился за шоссе Пустошка — Опочка, между реками Великая и Алоль. Мы направлялись туда, где нам пришлось уже побывать в первую и вторую военные зимы.
Под вечер следующего дня наша заготовительная группа, около двадцати человек, вышла на задание. Предстоящая работа являлась нисколько не легче боевой операции, а, может быть, была даже важнее. Вместе со мной направились пулеметчики Василий Беценко и Алексей Окунев, а также Петр Бычков, Василий Ворыхалов, Николай Орлов, Павел Поповцев, Виктор Соколов, Эдуард Талин, Борис Ширяев, Игорь Чистяков и другие ребята.
Впервые после ранения шел вместе с нами наш политрук Георгий Богданов. Наши старательные медсестры Женя Крымская и Лена Ловикова сумели залечить его рану. Молодой, темпераментный человек, он был бесконечно рад, что наконец вновь взял в руки оружие, оставив позади горькие дни вынужденного бездействия.
На всякий случай мы взяли с собой тройку запряженных в сани коней: если на месте не добудем подвод, повезем хлеб на своих.
Всю ночь отряд провел в походе. Хотелось к рассвету добраться до лесной зоны, чтобы там дать недолгий отдых людям и коням, а затем посветлу двигаться лесом дальше. Дороги были сильно заметены снегом. Чтобы не устали лошади, на каждой повозке ехало попеременно не более двух человек. Таким образом, за ночь каждый из нас смог поспать часа два в санях.
К утру достигли лесного урочища Горелая Мельница. Углубившись в сосновый бор, расположились на привал.
— А ну закуривай, Макарка, табаку ведь нам не жалко! — трясет кисетом Петя Зеленый.
— Кто желает крепачка? Махра — первый номер, один курит — трое падают! — говорит пулеметчик Леша Окунев.
Светать еще не начало. По темному лесу разносятся гомон и смех партизан.
Слушая шутки бойцов, невольно — в который уж раз! — вспомнился светлый образ Николая Горячева. Уж он-то любил посмеяться, умел соблазнить и табачком.
Утренний воздух чист, свеж и звонок. Бойцы разжигают костер. Весело потрескивает сухой хворост. Огонь освещает лица партизан.
— Давай, Сережкин, расскажи, как ты ходил на кабанов, — просят все бывалого охотника.
— А ну вас к лешему. Вы все равно не верите.
— Верим, рассказывай! — упрашивают бойцы.
— Расскажи, видишь, как народ просит, — говорит Богданов.
— Ну что ж, ладно. Только слушайте внимательно… Был я тогда молодой и красивый. Теперь-то, как видите, я остался только красивый, — с достоинством начинает Сережкин, рыжеватый остроносый партизан, бежавший из фашистского концлагеря вместе с Петром Олисовым.
Ребята весело прыснули, а рассказчик невозмутимо продолжал повествовать о том, как во время охоты на кабанов ему удалось подстрелить огромного секача. При этом «пуля попала кабану в пятку, а вылетела в левое ухо».
— Брешешь, — не удержался кто-то.
Сережкин не смутился. Укоризненно посмотрев на сомневающегося, он сказал:
— Эх вы, чудаки, да ведь кабан-то в это время копытом за ухом чесал.
У костра раздался дружный хохот.
— Ух и врать мастак, — похвалил Сережкина Ворыхалов.
Рассказчик примолк, выждал время, когда люди отсмеются и продолжал:
— Сказать вам по правде, ребятки, охота на кабанов очень опасна, но охота на людей куда опаснее. И странное дело, фашистского зверя в облике человека мне не так жалко, как какую-нибудь зверюшку или птицу. Был у меня случай, так я прямо плакал.
— Наверное, когда лук чистил? — буркнул кто-то из-за спины.
— Ничего подобного. Если вам рассказать, то сразу прикроете свои хохотальники.
— А ну, расскажи, — попросил Чистяков.
Сережкин, свернув козью ножку, закурил и стал рассказывать какую-то трогательную историю, а мне почему-то вспомнилась смешная быль из детства. Недалеко от нашего дома, у Малашовского переезда, стоял большой деревянный дом-казарма. В этом доме жила многодетная семья Захаровых. Жили они бедновато и просто. Дверь их квартиры была открыта для всех. Нас, пацанов, всегда тянуло сюда. Возле их дома устраивались разные игры и забавы. Веселей места мы не находили. Средний сын Захаровых Сергей был мастак на всякие выдумки. Когда к ним провели электричество, он придумал потешную небылицу, которую выдал нам, первоклассникам, за чистую правду.
— Вы знаете, что по проводам течет ток? — спрашивал Серега и тут же начинал врать: — Вчера, как только ушла из дома мать, мы с Генкой Ульяновым обрезали провод. Из него ручьем хлынул ток! Натекла большая лужа. Мы испугались, давай скорее подтирать тряпкой.
— А какой он, ток-то? — спросили мы.
— Ха, — хмыкнул Серега, — ясное дело, желтый.
И мы, несмышленыши, поверили ему.
Как давно это было!
Бойцы поели, покурили, отдохнули, и кое-кто хотел уже прилечь, но раздалась команда собираться в путь.
— Пора, ребятки. Делу — время, потехе — час, — сказал Богданов.
Место кругом лесистое, глухое, и мы двигаемся по хмурому урочищу днем. Ветерок раскачивает вершины сосен, и лес шумит, как океан. Впереди, как всегда, шагает разведка. Она идет по кем-то протоптанной и уже здорово запорошенной снегом тропке.
В полдень устраиваем трехчасовой привал. Здесь и костры, и пахнущий дымком скудный обед, и крепкий короткий сон. Однако как ни хорошо на привале, а нужно двигаться дальше. К вечеру вышли к сожженной деревне Белевице на реке Великой. Здесь нужно перейти на другую сторону, а это не так просто: река в этих местах не замерзла, и нам оставалось воспользоваться неглубоким бродом метров пятнадцать шириной. Будь то летнее время, перебраться через реку пустяк. Но лезть в ледяную воду зимой никому не хотелось. По снежным берегам, по черной воде гулял колючий ветерок. Брр!
Разведчики разделись первыми. Придерживая оружие и одежду у самой головы, осторожно вошли в воду и, преодолевая течение, торопливо перебрались на противоположный берег. Там, прыгая на месте, чтобы согреться, оделись и направились к разрушенным постройкам хутора Калинки. Мы ждали их сигнала. Разведчики обошли постройки и остановились, долго что-то обсуждали, размахивали руками. Затем от них отделился связной, который спешно направился обратно к реке. Навстречу ему вышел один партизан.
— Что случилось? — спросил он.
— Скажи командиру: наткнулись на свежие следы. В случае чего — прикройте нас! — прокричал с того берега связной.
— Ладно! Идите, не бойтесь.
Сообщение разведчиков нас насторожило.
Выставив надежное прикрытие, мы с Петей Бычковым и Витей Соколовым переправились через реку. Снег вокруг строений был плотно утоптан. Кругом валялись окурки сигарет. Остались и отпечатки ножек ручного пулемета. Нетрудно было догадаться: здесь сидела неприятельская засада, которая убралась с заброшенного хутора перед нашим приходом. Но далеко ли ушли немцы? Может быть, до того леса, который стеной чернеет в километре отсюда?
Путь наш совпадал со следом врага. Идти по нему было опасно, а тащиться без дорог, по глубоким сугробам тяжело. Разведчики прошли до леса, осмотрели его закраек и ничего подозрительного не обнаружили.
Смеркалось. Отряд переправился через реку, прошел километров пять по лесу, а потом вышел к развилке дорог, где свернул вправо, к озеру Езерище. Вражеский след остался левее. Затем мы наткнулись на укатанную автомобилями дорогу. Немцы, видимо, возили по ней из лесу дрова: то здесь, то там валялись в снегу метровые чурки. Идти было легко, и мы двигались быстро.
В пути неожиданно столкнулись с большой группой вооруженных людей. После настороженных переговоров выяснилось, что это идрицкие партизаны из местной бригады Никоненка. Ох уж эти непредвиденные опасные ночные встречи! Никто не мог гарантировать, что даже ночью не повстречаются немцы или полицейские, а поэтому бывали трагические случаи. В сложной, напряженной обстановке некогда разводить дебаты. Во многом судьбу решали секунды. От того, кто первый откроет огонь, зависел исход боя. Вообще-то мы знали, что ночь отдана партизанам, но все же… Встретив иногда в походе неизвестный отряд, разойдешься молча с ним бок о бок и скроешься в тумане, не зная, откуда он идет и куда.
Повстречавшуюся нам группу местных партизан возглавлял сам командир бригады Иван Константинович Никоненок — среднего роста человек с пытливыми глазами на сухощавом лице. Мы много слышали об этом мужественном и мудром командире. Нам рассказывали, что гитлеровцы очень боялись его и сулили за голову комбрига большую сумму денег и хуторской надел. Поймать же вожака местных партизан было сложно. Он был хорошим следопытом, прекрасно знал этот край и интуицией угадывал коварные замыслы врага. Получалось так: немцы за ним охотились, а трофеи доставались Никоненку.
Выслушав нас, Иван Константинович сказал, что за Ленинградским шоссе находится группа, которую возглавляет товарищ с необычной фамилией Сковрода. Никоненок написал ему записку, но предупредил нас, чтобы мы держали ухо востро, потому что в тех местах активизировали свои действия враги.
Дорога вывела отряд к шоссе Пустошка — Опочка. Ночью оно пустынно. Никаких звуков. Только сонно перешептывались верхушки сосен, сливаясь с общим шумом хвойного леса. Миновав два километровых столба, свернули с расчищенной магистрали. Река и шоссе остались позади. К утру вышли к деревне Зуи. Немцев в ней нет. Жители, узнав о прибытии партизан, обрадовались. В Зуях нам пришлось побывать еще в первую военную зиму, и, хотя сейчас нас никто не признал, мы чувствовали себя как дома.