Местные жители рассказали деревенские новости, ввели в курс предпринимаемых немцами мер по удержанию оккупационной власти. Из разговоров становилось ясно, что положение в районе напряженное, хотя дела складывались не в пользу оккупантов. Все теперь твердо верили, что в ближайшее время сюда придут советские войска. Даже продажные шкуры-полицейские заметно изменили свое поведение. Из местного населения никто не поступал на службу к оккупантам, и немцы вынуждены были привозить откуда-то власовцев, выдавая их за вольных казаков. В Зуях нас предупредили: немцы и власовцы заняли почти все крупные села. Они отрядами ездят по деревням, выискивают партизан и коммунистических агитаторов.
С группой Сковроды мы встретились на другой день в деревне Стайки.
Откровенно говоря, Сковрода не очень обрадовался нашему приходу. В его глазах появились озабоченность и тревога.
— Немцы не засекли ваш путь? — спросил он.
Получив успокаивающий ответ, Сковрода стал сетовать на бандитские действия гитлеровцев:
— Слетелись в наш район, как воронье. Каждый день аресты, расстрелы. И нам неудобно действовать. Где мы появимся, фашисты обвиняют население. Правда, народ на нас не в обиде, понимает, что война есть война, но оккупанты хотят сыграть на этом. Жертвами невинных людей они пытаются сковать деятельность партизан.
Сковрода рассказал о мужестве советских людей и их ненависти к врагу, а потом заключил:
— Чувствую, немного осталось прыгать гитлеровскому зверю, потому он и бесится.
Ночью местные партизаны провели наш отряд замысловатыми путями в лес, к землянкам. Мы долго петляли по густому заснеженному ельнику, пока наконец добрались до места. В лесу, недалеко от реки Алоль, еще с осени были вырыты три землянки. Одну из них занимали сковродовцы, две другие предоставили нам. Жилища, где предстояло нам обосноваться, походили на погреба, в которых хранят овощи. Внутри тесно и, кроме поставленных на попа́ бочек, служивших печками, да снопов ржаной соломы, густо разбросанных по земляному полу, ничего не было. Однако землянки понравились всем. Ветер не дует, и ладно.
Бойцы затопили печь, смастерили светильники-коптилки, жизнь пошла своим чередом. В углу под соломой Петя Зеленый обнаружил гармонь-хромку.
— Ого! Живем, ребята, — сказал он, растягивая мехи.
Все очень обрадовались находке, но здесь же выяснили, что играть на гармони никто не умеет. Она переходила из рук в руки, издавая писклявый нескладный звук.
— А ну-ка, Леха, потурлыкай ты. Может, что-то получится, — предложил Петя Зеленый пулеметчику Окуневу.
— Не-е, я только на пулемете турлыкать могу, — отказался тот.
В этот момент мы невольно вспомнили погибших гармонистов, отважных партизан Федю Попкова и Володю Волкова. Вот если бы они были с нами!
Так и пришлось бы отложить инструмент в сторону, если б в землянку не пришли трое парней из сковродовской группы. Один из них взял гармонь в руки, набросил ремень на плечо и, склонив голову набок, быстро провел пальцами по клавиатуре. Партизаны, услышав мелодию, притихли. Гармонист взял на слух несколько отрывков из песен и, найдя нужное, запел:
Орленок, орленок, излети выше солнца
И степи с высот огляди.
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один…
Орленок, орленок, идут эшелоны,
Победа борьбой решена.
У власти орлиной орлят миллионы,
И нами гордится страна.
Мелодичные звуки гармошки, задушевные слова песни пленили присутствующих. Все будничные заботы рассеялись вмиг. Люди мысленно оказались в советском тылу, увидели родной дом, дорогие сердцу лица. И по-разному реагировали бойцы на эту простую, задушевную песню, одни хмурили брови, проклиная фашизм, у других светились теплотой глаза при воспоминании о близких людях.
Гармонист сыграл еще три песни, а потом встал, погладил хромку ладонью и тихо, с болью проговорил:
— Эта гармонь — моего друга Сережи. Он погиб в прошлом месяце, в разведке. Эх, ребята, как он играл! Теперь вот иногда я играю, да куда там! Далеко мне до Сереги.
Спали в землянках, плотно прижавшись друг к другу. Было очень тесно, и, если кто поворачивался на другой бок, переворачивались все. Чтобы не простудиться, спали в одежде и в валенках. Так было и удобнее, потому что ночью по очереди через каждый час ходили в караул. В целях безопасности выставляли на подступах к землянке двойные посты: в случае внезапного нападения наша гибель была бы неминуема.
На другой день утром к нам зашел Сковрода.
— Как спалось, что снилось? — весело спросил он.
— Спасибо. Лучшего не желаем, — хором ответили бойцы.
В тот же день устроили совместный обед. Хозяева вынули из тайников лучшие припасы.
— Ешьте, хлопцы, от пуза, — угощал нас лесной повар.
И проголодавшиеся хлопцы, разумеется, нажимали вовсю. Дней девять провели мы вместе. Нам полюбился этот небольшой, спаянный коллектив. Интересно, что у половины его бойцов была такая же фамилия, как у командира. Даже когда мы поехали с самим командиром в его родную деревню, то и там столкнулись со многими Сковродами.
— У нас здесь почти все партизаны, — пояснил он.
Помню, как один рослый парень при всем народе пел похабные частушки про Гитлера. Люди от души смеялись.
Сковрода хорошо знал, где какой староста подготовил для сдачи немцам хлеб и мясо. По ночам мы навещали эти деревни и там на месте «переадресовывали» продукты… Деревенские старосты просили нас выдать им для оправдания соответствующий документ, что мы с удовольствием и делали. Вот, например, какие расписки оставляли для оккупантов:
«Настоящая расписка дана немецкому коменданту в том, что мы, партизаны, взяли у старосты одного бычка, двух овец, двух свиней, отобранных у народа и приготовленных для сдачи немецким оккупантам. Обижаться не советуем, взамен этого фюрер пришлет вам свою, германскую свинью. Ауфвидерзейн!»
Находясь как-то в разведке, пришлось проходить вблизи знакомой деревни Кряковки. Мы побывали в ней прошедшими зимами, хотелось заглянуть туда в третий раз. Пусть знают люди, что мы не погибли и продолжаем борьбу с врагом. Несмотря на то что деревня была окружена плотным кольцом немецко-власовских гарнизонов, решили сходить туда. Поздним вечером, миновав заставы противника, мы подошли к знакомому дому. Хозяева еще не спали. В избе тускло горела лучина, и внутри был слышен глухой шорох. Тихо постучали в окно. В сенях скрипели половицы.
— Кто здесь? — спросил знакомый женский голос.
— Принимай гостей, мамаша. Старые знакомые пожаловали, — сказал Вася Ворыхалов.
Звякнула щеколда. Отворилась дверь.
— Кто такие?
Мы вошли в избу. Первое, что бросилось в глаза, — в узком проходе, освещенном светом лучины, стояли жернова. Догадались, почему был слышен в доме шорох, — здесь работала самодельная мельница.
— Господи, сынки родные! Да неужели живы! — всплеснула руками Мария Васильевна.
— Пока живы, — улыбнулся Ворыхалов.
Хозяйка тотчас принялась занавешивать окна, собирать угощение.
— Как же так? Третью зиму деретесь с проклятыми и живы-здоровы? Уж не молитва ли вас хранит?
— Мы заколдованы, мамаша. Пули нас стороной обходят, — с улыбкой ответил Павлик Поповцев.
— А где же тот паренек, который повеселиться любил?
— Коля Горячев?… Погиб…
— Ой, лихо! Вот, поди, мать плачет.
— Нет у него матери. Сирота он.
Хозяйка утерла выступившие слезы, сказала:
— Когда война кончится, на могилку сходите к нему, цветов снесите…
— Мы школу назовем его именем, а может быть, и памятник поставим на родине. Пусть люди гордятся своим комсомольцем, — сказал Павел.
Мы рассказали хозяйке о новостях и велели передать всем односельчанам, что войска наши скоро придут сюда.
— Ох, скорей бы, сынки мои. Надоело мытариться. То немцы, то полицаи, а то вот наехали какие-то казаки-власовцы, изменники. Житья нету. Убивают да грабят. Вот видите, по ночам украдкой зерно мелю. А днем, чтоб антихристы не заходили, больной притворяюсь. Они больных боятся.
Пока разговаривали, поспел самовар. Хозяйка поставила на стол блюдо с лепешками и банку с малиновым вареньем. Мы с удовольствием выпили горячего чая. На прощание Мария Васильевна сунула нам по большой румяной лепешке.
— Помоги бог вам остаться в живых.
— Спасибо, мамаша. После войны увидимся…
Забавный случай произошел на следующий день. Мы выехали в разведку вверх по реке Алоль. Резвая пегая кобылка подвезла нас к большаку Глубокое — Красное. Только сошли с саней, чтобы осмотреть дорогу, как вдруг увидели немецкую грузовую автомашину. Она медленно удалялась, оставляя за собой на обочине толстый резиновый шнур, черной змейкой ложившийся на землю. Немецкие солдаты тянули между штабами кабель. Едва машина скрылась за поворотом, мы принялись рубить его. Но этого показалось мало.
— Давайте смотаем, — предложил Коля Орлов.
Не прошло и двух минут, как наша лошадь бежала по большаку, а мы, сидя в санях, подбирали кабель. Получалось довольно смешно. Немцы впереди разматывали, а мы следом сматывали его. Так проехали около километра, кабеля набралось полные сани. Мы обрубили его и отвезли в лес. Кабель хороший, многожильный. Но что делать с ним? Не везти же с собой. Взяли да сожгли.
— Пусть теперь немцы связью попользуются! — смеялись ребята.
Живя в лесных землянках, мы здорово запаршивели и даже приобрели вшей. Откуда они брались, нам было непонятно. На морозе было еще терпимо, но стоило присесть к печке, к теплу, они сразу начинали докучать. Василий Беценко в этом деле оказался слабее всех. Он не выдержал и, рассердившись, сбросил с себя рубашку, затоптал ее в снег.
— Что ты делаешь, Вася? — спросили его.
— Замораживаю вшей — союзников фашистов, — ответил тот.