Мы удачно заготовили зерно, муку, мясо. Теперь оставалось доставить ценный груз до места. Для этой цели раздобыли еще тройку коней.
Помня о переправе через реку Великую и о засаде, которая там была, мы решили избрать другой путь. Километрах в двух от лагеря, в деревне Ермолово, через реку Алоль был мост. Если переправиться по нему, не нужно переходить вброд реку Великую. Загвоздка состояла в том, что в Ермолове часто останавливались немцы.
Рано утром мы выслали к деревне наблюдателей, а сами начали готовиться к ночному походу: погрузили на повозки заготовленный провиант, увязали мешки. Лошади в этот день вместо сена получили овес — им нужно было набраться сил. Сковродовцы ходили грустные: за это время они подружились с нами и не хотели расставаться.
В три часа дня пришли связные от наших наблюдателей. Они доложили, что в деревне противника нет. Мы тепло распрощались с друзьями, в последний раз окинули взглядом лесное пристанище и, понукая коней, тронулись в дорогу.
Хотелось засветло подтянуть обоз к Ермолову, чтобы с наступлением темноты проскочить по мосту.
Смеркалось, когда лесная дорога вывела отряд к широкой балке, тянувшейся к реке. Здесь нас встретили Беценко, Ворыхалов и Петя Зеленый, высланные вперед.
— Как дела? — спросили мы.
— Всэ в порядку. В дэрэвне тыхо, — ответил Беценко.
Еще раз проверили исправность саней и упряжи, разрешили людям перекурить и, как только совсем стемнело, выслали на мост разведку. Пошли Поповцев, Соколов, Бычков и Талин. До моста метров пятьсот. Дорога туда идет полем и лишь у самой реки петляет по редкому низкому кустарнику, занесенному глубоким снегом. Ночь наступила звездная, холодная. Из балки дул пронизывающий ветер, и нам не терпелось стронуться с места: в походе куда теплее.
Мы было тронули свой обоз, но тут же остановились. В той стороне, где находился мост, неожиданно раздалась яростная стрельба. Бил пулемет и несколько автоматов. Пули, злобно посвистывая, летели в нашу сторону.
— Засада, — сказал Богданов.
В Ермолове взвилось сразу несколько ракет. Мы с трудом развернули в сугробах коней, чтобы уйти под прикрытие леса. Вскоре прибежали посланные на мост ребята.
— Немцы… — сдерживая дыхание, сказал Виктор Соколов.
Подошел смущенный Беценко.
— Их там не было. Мы ж дотемна дивилися. Никого не бачили, — виновато оправдывался он.
К счастью, внезапная встреча с противником закончилась благополучно, не считая одной потерянной шапки да простреленного пулями маскхалата. Каратели, видимо, только что прибыли в Ермолово. Они еще не успели выставить заслоны, иначе не сдобровать бы нашим хлопцам. Путь через ермоловский мост закрыт. Решаем идти по старому маршруту. Ночь еще впереди, и мы вполне можем успеть пройти наиболее опасные места.
— Слышат ли стрельбу сковродовцы? Надо их предупредить, иначе утром они погибнут, — говорю я Богданову. — Каратели приехали за этим.
— Да, возможно, они сидят в землянке и не слышат, — соглашается Георгий.
Троих ребят срочно посылаем к землянкам. Туда пошли Борис Ширяев, Юрий Соколов и Володя Смирнов.
Они скоро возвращаются.
— Предупредили, — докладывает Соколов.
Трогаем коней. Скрипят от натуги оглобли, хрустит пол полозьями сухой от мороза снег. Отряд медленно движется среди ночного мрака. Кругом непроглядная темень, лишь высоко над головами, в просветах между мохнатыми ветвями деревьев, нет-нет да и мелькнет далекая звезда. Глубокий снег затрудняет движение. Порою кажется, что не будет конца этой изнурительной дороге.
В полночь подходим к большому полю. На небосклоне среди звезд крутым серпом сияет месяц. Где-то лает собака, чуть слышно доносится пение петухов. Заходить в деревни нельзя: почти всюду стоят вражеские части. Километра два движемся полем вдоль густых деревьев, затем опять сворачиваем в лес и останавливаем усталых лошадей. Привал. Люди курят, попыхивая самокрутками. Кони, пофыркивая, хрумкают овес и сено.
Рассвет застает нас за шоссе у озера Езерище. Место лесное, малонаселенное, и, если не будет погони, можно отдохнуть и двигаться не торопясь дальше. К обеду добираемся до хутора Калинки, где поджидала партизан в прошлый раз вражеская засада. Группа бойцов во главе с Богдановым, взяв оружие на изготовку, подходит к постройкам. На хуторе ни души. Подтягиваем обоз к берегу и начинаем переправу. Двое бойцов, раздевшись, заводят в воду первую лошадь. Дойдя до середины реки, она сильно фыркает и останавливается.
— Но! Но! — кричат наперебой коноводы, но лошадь не в силах сдвинуться с места. Раздеваются еще четверо. Ребят знобит от стужи, но надо терпеть. Бойцы начинают таскать мешки с повозки на противоположный берег. Так происходит с каждой повозкой. Закончив переправу, гоним коней что есть мочи, а сами бежим возле саней, чтобы не простудиться. От нас, как и от лошадей, валит пар. Но недолго длится такая зарядка. От усталости заплетаются ноги, хочется ткнуться в снег. Волей-неволей сбавляем ход и в одной из лесных балок останавливаемся. Люди ломают сучья, разжигают костры, ложатся возле огня и на санях. Усталость сморила даже самых неутомимых.
На следующий день к вечеру отряд прибыл в свою бригаду. Товарищи встретили нас с радостью, да и мы тоже не скрывали своего ликования. Вместе быть куда складнее.
Оставив себе необходимый запас провианта, командование бригады раздало хлеб голодающим жителям. Население горячо благодарило партизан.
Позже мы узнали, что ранним утром каратели окружили землянки, в которых мы жили. К счастью, они оказались пустыми. Сковрода в полночь увел группу в другое место.
В Лубьевском лесу
В конце февраля обстановка заставила нас уйти ближе к латвийской границе, в урочище Костино Поле. Там, между речками Исса и Синяя, раскинулся заболоченный хвойный массив, называемый Лубьевским лесом. К юго-востоку от него, за рекой Иссой, находилось знаменитое партизанское урочище Лоховня. Название это понравилось нам больше, и мы решили распространить его и на Лубьевскую зону. Этот малонаселенный небольшой район в летнее время был недоступен ни конному, ни пешему. Большое количество незамерзающих топких хлябей требовало и зимой особой осторожности.
Болотистый лесной массив тянулся от районного центра Красногородское к Себежу. Западная его часть, где почти не имелось населенных пунктов, вклинивалась и уходила в Латвию. В лесу по старой границе между буржуазной Латвией и нашей страной сохранились огромные доты, представлявшие в свое время грозную силу. Война обошла их стороной, и они, утратив свое значение, стояли теперь пустыми и никому не нужными. Прилегающие с востока к лесному урочищу деревни Лубьево, Ломы, Рубаны, Поповка, Опросово, Мироеды были сожжены немцами. На их месте стояли опаленные огнем деревья да развалившиеся печные трубы. Оставшиеся в живых люди скрывались от врагов в тесных лесных землянках.
Бригада выбрала место в густом лесу, в двух с половиной километрах от бывшей деревни Лубьево. Было оно удобное, сухое. Достали у погорельцев-беженцев пилы, топоры, лопаты и стали мастерить землянки. Три дня долбили мерзлую землю, пилили деревья, возводили венцы стен, накатывали бревна на потолок, стлали пол, ставили на попа старые бочки и выводили от них дымовые трубы. На четвертый день землянки были готовы.
Иозеф, посматривая на заклубившийся из труб дымок, в шутку сказал:
— Штадт[4] Лоховня.
Так и закрепилось это название за партизанским поселением на долгое время. Лубьевский лес стал братом гостеприимной Лоховни.
Первый вечер в новых землянках мы провели как в раю — тепло, светло, уютно. Люди разделись по-домашнему. Правда, кухня еще не была налажена, но мы не горевали: резали кружочками сырую картошку и, посыпав солью, клали на верхнее днище горячей бочки. Получались румяные вкусные ломтики, которые в шутку прозвали «рябчиками». «Рябчиков» пришлось сделать не одну сотню. Их аппетитно уплетали вприкуску с ржаным хлебом. А на следующий день наш повар — это был бежавший из плена сержант Штокмар — сварил для всех щи и гречневую кашу из сохранившихся концентратов.
— Прошу, друзья, отведать суворовские харчи. Александр Васильевич всегда обожал щи и гречневую кашу, — сказал Штокмар.
Любимую суворовскую еду подчистили в момент.
К общему удовольствию партизан радисты Михаил Кудрявский, Павел Куликов и Сергей Курзин устроили коллективное слушание московских радиопередач. Затаив дыхание слушали мы концерт с родной земли. Передавали песню «Скажите, девушки, подружке вашей…». И не верилось, что в глухом лесу, в тылу противника, звучала знакомая мелодия из далекой родной столицы.
Почти каждый вечер наш радист Сережа Курзин (Горностаев) проводил сеанс радиосвязи. Он разворачивал радиостанцию «Север», выбрасывал наверх антенну и начинал работать ключом. «Я — профессор Горностаев, я — профессор Горностаев…» — летели в эфир его позывные, а затем цифры, цифры, цифры… За цифрами шифрованной радиограммы стояли номера гитлеровских частей и другие сведения.
Закончив сеанс связи, Сергей обязательно настраивался на прием последних известий из Москвы. Каждый успех Красной Армии и тружеников тыла вселял в нас уверенность в скорой победе над гитлеровской холерой.
Курзин до 1942 года учился в ремесленном училище в Ярославле и одновременно занимался в драматическом кружке. После премьеры спектакля «Любовь Яровая», в котором ему, шестнадцатилетнему юноше, пришлось профессора Горностаева, Сергея пригласил незнакомый военный и предложил поступить на курсы радистов. Кто же из ребят не мечтал тогда попасть на фронт? Конечно же он сразу согласился. В беседе тот военный в шутку назвал Сережу профессором Горностаевым, а позже имя персонажа из пьесы Тренева «Любовь Яровая» стало его псевдонимом и позывным.
Близ нашего лагеря находилась большая ровная поляна. Проезжая как-то мимо нее, Назаров сказал:
— Вот и Тушинский аэродром под боком.