А в воскресенье он опять пошёл на смену, а я осталась дрыхнуть, обложившись подушками. И надо же было кому-то позвонить! Я долго тупила, соображая, где мой телефон и почему он орёт таким странным голосом.
В дальнем углу письменного стола — чтобы сразу не выключить, а сперва обязательно встать, — стратегически задвинутый за банку с карандашами и магнитофон, пищал будильник.
Так.
Судя по всему, провалы совершаются нелинейно. Нет, линейно, но несинхронно! В теориях распределения временны́х потоков я всё равно не сильна, так что даже голову себе забивать не буду. Судя по всему, тут прошла одна ночь, с субботы на воскресенье.
Блин, надо маячок какой-нибудь придумать, что ли, на случай непредвиденной подмены сознания. Что-нибудь неочевидное, но такое, чтоб если в теле очнусь не я, это обязательно потревожили. Я тогда хоть в дате буду уверена.
Я перебрала в голове возможные варианты. Ну, например, дверь у меня в комнате закрывается на смешной поворотный шпингалетик. Поставить внутри какой-нибудь… стаканчик пластмассовый на выходе? А сверху положить бумажку с датой. Вряд ли местная Оля станет повторять мои манёвры, если вернётся. Я гений, прочь сомненья!
На будильнике было семь тридцать утра. Вот почему-то, куда бы я ни собиралась, мне всегда нужен ровно час. Если я рассчитываю с запасом — включается какая-то фигня, типа — ой, ещё уйма времени… И я обязательно опоздаю! Меньше часа тоже не хватает. Так что, ровно час! И час, чтоб добраться. Автобусы, насколько я помню, ходят ужас как. А маршрутки? Вроде, были уже, но в четыре раза дороже.
О, кстати, там на полочке часы мои лежали. Аккуратненькие дамские, жёлтого металла. Идут нормально, я вчера засекла. Надо их надеть. Или одеть? Фубля, ещё я в филологические диспуты сама с собой не вступала!
Так, красота прежде всего! Я пошлёпала в ванную. Заметила на полочке три флакончика с духами. Решила, что двадцать лет ждать тоже не буду — и выкинула все три в мусорку. Да, был период, хотелось «красивой жизни», хотя бы в деталях. А спустя какое-то время я поняла: ну не люблю я, когда от меня пахнет химозой. Аж до желудочных болей. Максимум — ароматные смеси, которые я сама делала, одно время нравилось экспериментировать с коктейлями эфирных масел. И то — так… А мужчина всё равно лучше всего реагирует на естественный запах женщины. Если она не засранка, конечно, ха.
Хотя, Наполеон вон, говорят, наоборот, возвращаясь из походов, к Жозефине специального гонца засылал, чтоб она не мылась подольше. Фубля.
Короче, я исполнила всякие гигиенические процедуры, о которых не буду особо распространяться, надела свои алые паруса (ладно-ладно, не паруса, кружевной минимализм), неприличное синее платье, серьги-ожерелья, часы. Пока распутывала бигуди (удобные, между прочим, бигуди, они у меня до сих пор живы, мягкие такие, длинненькие, из чего-то среднего между туристическим ковриком и поролоном) и наводила вавилоны, столько времени прошло, как-то я не рассчитала, поэтому с чайником заморачиваться не стала, взяла яблоко из вчера купленных. Сумочку решила другую прихватить, поменьше. А чего, собственно? Ключи, платочек, студенческий (на всякий случай) и кошелёк. Часть денег вытащила, сунула в свой дневник. А то помню я, какие ушлые карманники в общественном транспорте и всяких парках-рынках работали. И главное — сколько их было! Так что оставила пятьдесят тысяч — на проезды и, мало ли, на мелочь.
И, кстати, о чём совсем забыла вам сказать! Очки! Очки перестали быть нужны. Не знаю уж, от стресса или ещё от чего это произошло. Не могу также утверждать, что зрение восстановилось полностью. Может, стало минус один-два против прежних минус шести. Но то, что без очков глаза работали лучше, чем в очках — это однозначно.
Тэкс. Ну вот и всё, восемь тридцать, почапали!
Дверь снаружи снова показалась дико хлипкой, на один пинок. Непривычно и неуютно. Надо с мамой как-то на эту тему поговорить.
День обещал быть умеренно жарким, облака вон бегут. На остановке народу почти не было, разве что подальше, на пятачке, кто-то начал копошиться. Зато стояла «двойка»! Я припустила бегом. Уедет сейчас автобус — другой хрен дождёшься! А сорок четвёртый, который до самого танка меня бы довёз, вообще неизвестно — в воскресенье придёт или нет. Так что я лучше пару остановок пройдусь, зато уже еду, с гарантией. Времени всё равно с запасом, даже если этот старенький лиазик сейчас поползёт улиточкой.
Бежала я, между прочим, зря. Автобус стоял ещё минут десять, и потом почерепашился еле-еле, стараясь собрать побольше народу.
Водитель курил в форточку. В салоне бодро орало что-то катастрофически попсовое, слащавый мальчик страдал, что у него что-то порва́лось (именно так, я из-за ударения и обратила внимание), Пучачёва восторгалась настоящим полковником, и кому-то было мало-мало-мало. Тут я озадачилась. До бузовских шыдевров ещё пилить и пилить, чё это? Прислушалась А-а-а… нет, не половин. Этой девочке было мало огня. И она тоже страдала, что она таки одна. Тренд такой: красивая, одинокая и катастрофически тупая, ничего не меняется. Потом от одиночества страдала Таня Буланова. Она так качественно надрывалась, прям караул. Немного спас ситуацию босоногий мальчик, но мне всё время хотелось подпеть «босоножки потерял»! Еле удержалась. И вообще, настроение было такое… бурлящее. Хотелось петь и бежать вприпрыжку. Гормональный коктейль, что ли, в голову ударил?
Я вышла на театре кукол (заплатила за проезд тыщу) и пошагала в сторону танка. Тут идти-то с километр, а времени ещё пятнадцать минут. Можно не торопиться.
МЕЖДУ ПРОЧИМ, НАСТОЯЩЕЕ СВИДАНИЕ!
Вовка стоял около танка и поглядывал на проезжающие автобусы-трамваи. В курсантской парадке. С букетом, блин! Я невольно ускорила шаг. А, нет, всё-таки с конфетным букетом, ф-фух! На груди какие-то значки, здоровенный крест белый, натурально как медаль. Увидел меня, заулыбался:
— Привет!
— Привет!
Я как-то задумалась и по привычке проскочила приличное пионерское расстояние, подошла сразу близко. В последний момент сообразила, что здесь мы едва знакомы, хорошо хоть обниматься не полезла! Внезапно получила поцелуй в щёку и поняла, что не только мужики остро реагируют на естественные запахи. Или это молодые гормоны заставляют всё воспринимать ярче? Как же он обалденно пах, о, Господи. Я почувствовала, что краснею. Вовка торжественно вручил мне букет.
— Это мне? — Глупый вопрос правда? А кому же ещё? — М-м, вишня в коньяке, моя любимая! Ну и как есть теперь его? Такой красивый. Жалко.
Он хмыкнул:
— А лежали бы они в красивой коробке, ты бы тоже её жалела?
— Ага, положила бы в сервант и три года любовалась. Куда пойдём?
И пошли мы куда глаза глядят — по Советской, мимо усадьбы Сукачёва, мимо старых домишек за крашеными деревянными заборами, мимо парка культуры имени отдыха, который ещё не вернул себе статус мемориального комплекса.
Потом по каким-то закоулочкам, смотрели на дом с драконом — была такая в Иркутске достопримечательность, плод больной фантазии местного художника с уклоном в некий шаманизм, что ли… — жутковатый он оказался, да и личины эти, по забору странные.
Потом выбрели на набережную, ели мороженое. Болтали про всякое. Я с любопытством расспрашивала его по детство, про семью, про сестру, про бабушку с дедом — вы не подумайте, мне реально было интересно и немного страшно: а вдруг здесь что-нибудь по-другому? Но история повторялась почти идеально.
Я съела одну конфетку (Вовка всё равно сладкое не очень), а остальные оторвала от стебельков и натолкала к себе в сумочку. Потом увидела в камышах напротив набережной утку с выводком утят и умилилась. А Вовка ткнул пальцем:
— Смотри, вон ещё. И вон. И вон. И вон там.
Уточек этих оказался целый дохренилион!
Догуляли до самого моего госа (госуниверситета) — до корпуса моего филологического факультета, где набережная в те времена благополучно и оканчивалась, и я предложила:
— Я, между прочим, целую кастрюлю борща наварила. Ты как на счёт борща?
— Отлич-чно.
— Поехали.
И мы пошли на остановку. На ближнюю, называвшуюся ещё по-советски — «Планетарий».
Внезапно со страшной силой порадовала полупустая девяносто пятая маршрутка, я и забыла, что они к нам ходили, думала, придётся с Болотной в гору чапать. А тут — считай, до порога! И маршрутка уже ГАЗель, что не могло не радовать. Те, что ходили перед этим, всякие корейские умирающие старушки и ещё хлеще — рафики, тесные и душные, это ж вообще ужас был.
И даже два места рядом есть!
Мы уселись на сдвоенное сиденье. Я забралась к окну, всё-таки там колесо, да и жарко Вовке, наверное, в своём парадном кителе. Зато у меня появилась возможность спокойно рассмотреть значки.
— А что это за крест?
— Памятный, ИВВАТУ. Специально для нас делали.
— А парашютик?
— За прыжки.
— Целых десять?
— На самом деле, восемнадцать. Следующая циферка двадцать должна быть.
— А-а, после определённого количества меняется?
— Ну да.
— Капец. Это жутко страшно, наверное? Или нет? Мне сложно представить, я высоты боюсь просто пипец как. Или надо сказать «глубины»?
Я поймала себя на том, что начинаю болтать. Паника, что ли? Спокойне́е, граждане, спокойне́е…
Задала пару наводящих вопросов, и стала слушать про прыжки. Интересно же. И вообще, мне ещё статью про курсантов писать, надо всё повыспросить.
05. С ЭТОГО МЕСТА ТОЧНО ВСЕ ПО-ДРУГОМУ
МОЙ
Мы выгрузились на «Областной». Хотела достать деньги за проезд — посмотрел на меня строго. Блин, я же знаю, что курсанты с копейки на копейку перебиваются…
Ладно, замнём.
— Пойдём, до пятачка дойдём? Надо хлеба купить свежего. А то у меня булка неделю уж лежит, только на сухари.
— Пошли.
В хлебный киоск стояла небольшая очередь. Дока! В смысле, фирма такая, «Дока-хлеб». Они потом ещё «Дока-пиццу» будут делать. «Дока-пицца, нельзя не соблазниться!» А потом куда-то исчезнут. Но пока хлеб есть, вкусный. Белый и чуть более тёмный, вроде как второй сорт. Свежий три с половиной тысячи, вчерашний — две. Очередь, как оказалось, стояла за вчерашним, а тех, кто хотел свежего, пропускали без очереди, типа элитный клиент, мда.