Щекотливая ситуация.
Я могла бы сама взять его за руку. Мне не двенадцать, я не отношусь к амишам и не живу в 1742 году, и я бог знает сколько раз тянулась к руке Патрика, когда мне этого хотелось. Но внезапное отстранение Гейба заставляет меня посмотреть на все по-другому, блеск сходит на нет, и туман в голове рассеивается настолько, что я наконец вижу вечер таким, какой он есть, и таким, каким – нет.
Похоже, я ошибалась.
Не понимаю, почему меня это так расстраивает.
Я беру себя в руки, когда включается свет и зрители начинают потихоньку выдвигаться в узкие проходы, и улыбаюсь, как ни в чем не бывало. Эта улыбка все лето предназначалась всем, кроме Гейба.
– Было весело, – радостно говорю я, и мой тон настолько фальшиво веселый, что можно было бы добавить: «…бро». Гейб лишь кивает. Я беру сумку и иду за ним к выходу, убеждая себя, что нет причин разочаровываться.
– Ты в порядке? – спрашивает он, и я тут же поднимаю голову. Мы проходим через боковую дверь и вдвоем идем по узкому тротуару снаружи театра. Фонари парковки отбрасывают оранжевые пятна на бетон, а все остальное погружают в тень. Он легонько ударяет меня по руке. Мои волосы тут же встают дыбом. – М-м?
– Угу. – Мы останавливаемся. На парковке хлопают двери машин, оживают двигатели. Я сглатываю. – Я в порядке. Просто…
Гейб перебивает меня.
– Слушай, – говорит он, – я не хотел вводить тебя в заблуждение. Разговором о свидании. Ты долгое время встречалась с моим братом, я понимаю. И не пытаюсь вести себя, как сволочь.
Подождите.
– Что? – спрашиваю я. – Нет, нет, нет, ты не вводил меня в заблуждение. В смысле, – качаю головой, – это я подняла тему свидания, помнишь? Наверное, это я ввела тебя в заблуждение.
– Уверена? – спрашивает Гейб и медленно и непринужденно делает шаг в мою сторону. Я словно инстинктивно поднимаю голову. Он совсем меня не касается, но я почему-то чувствую его везде. Между нами вибрирует столько атомов, что кажется, воздух должен гудеть.
– Угу, – отвечаю я и чувствую, как улыбка и нечто похожее на расслабление расползаются по моему лицу. – Я точно не в заблуждении.
– О, точно? – Гейб осторожно обхватывает мое лицо. Тепло его тела проникает ко мне сквозь наши футболки. – А теперь?
Улыбка превращается в усмешку.
– Нет, – отвечаю я.
– А теперь? – снова спрашивает он и целует меня прежде, чем я могу ответить.
День 20
Поцелуй с Гейбом разжигает во мне пожар, о существовании которого я не знала. Следующим утром, когда я просыпаюсь, все как будто внезапно выплескивается, словно это лето наконец показало кусочек надежды из своего кармана. Я марширую к «Френч Роуст», точно генерал на битву, точно Гейб отпечатал на моем сердце знак мужества. И впервые за долгое время чувствую себя храброй.
– Дело вот в чем, – говорю Имоджен, прислонившись к стойке, на которой она протирает кофеварку эспрессо. Ее волосы убраны в опрятный пучок. В кафе пусто, если не считать парня в больших наушниках у двери. – Знаю, ты очень на меня злишься, и у тебя есть Тесс, потому я тебе, наверное, больше не нужна, но, – глубоко вдыхаю и признаюсь, – мне сейчас очень нужна подруга, Имоджен.
Она с секунду смотрит на меня, не моргая и держа тряпку в руке. Затем громко смеется.
– Нужна подруга? – спрашивает она, качая головой, будто ждала этого момента, будто учуяла меня за километр. – Серьезно? А что насчет прошлого года, Молли? Я вступалась каждый раз, как кто-то вел себя дерьмово с тобой, а ты даже не попрощалась. – Она с широко открытыми глазами отбрасывает тряпку на стойку, словно красный плащ на корриде. – У моей мамы прошлой осенью был рак кожи, ты знала? Ей пришлось вырезать огромный кусок своей спины, она не могла ходить, двигаться и так далее, а я даже не могла поделиться с тобой, настолько была напугана, потому что ты убежала и ни разу не позвонила. А теперь ты вернулась, и Патрик здесь. Да, я понимаю, для тебя это, возможно, странно, но не знаю, хочу ли стоять сейчас и слушать, как ты говоришь, что тебе нужна подруга.
Я застываю на месте, словно одна из столетних сосен на берегу Стар-Лейк.
– Ты права, – говорю ей. Щеки покраснели, но кончики пальцев заледенели. Я ощущаю себя более напуганной, чем если бы Джулия Доннелли до конца лета каждый день царапала мою машину. Чувствую себя самой худшей подругой на свете. – Мне очень жаль. Ты совершенно права.
Перед ее ответом следует долгая напряженная пауза.
– Она сейчас в порядке. – Слова еле слышны. – Моя мама. – После этих слов подруга выглядит выжатой как лимон – Имоджен всегда ненавидела ссориться или когда люди обижали друг друга. Когда мы учились в третьем классе, мальчишки на перемене выдернули крылья у бабочки, и она весь день была безутешна. – Он не распространился.
Мы одну долгую минуту смотрим друг на друга. Дышим. Наконец Имоджен пожимает плечами и, снова взяв тряпку, протирает блестящий хром кофеварки, хотя она уже сверкает.
– Мне нравится один парень, – говорит она.
По моему лицу медленно и неуверенно расползается улыбка. Я могу сразу же определить подарок и очень благодарна за него.
– Да? – осторожно спрашиваю ее. – И кто это?
Имоджен, закончив уборку за стойкой и переключив музыку на древнем айподе, рассказывает, что его зовут Джей. Он постоянно приходит во «Френч Роуст»; ему девятнадцать, он учится в кулинарной школе в Гайд-парке. И приехал в город, чтобы пройти практику в гостинице.
– О! Я знаю Джея, – понимаю с улыбкой я. Он тихий и спокойный, работает су-шефом и каждое утро выставляет в столовой кофе. Я видела его несколько раз, когда пробегала через кухню по поручениям Пенн. Однажды он помог мне найти сок для Дези, когда мне требовалось три различных вкуса, потому что она не признавалась, какой хотела. – Джей красивый.
– Это так. – Имоджен покрывается румянцем от кончиков ушей вплоть до ворота платья с цветами. – Он наполовину афроамериканец, наполовину китаец; его родители познакомились в Лондоне. – Она кривится. – Он сам поделился со мной этим, не было того, что я такая: «Привет, приятно с тобой познакомиться, пожалуйста, расскажи о своем культурном наследии».
Я смеюсь.
– Так значит, вы с Красавчиком Джеем любите поболтать?
– Ага. – Имоджен скромно кивает. Засовывает руку в коробку с выпечкой, достает шоколадный круассан и, положив на тарелку, передает мне. – Вот, попробуй, мы сменили пекарни, они у нас теперь новые. Да, мы немного разговариваем. И у него было много крутых предложений для моей выставки…
– Подожди, подожди, подожди, – перебиваю ее с полным вкусного круассана ртом. – Что за выставка?
– Она пройдет здесь в конце лета, – сообщает Имоджен. – Мне дали целый вечер: будет еда и все такое. Ты должна прийти.
– Приду, – сразу же обещаю я. – Я ее не пропущу; буду там при полном параде.
– Хорошо, а теперь расслабься, тигрица, – говорит Имоджен, но улыбается. – Эй, а как у тебя дела с Красавчиком Гейбом?
Качаю головой, отрываю кусок выпечки и передаю ей.
– Лучше тебе не знать, – предупреждаю я, но все равно рассказываю.
День 21
Выбегаю за дверь в первое утро открытия гостиницы, и тут в заднем кармане пиликает мой телефон, оповещая о новом е-мейле. Достаю его, думая, что это послание от Пенн, но вижу письмо из колледжа, напоминающее, что я еще не оставила заявку на специальность. Декан пишет, что это не обязательно, но настоятельно рекомендовано сделать перед регистрацией. Выбор специальности перед приездом в кампус помогает абитуриентам подобрать лекции и максимально увеличивает эффективность работы вашего куратора.
Я морщусь, закрываю письмо и засовываю телефон обратно в карман. Вся моя жизнь кажется незаявленной. Сложно представить, что я когда-нибудь выберусь из Стар-Лейк, не говоря уже о решении, как жить дальше. Чувствую, как начинает пульсировать головная боль.
К счастью, рабочий день настолько насыщен, что у меня нет времени зацикливаться на этом. Так странно и приятно видеть в коридоре людей, ведь до этого отель две недели походил на город-призрак: папы в шортах, катящие огромные чемоданы, пухленькие дети, плавающие по озеру на ярких плотах. Группа женщин средних лет из Платтсбурга забронировала на эти выходные ежегодное собрание книжного клуба, и теперь они весь день сидят на крыльце и попивают ром литрами.
Пробегая через кухню, машу Джею, пробегая мимо бассейна, улыбаюсь Тесс. Пенн гоняет меня по различным срочным делам: разузнать о наличии в столовой кубиков сахара для дотошных любителей чая, вытереть непонятную лужицу, образовавшуюся на сосновом полу на полпути из лобби. Для ремонта Пенн выбрала дизайн в стиле винтаж и рустик[3], во всех гостевых комнатах стоят большие кожаные диваны с клетчатыми пледами, над стойкой регистрации висит огромная голова лося, которого мы все прозвали Джорджем.
– Он не настоящий, – уверяю я напуганного младшеклассника, хотя понятия не имею, правда ли это, и на самом деле подозреваю, что нет. Успеху сопутствуют поражения. Бедный Джордж.
– Отлично поработала, – говорит мне Пенн во время затишья перед ужином, которое подарило ей пять минут на игру с Фабианом в крестики-нолики на оборотной стороне какой-то бумажки. Дези спит под столом, засунув в рот большой палец. – С самого начала. Спасибо за помощь.
– Не за что, – отвечаю я, пытаясь с переменным успехом проглотить зевок: чувствую себя хорошо, как после тренировки по бегу в начале старшей школы, как будто сделала что-то стоящее. Вспоминаю о письме из Бостона о выборе специальности – надо выяснить раз и навсегда, чего я хочу.
– Можно спросить? – говорю я. – Откуда вы знали, что приехать сюда и открыть это место – именно то, чего вы хотели?
Пенн некоторое время смотрит на меня, словно удивлена этим вопросом. На ней сегодня костюм, а не джинсы и футболка, в которых я привыкла ее видеть; этим утром я остановила ее за руку, проходя через лобби, и сорвала ярлык, торчащий из-за воротника.