– Ты серьезно собираешься спорить со мной по этому вопросу? – спрашивает Патрик, все еще не глядя на меня. – Мы были вместе всю нашу жизнь, и он мой брат, а ты говоришь мне, это не имеет значения, потому что мы разошлись за пять минут до этого?
– Это не так… – Господи, ему как будто нравится все искажать, выставлять все так, словно я пытаюсь отвертеться от того, что сделала. – Я не говорю…
– Ты целый год утаивала это от меня, – произносит Патрик с такой обидой, что сердце разрывается. – Целый год. Если бы твоя мама не написала эту чертову книгу, ты бы мне вообще рассказала? До того, как мы бы поженились, или когда? До рождения детей?
– Патрик, – говорю я и понимаю, что проиграла. Он прав – секрет был намного хуже сделанного, ведь каждый наш с ним день после этого был ложью самых грандиозных масштабов, миллионами частичек лжи, затвердевших, как корка, на вершине одной большой. В одиннадцатом классе на Рождество я выдумала грипп, чтобы не встречаться с Гейбом, вернувшимся из Нотр-Дама. Патрик тогда принес мне суп и диск с фильмом «Один дома».
Теперь я поворачиваюсь и снова прижимаюсь к нему плечами.
– Мне очень жаль.
– Все нормально. В смысле, нет. – Патрик выдыхает и ждет с минуту. Откидывается, и я чувствую, как он дышит. – Значит, мы квиты, ты это имеешь в виду?
Лишь через минуту понимаю, что он вернулся к началу, что говорит обо мне и Гейбе против себя и Тесс. Качаю головой, хотя он меня не видит – возможно, он почувствует, и этого достаточно.
– Не сказала бы, что мы квиты.
– Ну, вот, – говорит Патрик, и мне кажется, он чуть сильнее прижимается к моей спине, словно дает понять – я еще здесь. – И я так думаю.
Мы сидим так долго. Среди деревьев общаются сверчки. Вдали лает собака, а Оскар отвечает ей. У меня урчит в животе, и Патрик фыркает.
– Заткнись, – автоматически говорю я, толкнув его локтем. Патрик на секунду хватает его, а потом отпускает.
– И что нам теперь делать? – тихо спрашиваю я.
– Не знаю, – отвечает Патрик. Считая этот эксперимент глупостью, он ни разу не повернулся: интересно, боялся ли он этого так же, как и я? Ведь мне казалось, если я увижу его лицо, разрушатся не только чары, но и ночь, уединенность и ощущение дома. – Понятия не имею.
– Можно попытаться быть друзьями, – наконец предлагаю я, чувствуя, что приближаюсь опасно близко к обрыву, словно сейчас потеряю больше, чем двадцать минут назад. Если он снова от меня закроется, это станет концом. – В смысле, я не уверена, что у нас это получится, но… мы могли бы попробовать.
Теперь Патрик поворачивается ко мне лицом; я тоже, когда чувствую движение. Его серые глаза сосредотачиваются на моих.
– Ты хочешь остаться друзьями? – спрашивает он, на губах появляется слабый намек на улыбку. – Серьезно?
– Если ты не против, – пожимаю плечами, – не знаю.
– Да. – Патрик качает головой и поднимается, будто убедившись в чем-то. – Ты никогда не знала. – А потом продолжает, пока я не возразила ему: – Да, Молс, давай дружить. Попробуем. – Идет обратно к «Бронко». – Хуже, чем сейчас, быть не может.
День 29
На пробежке выбираю другой маршрут, ближе к трассе и мимо странных пережитков провальной реконструкции Стар-Лейк в 1980-х годах: «Макдоналдса», семейного аквапарка под названием Splash Time, который напрашивался на судебный процесс, еще когда мне было пять, и кинотеатра «Супер 8» с неухоженной лужайкой, вмещающей сломанный фонтан и воткнутую в землю табличку «ПРОДАЖА БЕЗ ПОСРЕДНИКА». Я настолько поглощена мыслями о Патрике – к этому моменту я больше суток думала о нем, о том мгновении перед моим домом и обо всем, что это могло или не могло значить, – что меня озаряет лишь по пути обратно, когда я с трудом преодолеваю последние пару миль.
«ПРОДАЖА БЕЗ ПОСРЕДНИКА».
Ничего себе. Интересно, то, что внутри, тоже продается?
Вероятно, умнее всего добраться до дома и позвонить им, как взрослый человек, но правда в том, что теперь я вся в нетерпении, маленькое пламя адреналина пробирается по моим венам. Пересекаю почти пустую парковку и иду через серый опустевший холл к столу, за которым сгорбился сонный клерк.
– Вам помочь? – произносит он скучным голосом, дважды моргнув.
Глубоко вдыхаю.
– Здравствуйте, – говорю я и вытягиваю руку, приклеивая к красному, потному лицу улыбку «давайте-заключим-сделку». – Я Молли Барлоу из гостиницы Стар-Лейк. Я надеялась поговорить с кем-нибудь насчет покупки ваших телевизоров.
– О, какая ты умница, – говорит Пенн, улыбаясь мне из-за стола, когда я отчитываюсь об утреннем успехе: мы можем получить сорок телевизоров с плоскими экранами последней модели и вывезти их уже к следующим выходным. Оказывается, их владельца вот-вот лишат права выкупа заложенного имущества. Нехорошо наживаться на чужом горе, но я все равно улыбаюсь, когда она продолжает: – Ты молодец.
Я вдруг смущаюсь, ведь не привыкла к похвале.
– Да это такая ерунда, правда.
– Не делай так, – советует Пенн, качая головой. – Не преуменьшай значение того, что здесь сделала. Ты увидела возможность, взяла инициативу в свои руки и проделала работу. Ты меня впечатлила, детка. И должна гордиться собой.
– Я… – Качаю головой, покраснев. – Хорошо. Спасибо вам.
– Ты это заслужила. – Пенн с любопытством смотрит на меня поверх чашки кофе. – Молли, кстати, что будешь изучать осенью? – спрашивает она. – Ты мне об этом говорила?
Я качаю головой.
– Я сама еще не определилась. – Передергиваю плечами. – Не знаю, чем хочу заниматься.
Пенн кивает, будто это нисколько не необычно, что я ценю. Такое ощущение, что все, кого я знаю, на сто процентов уверены в том, к чему идут: Имоджен поедет в школу искусств, Гейб вернется к занятиям по органической химии. Практически все девчонки из моего выпускного класса в Бристоле записывались на специализированные программы, такие как техническое проектирование, политология и литература. Мне часто кажется, что я одна до сих пор потеряна.
– В Бостонском университете ведь есть программа по изучению бизнеса? – спрашивает она.
– Угу, – киваю в ответ, не уверенная, к чему она ведет. Меня всегда спрашивают, хочу ли я быть писателем, как моя мама. – Кажется, да, есть.
Пенн кивает.
– Тебе стоит об этом подумать, – советует она. – У тебя отлично получается то, чем ты занимаешься здесь. Ты должна это понимать. Ты прекрасно справляешься.
Я широко и счастливо улыбаюсь. Давно не чувствовала себя настолько хорошо.
– Вы тоже прекрасно справляетесь, – наконец говорю Пенн и выхожу в лобби проверить, что еще необходимо сделать.
День 30
Мама уехала в Нью-Йорк для встречи с редактором и участия в телешоу «Доброе утро, Америка», где будет продвигать свою книгу «Дрейфующая» в мягкой обложке. Поэтому Гейб приносит из магазина пиццу, и мы устраиваем марафон по «Индиане Джонсу». Я не видела его с той вечеринки. Мы не оставались наедине почти неделю.
– Уверена, что хочешь это смотреть? – спрашивает он, устраиваясь на мягком кожаном диване и улыбаясь с полным ртом. Когда он приехал, мы полчаса целовались на кухне, мои руки сжимали его волнистые спутанные волосы, его теплый рот умело ласкал мой. Гейб отлично знает, как целоваться. Он склонил голову, чтобы добраться до моей ключицы и груди, а я изо всех сил пыталась выкинуть Патрика из головы. Мне не нравится, что ты с моим братом. Я продолжаю вспоминать тот момент на лужайке. – Может, ты собиралась посмотреть какой-нибудь документальный фильм про допинг или почву Западной Африки?
– Я уже оба посмотрела, – радостно сообщаю ему. Я приоделась перед его приходом – в обтягивающие джинсы и топик с глубоким декольте, на запястье два тонких золотых браслета. С Патриком я лишь носила обычные рваные джинсы и фланелевые рубашки, но с Гейбом мне почему-то хочется одеваться соответственно. Даже приятно прилагать усилия. – Но я все собиралась добраться до фильма про косаток из океанариума.
– Ну ты и ботаник. – Гейб закидывает руку на мои плечи и тянет меня к себе в полутьме: лишь одна лампа от «Тиффани» освещает комнату теплым светом. А потом он поворачивается ко мне. – Эй, как все прошло тем вечером с моим братом? – спрашивает он, слегка нахмурившись. – Я имею в виду, в машине. Извини, я тогда подставил тебя, да? Не понимал, насколько сильно пьян, пока не напился в хлам.
– Нет-нет, – протестую я, – все прошло хорошо. – Делаю паузу, желая перестраховаться, и не понимаю, почему. – Мы хорошо поболтали.
– Да? – Гейб улыбается, снова и снова проводя пальцами по лямке топика. – Я знал, что он в итоге успокоится.
– Я… Да. – Не знаю, можно ли сказать по произошедшему тем вечером, что Патрик успокоился, но не понимаю, как объяснить это Гейбу и хочу ли этого вообще. – Да, – неубедительно заканчиваю я.
Кажется, Гейб не замечает моей неуверенности, и слава богу; он снова целует меня, спешит завладеть моим ртом, пока я не начинаю задыхаться. Никогда вот так не целовалась с парнями. Его теплая и тяжелая рука лежит на моей талии – я беспокоилась, что он увидит какую-нибудь неприкрытую часть моего тела. Несмотря на весь бег, я все равно кажусь себе мягкой и рыхлой, но он так медленно и легко поднимает мой топик, а я так отвлечена, что замечаю это, лишь когда все происходит. Кончики его пальцев разжигают маленькие фейерверки на моей коже.
– Господи, – бормочу я в его губы, тяжело дыша и оттого смущаясь. Грудь едва поспевает двигаться вслед за дыханием.
– Так хорошо? – спрашивает Гейб.
Я киваю – мне нравится, что он спрашивает. Чувствую запах соли и древесного мыла. За его плечом Инди бежит от валуна, слышится знакомая музыка.
– Это самая интересная часть, – тихонько бормочу я и закрываю глаза, чтобы он снова меня поцеловал.
День 31
Когда я показываюсь у пиццерии, Конни разворачивает горшки с цветами, желтое солнце бьет мне в спину.
– Привет, Молли, – удивленно говорит она, когда видит меня; до этого дня я держалась подальше от магазина. Бабочки в моей груди размахивают бумажными крыльями.