А еще ждала, когда перестану думать об Аризоне как об идеальном варианте для следующей осени. Ничего из этого пока не произошло.
– Так. – Я глубоко вздохнула и, поднявшись с кровати, на которой сидела, прошлась мимо стола и шкафа, а затем обратно. Я знала каждый уголок этой комнаты: покосившуюся дверцу шкафа, который никогда не закрывался, пятно на ковре, куда мы втерли пластилин, когда нам было семь. Она с таким же успехом могла бы быть моей. Я в отчаянии провела рукой по волосам. – Ты не думаешь, что мы… – Я замолчала на минуту, стараясь придумать, как выразиться, не разозлив его и не оттолкнув от себя еще больше. – Ты не думаешь, что мы иногда… проводим время вместе в ущерб другим вещам в нашей жизни?
Патрик посмотрел на меня, моргая.
– Что? – спросил он, еле заметно качая головой. – О чем ты вообще?
– Я просто спрашиваю! – Господи, он в последнее время очень меня раздражал, вел себя так капризно и невыносимо, как никогда прежде – по крайней мере, такое поведение никогда не было адресовано мне. Я не знала, кто из нас менялся. И меня пугало, что, возможно, мы оба. – Мы можем…
– Молли, если хочешь уехать в Аризону, чтобы заниматься бегом, то езжай в Аризону заниматься бегом, – безэмоционально произнес Патрик. – Я не думал, что настолько сильно тебя сковываю.
– Ты меня не сковываешь! – выпалила я. – Я задаю тебе вопрос, пытаюсь с тобой поговорить. Я думала, мы всегда так делаем: разговариваем. Мы всю нашу жизнь вели один долгий разговор, и теперь…
– Теперь тебе скучно, и ты хочешь поговорить с другими. Я понимаю. Правда.
– Пожалуйста, ты можешь не заканчивать за меня предложения?
– А что, тебя это тоже сковывает?
– Ладно, прекрати. Просто… прекрати хотя бы на секунду.
Я села на пол спиной к дверному проему, где Чак отмечал наш рост, аккуратно приписывая карандашом: Джулия. Патрик. Молли. Гейб. Это моя семья, подумала я, глядя через комнату на суровое обиженное лицо Патрика. Это всегда будет моим домом.
– Нам не придется расставаться, – мягким голосом сказала я, глядя с другого конца комнаты. – Если уеду. Дело совсем не в этом. Мы можем приезжать друг к другу, можем…
– Да. – Мне явно не следовало это говорить – теперь он закрылся и стиснул зубы. – Неважно. Хорошо. Можешь уходить, Молс. Мы движемся в никуда. Увидимся, правда.
– Патрик. – Мои глаза округлились – я не могла поверить, что он снова это делает. Он как будто вознамерился любым способом избавиться от меня. – Зачем ты это делаешь? Ты можешь прекратить отталкивать меня…
– Я не отталкиваю, Молс! – Его голос надломился, стал хриплым и полным боли. – Так сильно хочешь бегать? Иди бегай. Серьезно. И не возвращайся.
Я моргнула.
– Что это?..
– Это значит, что так не пойдет, – холодно произнес Патрик. – Это значит, мы должны расстаться.
Я уставилась на него, будто он вдруг заговорил на китайском, будто жил на другом конце огромного мира.
– Ты со мной расстаешься?
– Да, Молс, – произнес он, как незнакомец. – Расстаюсь.
При этом воспоминании у меня вырывается смешок, от которого я вздрагиваю во второй раз, хотя столовые приборы больше не падают. Ладонь Гейба все еще лежит на моем колене. Он слегка сжимает его, затем чуть отводит руку, кончики пальцев касаются внутреннего шва моих джинсов.
И тут Патрик подталкивает мою ногу своей.
Сначала я не понимаю, целенаправленно он сделал это или нет, как будто просто прижался. Тепло заструилось сквозь его джинсы и мои. Я стараюсь сосредоточиться на Имоджен, которая спрашивает, кто поможет растянуть холст для ее выставки, но точно слушаю со дна озера. Дыхание вдруг становится быстрым и отрывистым, и я пытаюсь успокоить его, чтобы никто не услышал.
Самое худшее – то, что я чувствую, как отвечаю – в животе зарождается желание, все тело напрягается, – но не знаю, кому именно. Что со мной, насколько я ненормальная, раз думаю, что им обоим?
Пальцы Гейба лениво играют со швом. Патрик подталкивает чуть сильнее, мышцы на его бедре заметно напряжены, так что это целенаправленно. Я как будто горю, охвачена отвратительным пламенем, пока все вокруг сидят и едят картошку фри. Меня пугают мое тело и сердце.
– Мне надо попи́сать, – объявляю я, вскакиваю, перебив Имоджен посреди предложения, вылезаю из кабинки и оставляю за спиной обоих братьев Доннелли.
День 66
Гейб снова приглашает меня на ужин следующим вечером – в этот раз на лазанью, которая запекается в духовке в глубокой сковороде, а мы с Джулией раскладываем на стойке салат, латук и помидоры. Овощи прямиком с огорода Конни, все еще грязные.
– Знаешь, о чем я думала? – спрашивает Джулия, ополаскивая под краном латук и кидая его в сушилку. Отмечаю на ней браслеты Элизабет, которые бренчат, когда она двигается. – Помнишь год цуккини?
– О господи, я думала, мы согласились не говорить об этом, – фыркаю я, стуча ножом по разделочной доске. Летом, когда нам было одиннадцать, Конни случайно вырастила богатый урожай цуккини, столько ни один нормальный человек не смог бы съесть за всю свою жизнь. Она добавляла этот овощ буквально во все – не только в супы и хлеб, но еще и в шоколадное печенье. А однажды сделала с ним тайком ужасное мороженое, как будто никто бы не заметил. В итоге Чак загрузил остатки цуккини в машину и поехал со мной, Патриком и Джулией выкидывать их в озеро. В частной школе его иногда подавали на гарнир, и мне приходилось отворачиваться, когда я проходила мимо раздачи в столовой.
– Тебе понравилось? – спрашивает меня Джулия, кинув тертую морковь в миску и выгнув брови. – Я имею в виду частную школу.
Все еще не могу поверить, что она так со мной разговаривает, почти точно так же, как раньше. Сколько часов мы провели на этой кухне до того, как весь мир оказался в огне?
– Слушай, Джулс, – наконец говорю ей, открыв холодильник в сотый раз и вынимая с полки на двери заправку для салата. – Я никому не расскажу про тебя и Элизабет, понятно? Клянусь.
– Хорошо, – беззлобно смотрит на меня Джулия. – И?
– И не надо быть со мной милой, окей? Если ты ведешь так себя ради этого. В смысле, если ты больше не будешь царапать ключом мою машину, было бы потрясающе, но… Я не… – Замолкаю, в груди вздымаются, словно волны, накопленные за год одиночество и унижение. – Я не знаю, что ты делаешь.
Джулия пожимает плечами, заходит за стойку и достает из миски кусок помидора.
– Честно говоря, я тоже не знаю, что делаю, – признается она. – В смысле, да, отчасти это из-за Элизабет. Слушай. Молли, после того, что ты сделала с моей семьей, мне хочется разодрать тебе лицо. И, прежде всего, это я тебя во все втянула, и… – Она замолкает, на секунду сосредоточившись на точке вдали. Интересно, вспоминает, как и я, про Барби и догонялки, которые заполняли наши дни в детстве до того, как мы стали с Патриком парой? А затем качает головой. – Совершенно очевидно, что Гейб запал на тебя. – И добавляет через мгновение: – Прости за машину.
Тихонько смеюсь, мотая головой, – хоть что-то. Я так устала от войны.
– И что это значит? – спрашиваю я, осторожно выставляя бутылочки на разделочный стол. – Мы как, снова дружим или нет?
Джулия смотрит на меня с другого конца кухни и откусывает морковку.
– Ни за что, – сообщает она и улыбается.
Патрик опаздывает на ужин, и я этому рада – меньше всего мне хочется сидеть за столом напротив него и притворяться, что между нами ничего нет. Я пыталась забыть о том, что случилось на дне рождения Имоджен. Пыталась вообще не думать о Патрике. Надо было его остановить – конечно, надо было его остановить, верно? Что это говорит обо мне? Смотрю на Джулию, которая тянется за добавкой, и вспоминаю надпись розовым маркером: грязная шлюха.
Гейб передает мне кусок чесночного хлеба. Конни делает глоток вина.
Когда я целую Гейба на ночь и иду на подъездную дорожку к своей припаркованной машине, уже поздно. Слышится неизменное пение сверчков и чавканье земли под ногами. Роюсь в сумочке в поисках ключей и замечаю свет в сарае – предательское желтое свечение фонаря для кемпинга.
Хочу сесть в машину и уехать в темноту. Но делаю вдох и пересекаю двор.
Конечно, на потрепанном, пораженном плесенью диване, который Конни грозилась выкинуть после смерти Чака, но так и не сделала этого, и на котором мы в детстве скакали, сидит Патрик. На нем джинсы и толстовка – здесь прохладно, воздух влажный, пахнет мокрыми листьями, пол весь в грязи. Услышав меня, он поднимает голову. В его руке толстая книга в мягкой обложке.
Я действительно была рада, что его не было за ужином. Но часть меня немного разочарована.
– Когда ты вернулся домой? – спрашиваю его, застыв на пороге. Ночной ветерок легко задувает, по рукам и ногам ползут мурашки, все нервные окончания встали по стойке смирно. Я специально держусь на расстоянии и скрещиваю руки, как щит.
Патрик пожимает плечами.
– Совсем недавно.
– Не хотел заходить?
– Не очень, – говорит он.
– Хорошо, – выдыхаю я. Не знаю, чего вообще хочу добиться от него – мы договорились быть друзьями, но этого не будет. Я понятия не имею, кто мы друг другу.
– Что читаешь? – спрашиваю я, показывая на книгу, которую он закрыл, засунув между страниц указательный палец. Патрик поднимает ее – вижу от двери, что это Стивен Кинг. «Противостояние». – О чем она? – спрашиваю я.
– О конце света, – отвечает Патрик.
Мои губы кривятся.
– Как в тему.
– Ага. – Патрик пододвигается, чтобы освободить для меня место на диване в клеточку. И я, вопреки здравому смыслу, пересекаю сарай и присаживаюсь на подлокотник. Мои ноги в ботинках оказываются рядом с бедром Патрика. Он смотрит на меня и так сильно выгибает бровь, что я смеюсь.
– Тсс, – тихо говорит он, но обхватывает меня за лодыжку и тянет вниз, и вот я сижу рядом с ним, колени согнуты и касаются его бедра. – Привет.
– Привет. – Выдыхаю. – Так больше не может продолжаться.