Оглядываюсь на дверной проем, там пусто. Вита тихонько храпит на коврике. Я здесь одна, лишь я и книга, которую мама написала про меня, таинственные слова, на которые я не могла смотреть дольше секунды. Я мельком читала главу тут, главу там, ощущая вину и стыд, как будто смотрела на что-то запретное и грязное.
Теперь делаю глубокий вдох, беру ее и читаю.
Хуже всего, что она мне нравится; я рисовала книгу банальной и пошлой, как дешевую мыльную оперу. Правда в том, что она… интригует. Парни не совсем Патрик и Гейб. И если в начале, читая про Эмили Грин, я ощущаю неприятную неловкость, то, должна признать, к концу книги я одобряю ее дурацкое бросание монетки.
Я почти заканчиваю, все быстрее и быстрее переворачивая страницы, дождь давно превратился в нудную морось. Внезапно слышу скрип половиц за спиной: в дверном проеме стоит мама с Оскаром. Меня поймали.
– Доброе утро, – вот и все, что она говорит, и опускает собаку, которая бежит ко мне и одеялу, цокая когтями по полу. Она переводит взгляд с меня на книгу и обратно, на лице не отражается ни единой эмоции. – Давно встала?
Достаточно давно, чтобы прочитать бестселлер, в котором ты описала мою жизнь, думаю я, но впервые не могу заставить себя завестись из-за этого.
– Недавно, – отвечаю я. – Да.
Мама кивает.
– Хочешь еще кофе?
Чуть не озвучиваю ей кое-что другое. Хочу сказать ей, что, прочитав книгу, как будто провела с ней три часа, что скучаю по ней, что она талантлива, и если даже я не могу простить ее, то все еще горжусь тем, что она – моя мама. Обложка как будто стала горячей в моих руках.
– Я не против, – наконец говорю ей и улыбаюсь. Мама кивает и улыбается в ответ.
Когда она уходит, я роюсь в диванных подушках и нахожу несколько крошек, а также то, что искала – потускневшие липкие пять центов, которые кажутся прохладными и тяжелыми на моей ладони. Крепко сжимаю их на секунду, как будто наделяю особой силой, как будто могу заполнить металл вопросами, копившимися целый год.
И подбрасываю.
День 69
Я на кухне кормлю Оскара его дорогим кормом местного изготовления, когда в кармане начинает гудеть телефон. Достав его, вижу оповещение в Фейсбуке: Джулия Доннелли отметила вас на фото.
Напрягаюсь, волна мерзкого страха омывает меня с головы до ног, пока я не начинаю игнорировать его, как слишком сомнительную не совсем мексиканскую еду из столовой Бристоля. До моего отъезда Джулия часто так делала: отмечала меня на фотографиях в плохом ракурсе, из-за которых казалось, что у меня двойной подбородок, или где у меня закрыты глаза, пока я корчу рожу. Однажды она выставила фотографию свиньи и подписала ее моим именем. Не уверена, кто из братьев заставил ее убрать. Теперь мы снова дружим – по крайней мере, я так думаю, – но, щелкнув на «Показать», все равно съеживаюсь, как в момент, когда ударяешь по пальцу ноги и выжидаешь, когда станет больно. Уверена, будет больно.
Вот почему удивляюсь, когда вижу то, что она выложила – это не порнозвезда с моим приделанным лицом или я крупным планом с плохой вспышкой. Она выложила старую фотографию – ту самую, что в данный момент засунута в ящик моего стола, что я сняла с доски объявлений, когда вернулась в Стар-Лейк: мы вчетвером, Гейб, Патрик, Джулия и я, сидим на сеновале, Патрик крепко обнимает меня за талию. Никаких гадких подписей, никаких пенисов, нарисованных на моем лице. Только мы, как было прежде. До всего.
Смотрю на наши лица, улыбающиеся и глупые. Улыбаюсь экрану в ответ.
День 70
Рано утром огибаю озеро, ноги горят, глотаю ртом воздух и замечаю знакомую фигуру, двигающуюся в противоположную сторону.
– Пора прекращать так встречаться, – бросаю ему, когда он замедляется поздороваться со мной, и Патрик вскидывает брови.
– Сейчас рано, – говорит он. Так и есть – небо только начинает светлеть, становится размыто-розово-серым. Сегодня будет хорошая погода. Слышу пение птиц, сидящих на соснах.
– Ага, – киваю я, а он бежит рядом со мной, в ту сторону, откуда прибежал. Его теплая влажная рука касается меня, но потом он переплетает свои пальцы с моими.
– Патрик, – говорю ему осторожно. И до меня доходит, что мы вряд ли встретились здесь чисто случайно.
Он не обращает на меня внимания.
– Знаешь, что мы еще не делали? – спрашивает Патрик, улыбаясь мне, как ребенок, скрывающий секрет.
– Могу придумать массу вещей, – парирую, не раздумывая, и он склоняет голову, как бы говоря: «Вполне справедливо», и кивает на спокойную поверхность безлюдного озера, находящегося в утренней спячке. Я тут же понимаю, на что он намекает.
– Ни за что. – Мы постоянно об этом говорили, отчасти шутя, отчасти серьезно: оба прощупывали грани друг друга, оба присматривались. И никто из нас не ловил второго на блефе. – Я не стану сейчас купаться с тобой нагишом.
– Почему нет?
– Потому что мы не в «Бухте Доусона»! Начнем с этого.
– А закончим?
– Заткнись.
– Можешь не раздеваться полностью, – говорит он мне.
– Ох, какой ты великодушный, – огрызаюсь я, и Патрик морщит свой прелестный нос.
– Ты знаешь, что я не это имел в виду, – говорит он, в его серых глазах вспыхивает злость. – Я не какой-то противный парень, который хочет… – Он замолкает.
«…раздеться с девушкой своего брата?» – мысленно заканчиваю я его предложение. Но это не значит, что мы оба не думаем об этом. Ко всему прочему, Патрик явно такой парень. Он именно такой парень.
А я, наверное, именно такая девушка.
Он понимает, что я обдумываю это, он отлично меня знает. Мы остановились и стоим возле ветхого пирса. Здесь нет никого, кто бы нас остановил. Здесь нет никого, кто нас знает.
– Молс, – говорит Патрик тихим голосом, – залезь со мной в воду.
Я смотрю на него. Затем вздыхаю.
– Я не буду снимать всю одежду, – уверяю его.
– Договорились.
Патрик кивает.
– И ты тоже.
Он смеется.
– Договорились.
Мы молча раздеваемся, я снимаю шорты и топик, футболка Патрика приземляется на постаревшие доски пирса. Мне хочется лишь смотреть. Мое сердце колотится в груди, как у животного в предвкушении. Ощущение завершенности, которым мы обзавелись до всего этого, рассыпалось, как мокрый песок. Я судорожно вздыхаю, стараясь не дрожать. По рукам бегут мурашки. Когда поднимаю голову, Патрик смотрит на меня. Он открыто наблюдает.
– Извини, – бормочет он, когда я ловлю его на этом, и закатывает глаза.
– Все нормально, – отвечаю, глядя на него в ответ. Мы оба стоим лишь в нижнем белье. И до меня доходит, что я впервые после своего возвращения из Бристоля не парюсь из-за того, как выгляжу.
Можешь смотреть на меня, хочу сказать Патрику. Все в порядке, это я; ты можешь смотреть.
Он пожимает плечами и потирает шею, глядя на холодную черную воду.
– Готова? – спрашивает он.
– Ага. – Прочищаю горло, сглатываю. – Если ты готов.
– Да, Молс, – говорит Патрик, – я готов.
И мы прыгаем.
Как же это бодрит, вот так пронестись по воздуху – ощущение секундного полета, холодный утренний воздух бьет по коже. Мы пронзаем поверхность воды, словно двойной взрыв.
– Черт побери, – ругается Патрик, когда мы выныриваем – холодно, в этом он прав, и этот холод резкий, внезапный и приносящий боль. Он натянуто хохочет. – И чья это была идея?
– Какого-то придурка, – отвечаю я, и голос дрожит так же сильно, как и тело. Я плыву до середины, шлепая по воде, чтобы согреться. Патрик делает кувырок, капельки воды прилипли к его ресницам. Мне хочется провести пальцем по его выступающей ключице. Интересно, что будет, если я это сделаю. Чувствую, как двигается под водой моя грудь. Господи, мне очень, очень холодно.
– Что теперь? – спрашиваю я, чуть задыхаясь.
– Не знаю, – отвечает Патрик, вода стекает с его волос и струится по щекам, и он прижимается ртом к моему.
Этот поцелуй приятный. Господи, он самый лучший. Поцелуй, которого я ждала все лето и, возможно, всю свою жизнь. Теплые губы Патрика, его влажные плечи под моими ладонями, его шея и мокрые волосы на затылке. Такое ощущение, что горит каждый сантиметр моей кожи, по всему телу оживают нервные окончания. Клянусь, я слышу ровный гул двигающейся по венам крови.
– Привет, – бормочет Патрик, лизнув точку пульса под моим подбородком. Я чувствую под ногами покрытое водорослями дно озера. Он возится с застежкой моего спортивного бюстгальтера, и я помогаю снять его. Вода кажется холодной и черной везде, где мы прижимаемся друг к другу. Мои ноги рефлекторно обвивают его талию.
– Привет, – тихо отвечаю ему и снова целую.
Наш поцелуй в темной воде продолжается довольно долго, поблизости никого нет. Я чувствую его крепкое тело, его руки распутывают мои влажные волосы. Патрик отстраняется на мгновение, чтобы посмотреть на меня.
– Молс, – произносит он таким голосом, словно я – драгоценность, нечто редкое. – Молли.
Я качаю головой и даже краснею, хотя вода как будто становится холоднее, но я замерзаю и одновременно горю.
– Патрик.
– Мои слова в тот день, когда шел дождь, были правдой, – бормочет он, громко сглотнув. – Насчет того, что ты красивая. Я знаю, что ты не выпрашивала комплимент. Но это правда.
Обхватываю его лицо ладонями и снова целую, ни о чем не желая думать, кроме этого момента, как будто звук нашего учащенного дыхания ограждает нас от всего на свете. Но все равно не могу не спросить:
– Что мы делаем? – В его вкусе чувствуются вода и зубная паста. – А? Патрик? Ты должен мне сказать, что мы…
– Я не знаю, – отвечает Патрик. За все лето я ни разу не слышала в его голосе такой уязвимости. Его лицо так близко ко мне, что я вижу крапинку в глазу, темное пятнышко, которое я рассматривала, как свое. Будто таким образом могла забраться в его душу. – Я не знаю. Мы разъедемся в разные стороны, ведь так? Ты поедешь в Бостон с моим братом.