С меня хватит. И я ухожу.
День 94
– Я слышала, ты на вчерашней вечеринке дала Джулии отпор, – говорит Имоджен. Мы стоим на расшатанных стремянках во «Френч Роуст» после закрытия и снимаем ее работы, чтобы упаковать и отправить в новые дома. Она продала больше половины выставленного. Будь она моим ребенком, я бы ею гордилась.
– Не то чтобы, – оправдываюсь я, снимая со стены коллаж с журнальными вырезками, похожий на прибрежную полосу озера ночью, и осторожно опускаю его на деревянный пол. Из колонок играет Bon Iver. – Точнее… Ладно. Я нанесла небольшой ответный удар.
– Кхм-м, – отвечает она, с помощью молотка вытаскивая из стены гвоздь и бросив его в чашку к остальным. – Именно так я и подумала.
– Мне кажется, что они имеют право меня ненавидеть, – признаюсь ей. – В смысле, Тесс точно имеет право, и Джулия, возможно, тоже. Но они должны ненавидеть не только меня. Это какие-то двойные стандарты, не знаю. Я разозлилась, и из меня полилось.
– Это и есть двойные стандарты, – говорит Имоджен и тянется к рулону пузырчатой пленки. – Я рада, что ты им ответила. Равенство возможностей.
– Именно! – хихикаю я в темноте. Шесть дней до отъезда в Бостон, и кажется, что больше ничего не надо делать.
Ладно, есть еще кое-что.
– Все равно я тобой горжусь, – говорит Имоджен. – То, что ты сказала им, было смело. Мне кажется, Эмили Грин тоже тобой гордилась бы.
Отвечаю громким наигранным звуком рвоты.
– О господи, ужас!
– Я в том смысле, что… книга была неплохой, – защищается Имоджен. – Ты должна это признать.
Качаю головой и, передвинув стремянку, забираюсь на нее, чтобы снять висевший вверху холст.
– Не признаюсь, – противлюсь я. – По крайней мере, вслух.
Имоджен громко и знакомо смеется. Даже после всего случившегося я рада, что вернулась. Странно думать, что через несколько недель у нас будут совершенно другие жизни, что мы сплотились этим летом, чтобы вовремя попрощаться друг с другом.
– Ага, нечего разводить тут сантименты, – говорит Имоджен, словно читает мои мысли. – Ты сама говорила, Бостон и Провиденс не так уж далеко. – Она тянется и дергает меня за рубашку, чтобы я знала – она со мной.
– Мы будем соседями, – отвечаю ей и улыбаюсь.
День 95
– Не надо, – сразу же говорит Патрик, когда я на следующий день прихожу в магазин. Колокольчик над дверью звенит, волосы зачесаны назад гребнем, который стянула у мамы. Хотела выглядеть серьезно. Это настолько важно, что растрепанные волосы бы не подошли. Патрик стоит за стойкой, все его тело напрягается и становится твердым, как прутья в птичьей клетке. На его лице красуется зелено-желтый синяк.
– Патрик, – ахаю я, когда вижу, хотя знала о нем, но есть разница между тем, чтобы услышать про стихийное бедствие и увидеть разрушения самому. – Это после…
– Я сказал, не надо, Молли. – Патрик качает головой, голос тихий, каким я никогда его не слышала. За столом у окна уплетают куски пиццы парни из средней школы, на стульях бок о бок устроилась парочка пожилого возраста. – Все уже сделано, ясно? Все закончилось. Не стоило сюда приходить.
– Это не так. – Глубоко вздыхаю. Я только об этом и думала с тех пор, как Конни подобрала меня у озера. Мне надо получить от него ответ. – Все дело было во мне? – спрашиваю я и чувствую, что из меня как будто вышел весь воздух. – Это лето, все, что произошло? Или это было каким-то соревнованием с Гейбом?
Патрик смотрит на меня, словно я сошла с ума.
– Все, что произошло? – повторяет он. – Как будто ты в этом не участвовала.
– Я не об этом говорю! – Получается так громко, что пожилые люди поднимают головы, но я слишком далеко зашла, чтобы смущаться. Слишком далеко зашла для всего, кроме этого. Я – девочка из книги, хочу сказать им. Давайте, смотрите. – Я говорю совсем не об этом. Я уже большая, – выпаливаю, повторяя слова его мамы. – Я сделала выбор. Но то, что мы сделали – признайся, Патрик. Это произошло не потому, что ты скучал по мне, не потому, что это мы и ты хотел все исправить, что бы там ни было. Это произошло из-за того, что ты хотел увести меня у своего брата. Ты хотел победить.
– Я хотел тебя, – парирует Патрик, и этот ответ звучит хуже любого ругательства. – Я, черт возьми, любил тебя, Молс, как ты этого не понимаешь?
– Любил так сильно, что все лето дурил меня и унизил перед всеми, кого мы знаем?
Патрик смотрит на меня с другой стороны стойки. Затем вздыхает, словно у него не осталось сил.
– Я не знал, как тебя отпустить.
Смотрю на него – между нами пропасть больше, чем за все время, пока я была в Темпе, мое сердце истекает чем-то таким едким, что мне кажется, он учует этот запах среди соуса и пеперони. Рассматриваю его красивое лицо и серые, как шторм, глаза, стиснутые зубы, но он… он не здесь. Мой Патрик, которого я знаю, помню и люблю, пропал. Я испортила то, что было между нами. Мы оба это сделали. Я думала, мы сможем это исправить – считала, то, что происходило этим летом между нами, исправит положение, и мы снова будем вместе. Но не все поддается ремонту. Не знаю, действительно ли верила я в это до нынешнего момента. И от этого осознания появляется ощущение, будто мою грудную клетку распирает изнутри.
– Я не должен был говорить тебе того, что сказал, – наконец говорит он. – В твоей комнате той ночью не стоило называть тебя… – Звенит колокольчик над дверью, заходит большая семья. Патрик кривится и морщит желтовато-зеленое лицо. А когда снова заговаривает, заклинание разрушено. – Слушай, Молли, – продолжает он, словно я – покупатель. Прохожая с улицы. – Мне надо работать.
Из меня выходит весь воздух, как будто где-то открыли клапан. Я вдруг так устала, что едва могу стоять.
– Я уезжаю через несколько дней, – наконец сообщаю ему. Глубоко вздыхаю. – Я буду по тебе скучать.
Патрик кивает.
– Да, Молс, – говорит он, и этот разговор похож на точку невозврата. – Я тоже буду скучать.
День 96
После ужина надо собрать кучу вещей, моя старая сумка стоит открытая на кровати. Я устроилась здесь, как дома: из ящиков вываливается одежда, на рабочем столе раскидана помятая бумага из гостиницы.
Вспоминаю, как собиралась вот так в последний раз, хватала носки и нижнее белье и засовывала все в сумку, чтобы увезти в Аризону. Все заняло двадцать минут и завершилось в полной тишине: я выключила телефон и компьютер, чтобы сдержать напор сообщений, е-мейлов и оповещений по Фейсбуку: они сыпались одно за другим, но от Патрика ни слова. Я больше не нужна была Бристольской команде по бегу, хотя мне предложили пройти отбор осенью, однако они все равно согласились взять меня – единственную новенькую выпускницу в класс из шестидесяти пяти человек.
Год спустя я не тороплюсь, собираю джинсы, ботинки и резинки для волос; беру с собой картину и коллаж с прибрежной полосой озера, который прислала мне Имоджен. Я заплакала, когда она вручила мне его. А через минуту и она заплакала.
Компанию мне составляет Netflix, низколетящий беспилотник, который переправлял меня через лето, и я смотрю документальный фильм про тайную жизнь птиц, когда звонит мой телефон. На экране номер, которого я не знаю. Отвечаю с какой-то тревогой, думая, что это звонит очередной желающий наговорить мне гадостей.
– Алло?
– Молли?
– Да.
– Это Рошин, – произносит незнакомый девчачий голос, делающий ударение на букве «о», и после этого добавляет: – Твоя соседка.
И тут до меня доходит.
– О господи, Рошин! – восклицаю я. И продолжаю, не желая объяснять, что я все лето неправильно произносила ее имя. – Извини. У меня тут голова идет кругом.
– Дело в имени? – догадывается она и посмеивается. – Ты… точно не единственная. Я смогла произносить его по буквам только в седьмом классе.
Мы несколько минут болтаем о родителях, есть ли у нас братья и сестры, решаем, кто привезет телевизор (я), а кто – мини-холодильник (она).
– Ты выбрала себе специальность? – спрашивает она.
– Буду изучать бизнес, наверное. – Мне впервые задали этот вопрос, а у меня готов ответ. – Наверное, бизнес.
– Правда? – спрашивает Рошин. – Я всегда думала, что это так круто, когда люди могут ответить на этот вопрос. Понятия не имею, чем хочу заниматься в жизни, поэтому все эти е-мейлы, которые декан отправлял мне каждые три секунды, были супернеоценимыми.
– Уф, понимаю, – смеюсь я. У нее южный акцент, у Рошин из Джорджии. Мило. – Он очень нетерпелив.
– Я сказала себе, что выясню все этим летом, – продолжает она, – но вместо этого погрузилась в драму со своим парнем. Расскажу тебе подробности, когда встретимся. Но очень тяжело принять, что твой родной город – не единственное место в мире, понимаешь?
И тут до меня внезапно доходит. Я смотрю на зеленые деревья на улице. Через пять дней я буду в Бостоне, в месте, где у меня нет никакой репутации. Где все, не только я, будут свежими, чистыми и новыми.
– Да, – медленно говорю я, прижимаясь лбом к холодному стеклу. – Да, понимаю.
День 97
Я остаюсь после рабочего дня, чтобы подготовить все бумаги для человека, который будет работать вместо меня. Солнце уже садится, Пенн и дети давно уехали. Я выхожу на парковку и понимаю, резко втянув воздух, что на капоте моей машины кто-то сидит и ждет.
Гейб.
– Привет, – выдавливаю я. Мои глаза неожиданно застилают слезы, когда я вижу этого парня, ведь его лицо каждый день этого лета поднимало мне настроение. Хочется обнять его, крепко сжать и держать. Но вместо этого я обхватываю себя. – Что ты здесь делаешь?
– Не знаю. – Гейб качает головой, скрещивает руки и кажется раздраженным на самого себя или, возможно, на меня. На голове бейсболка, красивое лицо скрывается в тени от золотисто-розового света. – Хотел тебя увидеть. Я идиот, но это так.
– Ты не идиот, – говорю я, мой голос чуть надламывается. В уголке его рта порез, губа немного опухла – последствия драки все еще видны. В моей груди крутится что-то острое и болезненное. – Извини. Мне жаль, я облажалась.