Я вот думаю о пределах бурности фантазии писателя, есть ли они? Теория заговора, планы мирового правительства по порабощению России, в это безусловно хочется верить. Человек это мелкая сошка, которого неудержимо тянет весь негатив, происходящий с тобой, объяснить внешними обстоятельствами. Куда уж нам уж, если они все спланировали и ведут нас туда, куда им нужно. Что ни делай, все бессмысленно, внешняя сила настолько превосходит наши тшедушные возможности, что полная труба и беспросвет. Обидно, а куда денешься, если мировой заговор?
Автор немного развивает эту глобальную идею. Оказывается, в России действуют сразу два заговора: один, который курирует ФСБ, как раз в пользу мирового правительства и, соответственно, америкосов, второй – его ведет ГРУ, – он в пользу патриотического мировоззрения и за самостоятельную роль страны в мире. Но помимо этих двух заговоров, обладающих титаническими возможностями влиять на внутрироссийскую ситуацию, есть еще олигархическо-либеральное направление, которое захватило власть в стране. У них в руках природные ресурсы, СМИ, и они, пользуясь неограниченным влиянием на семью президента, который сам ослаб физически, выкачивают из страны все живительные соки. И вот первый заговор успешно продвигается, борьба за семью успешна, олигархи летят из телевидения вверх тормашками, Истукан (так называет автор Ельцина) передает власть Избраннику (вероятно, это Путин). Они пытаются навязать Избраннику правильное будущее поведение, но тут же все скопом гибнут в авиакатастрофе, которая видимо устроена вторым заговором.
У автора романа мировоззрение складывается из суперпозиции православия и языческого мистицизма, ленинизма и сталинизма, кто-то назвал эту необычную смесь красным мистицизмом. Собственно, это даже местами магический реализм, смесь христианства и языческого, природного самосознания. Все в нашей жизни определено и даже предопределено действиями загадочных, могущественных высших сил. Отсюда, вероятно, и возникает почва для идеи мирового заговора.
О языке. Он избыточно красочен, столько волнующих метафор, сравнений, описаний. Но, как ни странно, читается легко, меня лично особо не напрягал стиль автора. Можно даже говорить о неком единстве формы и содержания, гармонии мистического и трагического взглядов на недавнюю российскую историю. В рамках безудержной авторской фантазии.
34. Член общества, или Голодное времяРоман, 2000Сергей Носов
Премия года журнала "Октябрь" за 2000. Давно не читал такой свободной и легкой в хорошем смысле слова книги. По стилю чуть не Ильф с Петровом, перебравшиеся из НЭПовских времен во времена распада Союза и крушения всего и вся в сознании советских людей. Схожие эпохи по катаклизматичности произошедшего.
Какая главная забота у людей конца восьмидесятых? Где найти что пожрать помимо полупустых магазинов. Типа собачатины третьей категории (порублена вместе с конурой) или ментая второй свежести (какая там осетрина!). Несмотря на отчетливый трагизм происходящего вокруг, автор находит в себе силы отстраниться от окружающего абсурда, маразма, не знаю, как еще назвать всю эту абракадабру, и взглянуть на мир с иронией, мол, что ж, и такое бывает, куда ото всего этого денешься, приходится жить здесь и сейчас, времен для жизни не выбирают, куда забросило, там и пыхтишь.
Петербургский стиль, петербургская атмосфера – петербургскость пронизывает все и вся в романе. Как не вспомнить Виктора Голявкина с "Арфой и боксом" или его тезку Конецкого со всем подряд из написанного, да того же петербургского Гоголя как не вспомнить. И еще много кого из здешних писателей с неповторимым стилем описания окружающего мира, без которого, стиля в смысле, сложно выжить без потери физического здоровья в мерзком здешнем климате и душевного, когда абсурд на абсурде сидит и абсурдом погоняет.
Не попадалось еще такого простого и точного описания тех трех дней в августе 1991 года, образовавшегося в торгашеской эйфории конца восьмидесятых рынка на Сенной площади, где продаются даже перегоревшие лампочки (чтоб на работе обмануть начальство, на перегоревшую выменять исправную, мол, перегорела на работе, а на самом деле забрать в домашнее хозяйство).
А чего стоят эти слова, собака друг человека… Нет, это не из той оперы. Из той – другое, которое может запросто сойти за афоризм (в моем вольном пересказе, не хочется переписывать автора, раз запомнилось, значит, стоит того):
«Плохо писать сложно, гораздо проще писать хорошо. При этом иметь плохой стиль и хороший сюжет не так сложно. Вы попробуйте так написать, чтоб и стиль, и сюжет были плохими – вот настоящая задача для писателя!»
Никакое не ерничанье. Если еще сохранились у кого-то из литераторов ирония и юмор в восприятии смурной действительности, так это всенепременнейше у Сергея Анатольевича Носова, петербургского писателя, кстати закончившего в свое время, до Литературного института, Ленинградский институт авиационного приборостроения. Так что с технической закваской у него полный порядок и выбор дальнейшего, уже литературного пути произошел явно по зову сердца.
Невозможно не прочитать остальные романы автора, их не так много, но они, совершенно очевидно, стоят того.
Русская литература, XX век
35. ПетербургРоман, 1913Андрей Белый
Вершина литературного символизма и в целом модернизма в России, так характеризуют произведение. Петербург это город прямых линий, квадратов и кубов с октябрьским гнилым туманом и погрязшими в нем нелепыми и страшными людскими жизнями. Не особо привлекательный образ города, тем не менее, это одна из книг, к которым захочется вернуться. Потому что все неоднозначно, все неопределенно, все расплывчато, а вместе с тем цельно, завершенно, совершенно. Хочется вновь и вновь разбираться в хитросплетениях мысли гениального автора, зачем, что и почему, в мазках кисти слов художника слова – словесный импрессионизм, экспрессионизм, кубизм в одном лице. Куда ни кинь взгляд – глубина и многослойность образа. Автор всесторонне, дотошно анализирует рассматриваемый объект – живое лицо ли, городской пейзаж, явление природы, – в многомерных пространственных и временных координатах. Как будто десяток вэб-камер нацелились на него – с разным масштабом, разрешением, четкостью пишут его, объемное изображения, донося до нашего умственного взора.
При этом сам автор всегда отстранен от описываемых событий, он не сопереживает героям, он художник с холодным взглядом на окружающее, его задача описать бесконечное многообразие ипостасей человеческой души. Каждый персонаж тщательно скальпируется, расчленяется на мельчайшие составные части, собственно на пиксели. Автор не гнушается многочисленными повторами в абзаце, предложении, современный дотошный редактор сократил бы текст минимум на половину, убрав причудливую атмосферу духа, ради которой написан роман. Ведь если убрать атмосферу, оставив голый фабульный скелет, – практически ничего от Белого не останется. Тем не менее, здесь присутствует следование пресловутому голливудскому: сквозная линия – узелок с бомбой в кабинете Николая Аполлоновича, которая в конце концов взорвалась в соседнем кабинете Аполлона Аполлоновича, никому особо-то и не причинив вреда, однако напряжение нарастает с каждой сценой, вот и кульминация, но нет, все обошлось, хеппи энд.
Октябрь 1905 года, на дворе первая русская революция – манифестации, нелегальщина, террористы. Тревожная атмосфера, брожение общества после поражения в русско-японской войне, революционно-патриотические настроения пронизывают роман, внося свой вклад в тревожную загадочность атмосферы романа.
Хочется найти точные слова, чтобы охарактеризовать роман в целом: может, это картина хитросплетений, пересечений душевных пространств с физическими пространствами в одном миге, когда миг разрастается до минут, часов, суток, месяцев и лет, вскрываются пласты времен в духовном/душевном мире, где обитают наши души. Взаимопроникновение духовного и физического миров.
Старость жалка, ущербна, смешна, нелепа в своих запоздалых притязаниях на молодость. Всему свое место во времени, здесь автор безжалостен в своих описаниях высокопоставленного государственного служащего Аполлона Аполлоновича и его жены, других персонажей романа.
Насколько нелеп якобы любовный треугольник, в который вовлечены Николай Аполлонович, Сергей Сергеевич и Софья Петровна Лихутины. Пишут, что прототипы здесь – Белый, Блок, Менделеева. Очень завуалированные автобиографические мотивы.
Кто предшественники? В русской литературе это конечно Гоголь и Достоевский со своим восприятием Петербурга. Но Белый всесторонне развил образ города, сделал его многомерным, многослойным и еще более таинственным и страшным. Гигантская туманная птица обнимает тебя своми крылами и не дает вздохнуть полной грудью.
36. ИскуплениеРоман, 1965Фридрих Горенштейн
Один из лучших наших писателей, который особо-то и неизвестен читающей публике, во всяком случае, незаслуженно мало издающийся. Один лишь сценарий "Соляриса" чего-нибудь да стоит. Ведь Тарковский долго и безнадежно его вымучивал, пока не обратился к Горенштейну, который в своем варианте сценария совсем по-иному расставил акценты, в частности, задел, происходящий на Земле, полностью придуман Горенштейном, что поначалу сильно разозлило Лема, ознакомившегося со сценарием. Но потом он вынужден был согласиться с предложенным вариантом, потому что история действительно заиграла по сравнению с романом и в конечном итоге эволюционировала в фильм-шедевр.
"Искупление" с одной стороны сложно читать, потому что автор пишет не просто против шерсти общепринятой тональности и вообще логики изложения событий, а раскаленным гвоздем по нашей коже. Абсолютная правда без прикрас поставлена им во главу угла. Но правда не бывает простой и удобной для жизни и даже для чтения. Никаких иллюзий по отношению к человеческой природе, никакой благостност