Весьма осторожный с окончательными выводами, Рыбников неуверенно произнес:
— Цухло? — И тут же: — Да нет, этого просто не может быть. Уж слишком откровенное между ними соперничество, чтобы решиться на подобный шаг. К тому же Цухло далеко не дурак, хотя и полный беспредельщик. И он прекрасно знает, что за Кудлачом стоят весьма авторитетные воры, а подобные вещи там не проходят.
— И все-таки Лютого сожгли! — четко разделяя слова, произнес Яровой, внимательно рассматривая Рыбникова. Хотя Быков и рекомендовал его как весьма порядочного опера, однако Геннадий Михайлович сам все еще не мог до конца определиться, доверяет ли подполковнику или нет. — Кстати, а вы не думали про Жомбу? — решился вкинуть он пробный шар.
— Про кого? — поначалу даже не понял Рыбников.
— Жомбу.
На лице начальника ОБЭПа застыла маска вопросительного удивления: во-первых, откуда, господин хороший, вы про него наслышаны, а во-вторых…
— Так он же сгорел в своей машине более двух лет назад!
— Слышал про эту историю, — проигнорировал изумление Рыбникова Яровой. — Но вы уверены в том, что в той машине сгорел именно Жомба?
— А как же! Его ведь опознали.
— Кто опознал?
— Его земляки, что на рынке торгуют. Я самолично проводил опознание, все запротоколировано.
— Даже не сомневаюсь в том, что запротоколировано, — резче, чем следовало бы, отреагировал Яровой. — Я уже просмотрел старые дела, но пусть эти самые «земляки с рынка» объяснят мне, как они смогли узнать в полностью обгоревшем трупе, от которого практически ничего не осталось после взрыва бензобака, своего Жомбу. Или вы хотите возразить?
Рыбников покосился на Ярового:
— Простите, Геннадий Михайлович, а откуда у вас эта информация? Я имею в виду Жомбу.
— Из московского источника. Прошла информация, что тот труп в сгоревшей машине Даутова был подкидным, а сам он, судя по всему, залег на дно.
— И что же, вы считаете, что он теперь…
— Не исключено, тем более что он имел намерение вновь оседлать золотую фабрику.
Глава 12
В этот же день была произведена эксгумация трупа Жукова, бывшего начальника аффинажного цеха завода цветных металлов, но не успела приступить к работе прибывшая в Воронцово бригада судебных медиков, как под окнами гостиницы появились огромные, наспех состряпанные плакаты и транспаранты:
ПОЗОР СЛЕДСТВЕННОМУ КОМИТЕТУ!
ПРОЧЬ ГРЯЗНЫЕ РУКИ ОТ ЗАВОДА!
НЕ ПОЗВОЛИМ!
ЯРОВОЙ, ПРЕКРАТИ СВОЙ БЕСПРЕДЕЛ!
Судя по всему, это была спланированная акция, направленная против следственных действий, и это подтвердил телефонный звонок Тараса Андреевича Драги, который возглавлял службу экономической безопасности завода:
— Геннадий Михайлович, хотел бы лично извиниться перед вами за ту грязь, что намалевана на плакатах. Также хотелось бы вас заверить, что непосредственно заводчане не имеют к этому никакого отношения. Насколько я понимаю, вся эта вонь идет откуда-то из города, возможно, от тех же воронцовских паханов, на которых одно только ваше присутствие действует как красная тряпка на быка, но думаю, что мы разберемся с этим.
И уже совсем под вечер позвонила вдова Жукова и, заливаясь слезами, выдала все то, что не уместилось, видимо, на плакатах:
— Зачем вам… зачем издеваться над прахом? Вы… вы чего добиваетесь? И я… я буду жаловаться в Москву. И если на вас не найдется управы в вашем Следственном комитете, я буду обращаться в прокуратуру, в Комитет по правам человека и в международный суд.
Вот так вот, ни больше ни меньше — в «международный суд».
Медленно и осторожно, словно она весила полпуда, Яровой опустил на рычажки телефонную трубку, а в голове все еще отдавались слова, сказанные несчастной вдовой: «Чего вы добиваетесь? Я буду жаловаться на вас в Москву, и если на вас не найдут управы в вашем Следственном комитете…»
Жаловаться в Москву…
Господи милостивый, сколько раз за годы следственной практики он слышал точно такие же или подобные угрозы! И ведь жаловались. Порой до Администрации Президента доходило, не говоря уж о правительственных верхах. Правда, случалось это в тех случаях, когда он выводил на чистую воду очередную коррумпированную группировку, от которых в России уже не было продыху. Писали, писали и писали жалобы. Но тех «обиженных» еще можно было понять — они боролись за свое собственное место под солнцем, а здесь…
Припоминая нюансы встречи с вдовой, Яровой понимал, что сама женщина ничего подобного придумать не могла. Тем более что у нее не хватило бы решимости позвонить ему, чтобы высказать все это. Да и повода, собственно говоря, у нее не было, чтобы до такого состояния взвинтить свои нервы. И если его предложения верны…
Крути ни крути, а вывод напрашивался один.
Эту несчастную бабенку, которая осталась с двумя детьми на руках без средств к существованию, не только запугали чем-то, но и продолжали контролировать каждый ее шаг, чтобы не натворила «глупостей». И если это действительно так, а в этом Яровой уже не сомневался, то кто конкретно за этим стоит? И кто же, в конце концов, является главным кукловодом? Или все-таки прав в своих предположениях Крымов и на золотой фабрике происходит нечто такое, о чем он, следователь по особо важным делам, еще не знает, и уже этот самый НЕКТО, за которым охотится ФСБ, пытается перехватить все ниточки в свои руки, чтобы затем направить золотой поток на Украину?
Возможно такое? Вполне. Тем более что завод цветных металлов слишком жирный пирог, чтобы его могли обгладывать одни лишь воронцовские золотоноши. Но если принять за основу эту версию, тогда — КТО? Кто может претендовать на роль кукловода? Кто-нибудь из воронцовской «элиты», прикрывающийся высокой государевой службой?
Пожалуй, что возможно, да и в пользу этой версии говорила и эта акция с плакатами и транспарантами, которые словно грибы после августовского дождя появились под окнами гостиницы. Все это заставляло задуматься.
Перебирая мысленно городскую «элиту», он старался пока что не думать об Асланове, новом начальнике аффинажного цеха. В таком случае уж лучше начинать с директора, на которого хоть и не было прямого компромата, но если поверить всего лишь половине слухов, то уже лет на десять потянет, причем строгого режима. Что же касается Асланова, то против него не было абсолютно никаких фактов, кроме слов Быкова. Но он был убит буквально на второй день после телефонного разговора с московским важняком. Да и «общественное мнение» против следственных действий Ярового кто-то организовал сразу же, как только он посетил вдову и была произведена эксгумация.
Совпадение? Возможно. Только он давно уже не верил в подобные совпадения, и в то же время, не имея на руках доказательной базы, он не имел права превращать версию Асланова в рабочую. Надо было ждать результатов судебно-медицинской экспертизы.
— Ну что ж, будем работать, — пробормотал Яровой и вздрогнул невольно то ли от звука собственного голоса, то ли оттого, что именно в этот момент открылась дверь и на пороге выросла рыхлая фигура начальника Воронцовского ОВД, который мог услышать, как сам с собой разговаривает столичный важняк. Оно, конечно, мелочь вроде бы, но и ничего хорошего в этом не было.
— Слушаю вас, Вячеслав Евгеньевич, — пытаясь скрыть свое замешательство, произнес Яровой. — Что-нибудь по делу Серова?
— Рановато еще, — пожал пухлыми плечами Цыбин, — впрочем, следователь уже напряг наших оперов, так что, думаю, денек-другой — и будем иметь результаты.
— Хорошо бы, да только, как мне кажется, не все так все просто с этим поджогом и убийством Серова, как кому-то хотелось бы представить.
— Оно, конечно, не просто, — вроде бы как согласился с Яровым Цыбин, — и все-таки уверяю вас — разберемся. Только я о другом сейчас… эти плакаты напротив гостиницы… В общем, я приношу извинения за наш город, что же касается меня лично, то я уже приказал найти подстрекателей этого позорища.
— Зачем? — удивился Яровой.
— Как… зачем? — опешил Цыбин. — На заводе работает бригада Следственного комитета России, а тут… Нет уж, увольте, дорогой мой товарищ! Эта анархическая выходка… Простите, конечно, но здесь задета и моя честь, и я сделаю все, чтобы найти зачинщиков.
— Ну, как знаете, вы здесь хозяин, вам и карты в руки. Но я лично не стал бы заострять на этом внимание.
Он впервые назвал начальника ОВД «хозяином», и Цыбин, судя по его реакции, принял это как должное. Стараясь не выдать своих чувств, точнее говоря, откровенной неприязни, Яровой смотрел на полковника и думал о том, что у этого мужика не только плечи с задницей жиром заплыли, но и мозги от них не отстают.
— И все же я разберусь с теми, кто все это затеял — плакаты и прочую хренотень. — И столько искреннего гнева и возмущения звучало в этих словах, что этому даже захотелось поверить.
То ли сказывалось напряжение рабочего дня, начавшегося для Ярового едва ли не в шесть утра, то ли напоминал о себе тот самый «полтинник без малого», большая часть которого прошла в напряженной работе, из-за чего семейная жизнь держалась на грани окончательного разрыва, а возможно, просто истощенный за зиму организм вдруг спохватился и принялся хандрить и канючить, — как бы там ни было, но чувствовал он себя словно выжатый лимон, и уже по пути в гостиницу отоварился в магазине привычным джентельменским набором.
Сковырнул нашлепку с пивной бутылки, глотнул пару булек и, опустившись в кресло, поставил бутылку рядом. Закрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти хронологию событий прошедшего дня, однако память то и дело подбрасывала картинку пепелища, в углу которого, скрючившись и как бы продолжая разрывать ногтями землю, лежал полуобгоревший труп Серова. Яровой, понимая, что от этого видения ему не отделаться, мысленно переключился на разговор с начальником ОБЭПа, который к моменту возвращения с пожарища уже ждал его в своем кабинете.
— Может, перекусим где-нибудь? — предложил Яровой, поздоровавшись с Рыбниковым. — Со вчерашнего дня крошки во рту не было.