— Антон. Триста восьмой номер.
— Так уж прямо сразу и номер, — блеснула новенькой золотой коронкой Клара и тут же уточнила: — А вы что, коммерсантом будете?
— Вроде того.
— И надолго в наши края?
— Думаю, надолго. Хотелось бы свой магазин открыть.
— О-о-о! — уважительно протянула Клара. — Хорошо бы навсегда, вам у нас понравится.
С лица Крымова не сползала улыбка змея-искусителя.
— Считайте, что уже понравилось, все зависит от вас.
В этот день спешить ему было некуда, тем более что хотелось помозговать над пасьянсом относительно очередного слитка, объявившегося во Львове, однако голову забивал «хвост». Антон поднялся к себе в номер, размышляя о том, какую очередную пакость может подкинуть ему воронцовская земля. Судя по всему, Седого хотели убрать как столичного авторитета, на которого мог бы опираться Кудлач в предстоящих разборках. И если трезво посмотреть на вещи, а не витать в розовых облаках…
— Лучше уж опять на нары, — пробормотал Крымов, хотя, если говорить честно, то и на нары ему не очень-то хотелось, тем более на воронцовские.
При воспоминании о камере следственного изолятора у него окончательно испортилось настроение, и он постарался переключиться на более важные, как ему казалось, вопросы, которые надо было решать в срочном порядке. И в первую очередь — выяснить, кто из золотонош смог увести с завода ушедший во Львов слиток. Насколько он мог догадываться, провернуть эту операцию можно было только через Кудлача, с которым завязывался такой узелок, что и зубами, пожалуй, не развязать. Похоже, этот матерый волк поставил на Седого весь банк, и на то были весьма веские основания.
Когда Кудлач вернулся с пожарища, он тут же позвонил Седому и потребовал, чтобы тот немедленно приехал к нему. Даже «Мерседес» прислал, хотя сам предпочитал «Ниву». Когда распили бутылку водки и помянули Лютого, Кудлач с неожиданной яростью треснул костистым кулаком по столу и, недобрым словом помянув всех святых, потребовал, чтобы он, Седой, поторопился с ликвидацией Жомбы и его колхоза[9].
— Так его, то есть Жомбу, поначалу еще найти надо.
— Сыщу! — рявкнул Кудлач. — Это моя забота. Того же Гришку за кишку возьму, все расскажет.
— Считаешь, что это все-таки не Цухло?
— Исключено.
— Но если это Жомба… А ты не думаешь, что он специально все это заделал, чтобы заставить тебя первым схватиться за финягу?
— А мне сейчас по херу! — взвился Кудлач. — Он Лютого, который когда-то мне братом был, заживо сжег.
— Зря бравируешь. — Антон попытался было вразумить воронцовского смотрящего. — Жомба не такой уж и дурак, как хотелось бы думать. Он всех тех, кто ему деревянный бушлат готовил, в дураках оставил, в том числе и тебя, родного. И если он объявился на воронцовском поле…
— Да, все это так, — вновь взвился Кудлач, — но мочить-то его буду не я, а твои люди, твои!
— Это само собой, — вынужден был согласиться с ним Крымов, — как сам догадываешься, обратного хода у меня нет, но здесь-то и кроется та самая залепуха.
— Что еще за залепуха?
— А та самая. Про наш с тобой уговор в курсе только мы двое, а вот то, что Лютый был твоим корефаном, с которым ты неизвестно из-за чего поцапался, об этом каждая собака в городе знает. И случись вдруг, что в Воронихе всплывет сейчас труп Жомбы, то первым, кого заметет уголовка, будешь ты.
— Почему это я?! — возмутился Кудлач.
— Да потому, что с тобой уже давно мечтают разделаться, да никак удобного момента не подберут, а тут вдруг такая халява. Да и Гришка Цухло, мечтающий занять твое место, позаботится о том, чтобы навести тень на плетень.
Кудлач рыпнулся было что-то возразить, но Седой остановил его движением руки.
— Но и это еще не все. Хоть ты и говорил как-то, что весьма важный следак у тебя под колпаком, однако не надо забывать и о нем. Это все-таки Следственный комитет, а не дом милосердия, и твоим мусорам прикупленным, как бы они к тебе ни относились, своя шкура ближе к телу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что они первые сдадут тебя тому волкодаву, который давит сейчас щенят на золотой фабрике. Врубаешься, надеюсь? Как ни крути, а взяли на мокрухе самого смотрящего, который держал в своих руках весь золотой поток. Им медалька в петличку и дальнейшая свобода действий, а тебе… — Он замолчал и чуть погодя с ноткой сожаления в голосе как бы поставил точку в этом разговоре: — Эх, Миша! А ведь я намерен был с тобой и дальше работать, да и людей нужных в Москве на это же навострил.
— А ты меня того… раньше времени под монастырь не подводи, все это еще доказать надо.
(Крымов вспомнил, как при этих словах Кудлача рассмеялся ему в лицо.)
— Чего это ты? — набычился хозяин дома.
— Да вот слушаю я тебя и удивляюсь — умный вроде бы человек, смотрящим на большом сходняке поставлен, а рассуждаешь, как степняк-первоходок.
— Ты бы того, — покосился на него красным глазом Кудлач, — а то ведь у меня кулак, что твой кастет.
— Что, обиделся? Извини. Но это действительно так. Да ты и сам подумай. Жомба в ваших краях — фигура известная, и как только его замочат, такая вонь по округе пойдет!
На Кудлача в тот момент даже смотреть было страшно. Его мосластые огромные кулаки то сжимались, то разжимались, на багровых от праведного гнева скулах шевелились вздувшиеся желваки, и без того глубоко посаженные глаза окончательно затерялись в полыхающих ненавистью щелочках.
— Так что же мне теперь, — выдохнул он, — этот жмурик будет жечь заживо моих людей, а я, выходит, должен сопеть в две дырочки? Так какой же я тогда на хер смотрящий?!
— Хочешь доброго совета?
— На то и позвал тебя.
— Так вот, Жомба сейчас рассчитывает на то, что ты сорвешься и наломаешь дров, он же ведь не понаслышке знает о твоей вспыльчивости, так что не будем поспешать с тем, чтобы заказывать ему деревянный бушлат, а посмотрим, кто за ним стоит конкретно. И тогда уже… Кстати, в Москве уже готовят бригаду для его устранения.
Припоминая этот момент разговора, Крымов невольно усмехнулся. Кудлач скосил на него свои глазки-щелочки и как-то очень уж тихо процедил сквозь редкие крупные зубы:
— Вот уж кого не хотел бы видеть своим врагом, так это тебя. И не знай я, что ты действительно Седой…
— Что, уже перепроверился?
— А что же, каждому слову залетного москвича верить?
— И то верно.
Анализируя этот разговор с воронцовским паханом, Крымов с каким-то внутренним удовлетворением вынужден был признать, что хотя бы с этой стороны кое-что устаканилось и следственно-оперативной разработке Ярового уже не сможет помешать кровавая бойня в городе, которая еще неизвестно чем может закончится. Но один момент не давал ему покоя — Кудлач явно недоговаривал что-то, рассказывая о расстановке завязанных на золотой фабрике сил в городе. Создавалось впечатление, будто хитрожопый воронцовский смотрящий выкладывал ему только то, что лежало на поверхности, утаивая нечто очень важное, скрытое от посторонних глаз. И это при том, что ситуация для Кудлача складывалась более чем неприятная.
На эту же прореху в оперативной информации обратил внимание и Яровой, выстраивая своеобразную схему, куда заносил уже выявленных и предполагаемых фигурантов по криминальному золоту. На последней встрече Геннадий Михайлович посетовал на то, что не хватает какой-то детали, чтобы из разрозненной пока что мозаики сложилась цельная картинка утечки золота пробы 999,9. И это, естественно, не могло не тормозить ход расследования.
Крымов прокручивал в голове досье каждого фигуранта, на которого он уже имел оперативные сведения, как вдруг на него словно прозрение снизошло.
Дутый! В миру — Егор Блинков.
Если верить той информации, которую удалось вытянуть из Кудлача, Дутый держал под собой мощную группировку, которая могла бы составить конкуренцию даже ему, воронцовскому смотрящему, не говоря уж о банде Гришки Цухло, и крышевала добрую треть заводских золотонош. Один только этот факт говорил о многом, но… Крымов и сам толком не мог понять, что именно заставило его сделать охотничью стойку на Дутом. Долго, очень долго он прокатывал в себе это ощущение какой-то несовместимости, пока наконец его не осенило — погоняло… Да, именно погоняло! Кличка на зоне — это, считай, тот же паспорт, с которым ты входишь в криминальный мир, а такое погоняло, как Дутый, к авторитетному человеку не приклеится. Дутый — это, мягко говоря, собачья кличка, пренебрежительная и даже оскорбительная, за которую нормальный человек, если, конечно, он не петух и не козел, даже обидеться может. А где подобная обида, там и до заточки в печень недалеко.
Егор Блинков — Дутый.
Впрочем, сам себя урезонивал Крымов, подобное погоняло — это еще не повод, чтобы с откровенным неуважением относиться к ее владельцу. Может, оно с детства к нему прилипло. Крымову приходилось здороваться за руку даже с такими ворами, как Жопа и Сало, но тот факт, что о Дутом пренебрежительно отзывались и в СИЗО, когда кто-то из сокамерников завел разговор о золотой фабрике, — это уже информация для размышления.
И в то же время, рассуждал Крымов, как бы о Дутом ни судачили и что бы ни говорили, никуда не деться от того факта, что именно он со своими людьми контролировал весьма мощный поток черного золота, который зарождался на заводе цветных металлов. И эта явная несостыковка уже не могла не раздражать Крымова. Срочно требовалась объективная информация по Дутому, а вот ее-то как раз и не было.
Рывком поднявшись с кровати, на которой он все это время лежал, по привычке забросив руки за голову, Антон спустился на второй этаж и уже через пару минут снова улыбался Кларе.
— Что, может, винца захотелось или водочки? — играя бровями, спросила она.
— Это чуток попозже, а вот телефоном вашим воспользоваться, если, конечно, это возможно… А то в мобильнике батарейки подсели, да и телефон в номере пошаливает, то хрипит, то вообще ничего не слышно.