«И они не так уж далеки от истины», — вынужден был отметить Яровой, однако вслух спросил:
— Зачем это… всех на погост?
— Да я поначалу тоже не понял, но потом мне пояснили, что к чему. Заводчане боятся, что на их места пришлые варяги позарились, вот и… В общем, чешут языками, кому как вздумается, да только панику сеют и тень на плетень наводят.
Яровой вынужден был промолчать на этот выпад прокурора. Судя по той информации, которая шла по линии ФСБ, именно «пришлые варяги» пытаются занять все ключевые посты на золотой фабрике. И убийство начальника аффинажного цеха — всего лишь первая ласточка в той масштабной операции, которую затеяли на воронцовской земле эмиссары «Возрождения». А эти радикалы шутить не привыкли.
— Плакатов и митингов за эти дни не было? — поинтересовался Яровой.
— Успокоились, слава богу. Сейчас этих «активистов», видать, другие проблемы гложут.
Яровой только хмыкнул на это. Организаторы протестной демонстрации, похоже, уже знали о том, что в Москве ему устроили «показательную выволочку», и были уверены, что важняку предстоит скорая отставка, поэтому посчитали излишним светиться лишний раз с плакатами. Хотя практически никто не знал о его отъезде в Москву.
Означать это могло одно. Все действия следственно-оперативной группы, которая работала по черному золоту, просвечивались как на рентгене, причем особый пригляд велся именно за ним. И как только Геннадий Михайлович забуривался в опасную для «возрожденцев» зону, тут же следовала команда «Фас!».
— Ну и хорошо, — свернул разговор Яровой и, поблагодарив Марченко за кофе, поднялся с кресла. Надо было срочно переговорить с Рыбниковым, опера которого уже раскручивали дело по Ольге Сивковой.
Феликс Ефимович Рыбников не заставил себя ждать. Когда он, моложавый и подтянутый, в голубенькой безрукавке, заправленной в довольно модные брючата, нарисовался на пороге, Яровой даже вздохнул завистливо. Разница в возрасте ничтожная, а он по всем статьям проигрывал подполковнику. И густота волос не та, и мешочки под глазами, да и той легкости уже нет, которая чувствовалась в каждом движении Рыбникова. Впечатление создавалось такое, будто начальник УБЭПа вместо того, чтобы золотонош ловить, полдня проводит на теннисном корте, вторые полдня — в бассейне, после чего идет в сауну и ровно в двадцать три ноль-ноль, трезвый и некурящий, ложится в постель. Хотя на самом деле все было далеко не так. Рыбников и водочку попивал, и курил, и спать ложился не раньше полуночи, однако все это не мешало ему держать себя в должной форме.
Явно обрадованный возвращением Ярового, он с силой тряхнул его руку и тут же выдал информацию, которая уже не была для следователя новинкой:
— А по городу слушок прошел, будто столичный важняк на чем-то здорово поскользнулся, вдобавок ко всему московское начальство шьет ему аморалку и пьянство, так что теперь ему грозят штрафные работы на галерах, если не полная дисквалификация.
— Это кто же так обо мне заботится?
Рыбников на это только руками развел:
— Похоже, на мозоль кому-то крепенько наступил.
— Похоже, — согласился с ним Яровой, — кстати, не пробовал проанализировать, откуда ноги растут?
— А як же, — хмыкнул Рыбников, — работа идет, точно сказать могу одно: накат пошел, как только мы эту медсестричку зацепили.
— Вот и мне так же показалось, и, догадываюсь, о ней до сих пор ни слуху, ни духу?
— Единственное, что удалось выяснить: она действительно вылетела рейсом на Краснодар, хотя никакого вызова от родных не поступало. Да и мать Сивковой в настоящее время здорова-здоровешенька.
Это был побег. Побег, спровоцированный тем, что обнаружилась правда про смерть начальника аффинажного цеха. Теперь Яровой уже не сомневался, что Сивкова может дать показания относительно своих кураторов, подвигнувших ее на убийство Жукова, если, конечно, этот побег не организован ими же.
— Кто из оперов работает по Сивковой?
— Группа Пазгалова. Отрабатывает пассажиров, которые летели тем же рейсом до Краснодара. Возможно, и зацепимся за что-нибудь ценное.
— Дай-то бог, но учти, чем быстрее мы ее найдем, тем лучше.
— Да неужто я не понимаю, — вскинулся Рыбников. — Ребята и без того копытят списки пассажиров, как голодный олень ягель.
— Ладно, не возмущайся, — успокоил его Яровой. — Что по Лютому?
— Ровным счетом ничего. Правда, просочилась информация, что Жомба уже сгреб под себя воронцовских наркоторговцев, а те, само собой, имеют прямой выход на заводских золотонош.
— Даже так?! В таком случае именно на этом и надо будет сосредоточиться. Акцентируй оперов на тех оптовиков, которые раньше работали с Жомбой, и как только этот голубь залетный засветится… Но предупреждаю: без самодеятельности, все свои действия по Даутову будешь согласовывать со мной. Если непонятно, объясняю: он нужен мне полностью обложенный, чтобы ни одна щелочка не осталась, через которую он смог бы уйти.
— Что, неужто столь серьезная фигура? — удивился Рыбников.
— Даже более серьезная, чем ты думаешь. Теперь дальше: что по убийству Быкова? Удалось что-нибудь накопать?
— Кое-что намечается, но, признаюсь, время упущено. Ребятки опрашивают жильцов близлежащих домов, где жил Олег, но кроме того, что удалось нащупать какого-то бомжа, который несколько дней кряду мотался в том районе…
— Описание есть? Может, фоторобот удастся составить?
— Уже составили, но, что самое занятное, этот самый «бомж» мало похож на бомжа.
Глава 19
Ничего подобного в городе не случалось со дня его основания, хотя в треклятые девяностые годы воронцовцы пережили не менее дюжины бандитских разборок, когда всю Россию лихорадило от беспредела, а золотая фабрика со дня выплавки первого золотого слитка пробы 999,9 была и оставалась одним из самых лакомых кусков государственного пирога, ради которого можно было и здоровьем своим рискнуть. В третьем часу ночи в кафе «Ласточка», на всю ночь арендованное колхозом Дутого, ворвались пять мордоворотов в камуфляжной форме, тут же врезавших из пяти волын по столу (за которым по случаю своего сорокапятилетия принимал поздравления сам Дутый) и попутно вырубивших ступерами пьяных боевиков, сунувшихся было защищать своего коновода[10]. После чего нападавшие тут же скрылись на двух иномарках с замазанными номерами.
На все про все ушло не более двух-трех минут. Сам же Дутый остался жив только потому, что родился, видимо, не только в рубашке, но также в штанах и в исподнем белье. В тот момент, когда «маски-шоу» расстреливали его стол, он перебрался за дальний столик, где в его честь также возносились тосты.
Когда помещение кафе заполнили стражи порядка, «Ласточка» захлебнулась в дикой женской истерике и не менее страшном лагерном мате, который рвался из глоток воронцовских братков, приглашенных Дутым на праздник души и тела. Сам же виновник этой бойни — никто уже не сомневался, кому конкретно предназначалась прицельная стрельба по столику, на котором плавали в луже шампанского, коньяка и водки остатки букета из красных роз, — все еще не мог выйти из состояния шока и только икал утробно, не в силах справиться с нервным тиком.
Десяток раненых, опрокинутые столы и лужи крови, тошнотный запах которой перебивал даже запахи местной кухни.
Прибывший на место побоища Рыбников разрешил покинуть «Ласточку» только раненым. Опрос свидетелей ничего не дал. Бандиты, ворвавшиеся в кафе, были в черных масках, никто никаких имен не называл, а на одном только мате, при помощи которого они клали мордами в пол кричащих барышень, даже словесные портреты невозможно было выстроить. Единственное, в чем не сомневались воронцовские опера, так это в том, что кровавая бойня в центре города была не спонтанной, а хорошо спланированной акцией по уничтожению дутовского колхоза. И только явная нервозность исполнителей этой акции помешала им довести дело до логического конца. Можно сказать, что Егор Блинков родился в ту ночь вторично.
О покушении на жизнь Дутого Кудлач узнал этой же ночью — позвонил свой человечек из Воронцовского ОВД — и уже до самого утра не мог сомкнуть глаз. Видимо, еще и возраст сказывался. Всего лишь пять лет назад он без особого напряга разводил не только кровавые стрелки, но и самолично ломал шеи особо строптивым беспредельщикам да тем, кто не желал жить по закону, вроде того же Жомбы, а теперь… И водки вроде бы стакан пропустил, и валерьяны рюмаху накапал, а сердечко как начало пошаливать ночью, так и колошматило до самого утра. Правда, малость успокоилось, когда стала рассасываться серая рассветная мгла и за окном забрезжила розовая зорька. Голова раскалывалась от многочисленных «если», однако он точно знал — ночной расстрел в «Ласточке» имел к нему, Михаилу Кленову, самое непосредственное отношение и был вторым звонком перед отправкой на тот свет. Первый звонок — страшное по своей жестокости убийство Лютого, о котором все еще продолжали шептаться в городе.
Боялся ли он за свою жизнь? Вряд ли. За те годы, что провел на зоне и завоевывал авторитет среди славянского крыла многонациональной братвы, одновременно продвигаясь по иерархической лестнице вора-законника, он столько раз ощущал на своей шее прикосновение остро заточенной косы, которую держала в руках костлявая подруга зэка, и столько раз чувствовал на себе ее могильное дыхание, что уже давным-давно перестал чего-либо бояться.
Правда, когда взвалил на себя бремя воронцовского смотрящего, страшился, что не выдюжит ответственности и что после того, как на крышку его гроба упадут комья земли, править балом начнет беспредельщик Цухло или кто-нибудь еще похлеще, хотя бы тот же Жомба. Догадывался, сколько крови прольется и в чьи руки поплывет черное золото, до которого он, будучи смотрящим, не допускал не только особо жадных земляков, но и залетных «старателей». К тому же от черного золота шел вполне приличный процент в общак, и случись вдруг серьезный прокол с его стороны, то этого ему не простил бы общероссийский сходняк. Понимал, поздно будет махать кулаками, когда вызовут на толковище и выборный предъявит обвинение в преступном бездействии и в не менее преступной несостоятельности. В итоге… на ножи, конечно, не поставят, однако позора можно нахлебаться выше крыши.