— Исключено! Балбес сдал Ивана!
— Ну и хрен бы с ним, — согласился Крымов, — Балбес так Балбес.
…Проглотив таблетку аспирина и приняв контрастный душ, который лучше любого алкозельца прочищал мозги, Крымов прикинул, в каком прикиде лучше нарисоваться перед неугомонным Оськиным, и остановился на светло-кремовом костюме, купленном когда-то в Марселе, и только после этого позвонил Бондаренко. Еще во время разговора с Кудлачом Антон вдруг понял, какой конкретно информации не хватало ему и Яровому для более полной разработки заводских золотонош, и теперь Панкову придется встать на уши, чтобы в срочном порядке выполнить его запрос.
— Макс, слушай сюда. Нужен полный список заключенных, которые работали на строительстве завода и осели в городе после освобождения.
— Как срочно?
— Еще вчера. И отдельным списком — офицеров и контрактников, которые были командированы на эту стройку с отрядом зэков. Естественно, чтобы о втором списке ни в городе, ни в областном УИНе[17] не знала ни одна живая душа. Вопросы есть?
Самолюбивый, как все опера в капитанском звании, которые уже видят себя полковниками, Бондаренко только проворчал на это:
— Не дурак, сам знаю, откуда у волка хвост растет.
Этот день, казалось, был соткан из сплошных сюрпризов. Не успел Яровой вернуться в отведенный ему для работы кабинет после осмотра разгромленной «Ласточки», как на его столе забренчал телефон и явно встревоженный Рыбников попросил срочно принять его.
— Что, еще один погром?
— Хуже. Только что из Краснодара прозвонился Пазгалов. В морге по фотографии опознан труп Сивковой. Был доставлен вечером того же дня, когда Сивкова вылетела в Краснодар.
В общем-то, этого следовало ожидать, и все-таки Яровой не выдержал, чтобы не уточнить:
— Убийство?
— По крайней мере, сам Пазгалов не сомневается в этом. Впечатляющая полоса на шее Сивкой и прочее. Похоже, удавка.
Теперь уже не оставалось сомнений в том, что люди, убравшие со своей дороги начальника аффинажного цеха, сейчас ликвидировали не только исполнителей этого убийства, но и тех, кто мог бы пролить свет на него. И первым в этом списке был Быков. А судя по тому, насколько профессионально они убирали ставших опасными заводчан, можно было не сомневаться, что это не последняя кровь в городе.
…Совещание, созванное воронцовским мэром, началось сразу же, как только его кабинет заполнился руководителями силовых структур города. Отделавшись кратким сообщением о ночном чэпэ в кафе «Ласточка», мэр перевел стрелки на Ярового, желая услышать «напутственное слово» из уст следователя по особо важным делам Следственного комитета России, однако лучше бы он не делал этого.
— Хотите услышать мое мнение? — с непонятной злостью в голосе поинтересовался Яровой. — Пожалуйста. Прежде всего это чья-то попытка увести следствие по заводу цветных металлов в сторону, чтобы пустить его по ложному следу. И уже исходя из этого посыла я скажу большее. То, что случилось этой ночью в городе, лично я ставлю в один ряд с теми митинговыми плакатами перед гостиницей, призывающими укоротить действия зарвавшегося московского следователя. От которого, мол, уже лихорадит честный коллектив золотой фабрики.
По кабинету прокатился недовольный ропот, однако Яровой, требуя внимания, поднял руку:
— Так что не будем спекулировать на этом событии, несомненно, трагическом и требующем самого тщательного расследования, и следствие по нему необходимо вести именно в той плоскости, о которой я только что сказал. И еще один нюанс, причем весьма важный. Я считаю необходимым возложить оперативное обеспечение на подполковника Рыбникова.
Молчание, застывшее в кабинете, казалось, можно было пощупать руками, как вдруг…
— А вам не кажется, Геннадий Михайлович, что тем самым мы противопоставляем себя городу?
Яровой поднял глаза и даже посочувствовал багровому от напряжения начальнику Воронцовского ОВД, который словно проталкивал сквозь зубы непослушные слова:
— И вместо того, чтобы задействовать все наши силы на раскрытии этого… я бы сказал, беспрецедентного по своей наглости и жестокости преступления, мы сводим его едва ли не к элементарной хулиганке.
Цыбин задыхался, с трудом подыскивая нужные слова, и его можно было понять. Однако в то же время… Эта толстая задница, которая, казалось, сразу же переходила в шею сорок восьмого размера, даже не соизволила оторваться от своего кресла, когда против следователя по особо важным делам Следственного комитета России был организован демарш. А тут вдруг — «противопоставляем себя городу». Ишь ты, радетель хренов! «Главное, чтоб горожане спокойно спали».
Чувствуя, как он сам начинает накаляться, а ни к чему хорошему откровенный антагонизм привести не мог, тем более в подобной обстановке, Яровой как можно спокойнее произнес:
— Во-первых, я не понимаю, в чем конкретно мы противопоставляем себя городу, как вы, Вячеслав Евгеньевич, изволили выразиться, а во-вторых… Я действительно не вижу здравого смысла в том, чтобы задействовать весь оперативный состав Воронцовского ОВД на одном уголовном деле. Надеюсь, я понятно изъясняюсь?
В просторном кабинете вновь зависла гнетущая тишина, которую на этот раз разрядил голос мэра:
— Геннадий Михайлович, вы, видимо, чего-то недопоняли, да и… В общем, все мы взвинчены, нервы на пределе, так что не надо придираться к словам наших товарищей. Что же касается Вячеслава Евгеньевича, то и его понять можно. Теперь на каждом совещании в области с него будут драть по три шкуры, пока он этих бандитов не повяжет, так что… — Он замолчал и красноречиво развел руками — мол, все мы люди, все человеки, а нервы не железные.
— Что ж, пожалуй, кое в чем соглашусь с вами, да только повязать надо не только тех отморозков, что устроили стрельбу в «Ласточке», но и непосредственных организаторов этого преступления.
Глава 21
Озираясь по сторонам и вздрагивая от каждого шороха, которыми, казалось, была переполнена тыльная сторона заводского двора, выходящая к забору кирпичной кладки, Мазин прокрался к своему тайничку, в который уже был вложен слиток золота пробы 999,9, и почти без сил опустился на землю, прислонившись спиной к прогревшемуся за день камню. Когда немного успокоился, вытянул перед собой широченные, словно лопата-стахановка, руки и, уже жалея самого себя любимого, едва не заскулил по-щенячьи.
Руки дрожали той же паскудной дрожью, что и в начале его карьеры заводского золотоши, и он, Иван Мазин, ничего не мог с этим поделать.
Однако надо было выживать, и он, уставившись неподвижным взглядом на звезды, мерцающий свет которых забивали установленные по периметру производственной зоны фонари, заставил себя успокоиться и, когда пришло привычное состояние обыденности происходящего, усмехнулся горькой, вымученной усмешкой. Все это время он как бы играл сам с собой в казаки-разбойники, якобы не понимая, с чего это вдруг на него навалился этот озноб, но на самом деле он все прекрасно осознавал, да только боялся даже самому себе признаться в том, что оказался между молотом и наковальней, и еще неизвестно, что для него ужаснее. Он даже припомнить не мог, когда ему было так же страшно, как в эту звездную ночь, и боялся он даже не того, что его может повязать заводская вохра, а того, что пропадет в той заварушке между Кудлачом, которому он служил верой и правдой, и Жомбой, который жаждал мести и крови, откровенно наплевав на авторитет смотрящего. В эти минуты Мазин ненавидел их обоих, ненавидел за то, что его, одного из самых удачливых золотонош, втянули в эту страшную месиловку, которая еще неизвестно чем закончится. Догадывался, что Жомба, у которого, похоже, что-то сдвинулось в черепной коробке, когда на его рыло опустился кастет Кудлача, пойдет на любую, даже самую страшную подлость, если вдруг он заартачится. И Мазин материл себя за то, что сразу же не рассчитался с завода, не продал дом с машиной и не уехал с берегов Воронихи куда глаза глядят. Лишь бы подальше от этих двух чумовых, которые стоили друг друга. Он не знал, чем закончится для него лично эта игра в поддавки, затеянная Кудлачом, но все больше и больше склонялся к мысли, что лично ему она не принесет ничего хорошего. Колода карт, которую распасовывал Кудлач, была крапленой, и если об этом пронюхает Жомба…
Заточку в печень получал подручный сдающего, а таковым на этот раз оказался именно он.
— Господи, — горячечным шепотом взывал к богу Мазин, — помоги и сохрани!
Намедни Жомба вновь напомнил о себе, требуя золотишко наивысшей пробы, и когда Мазин сказал об этом Кудлачу, тот дал «добро».
Вспомнив Кудлача, который помог ему встать на ноги после освобождения и которому он верил все эти годы больше чем самому себе, не переставая удивляться его способности выходить победителем из самых паскудных ситуаций, Мазин немного успокоился и, вжимаясь в теневую часть кирпичной стены, пробрался к тайничку.
На другой стороне увесистую «бандерольку» должен был принять его напарник, припрятать в надежном месте и уже далее, только одному ему известными тропами, вынести за внешний периметр золотой фабрики. Раньше этот этап увода золотых слитков с завода возлагался на Балбеса, но после недавнего прокола Кудлач настоял на том, чтобы Иван вернулся к прежней схеме увода, когда золотоноши самолично подбирали себе напарников.
Они нагрянули поздним вечером того же дня, когда Мазин получил из рук своего напарника слиток, и теперь уже не оставалось сомнений в том, что на заводе отслеживается каждый его шаг. По-хозяйски, словно и этот двухэтажный особняк на десять окон принадлежал им, гости поднялись на крыльцо и забарабанили в дверь. Усидев перед телевизором бутылку водки, Мазин еще не ложился спать, и, когда откинул кованый крючок, вся троица ввалилась в дом. Судя по раскрасневшимся лицам, они тоже не были трезвенниками, и все тот же Грач весело оскалился, окинув цепким взглядом меблировку «гостиной».