— Гапон… А это кто еще такой?
— Говорю, лажа это, — настаивал Гусак.
— И все-таки?
— Знать бы.
— Но что это — погоняло или, может, фамилия?
— Говорю же вам, нету у нас никакого Гапона! Когда эта деза пошла, Цухло не только город, но и область на уши поставил. Нету!
Распрашивать далее о Гапоне не имело смысла, и Крымов перевел разговор на кафе «Ласточка». Спросив Гусака, для чего Гришке Цухло понадобился весь этот цирк с омоновцами и подброшенной наркотой, из-за чего его, Седого, бросили на шконку следственного изолятора, Гусак даже глаза вытаращил:
— Чего, чего?
И когда Антон повторил вопрос, наблюдая за реакцией парня, то уже и без его ответа мог догадаться, что Гришка Цухло здесь ни при чем.
Гусак, которому уже нечего было терять и который знал о всех акциях своего коновода, клялся и божился, что Гришка не имеет никакого отношения к задержанию Седого в «Ласточке», и он, Крымов, не мог не верить ему.
Но в таком случае кто? И почему Кудлач столь уверенно показал на Цухло?
Попытка руками Седого уничтожить нахрапистого беспредельщика? Возможно. Но уж слишком примитивно для пахана такого ранга. Судя по всему, заказчика надо искать в совершенно иной плоскости, и Крымов невольно подумал о Цыбине. Именно он, начальник Воронцовского УВД, мог и наркоту подкинуть Седому, натравив на столичного варяга свой спецназ, и дать ему прочувствовать жесткость воронцовских нар. Но в эту версию не вписывался Кудлач, который не очень-то корешил с главным воронцовским ментом, и в то же время вытащил Седого из СИЗО с подпиской о невыезде.
Спросил он Гусака и про ночной налет со стрельбой на «Ласточку», и снова все то же невразумительное мычание.
Разговоры, как признался Гусак, ходили разные, но более всего воронцовская братва склонялась к мысли, что назревает очередной кровавый передел и кто-то до зубов вооруженный стволами уже пробует на вшивость людей, контролирующих потоки черного золота. Некоторые предполагали даже, что этим «кто-то» может быть сам Седой с бригадой московских головорезов.
Вспомнив этот момент «разговора», Крымов усмехнулся и снова наполнил рюмку. Выпил за себя любимого, невольно содрогнувшись при одной только мысли о том, что Гришка Цухло решил сначала отследить все контакты Седого, а не отправить его сразу же к праотцам, сунув где-нибудь по дороге заточку в печень.
«Секретно. Центр. Панкову.
1. Цыбин Вячеслав Евгеньевич, полковник, начальник Воронцовского ОВД. Необходима полная расшифровка, а также проверка на возможность сращивания с московскими оптовиками, работающими по золоту и драгметаллам.
2.??? Кличка Гапон. Возможно, легализовавшийся криминальный авторитет, который в настоящее время также задействован на золоте. Не исключаю, что это может быть крупный чиновник областного масштаба или силовик.
По обоим позициям — срочно!
Крымов».
Глава 24
Многоопытный начальник воронцовского УБЭПа Феликс Ефимович Рыбников словно в воду глядел, когда предположил, что вскоре начнутся новые выступления «трудящихся» золотой фабрики, однако его прогноз оказался слишком оптимистичным и все началось гораздо раньше. Едва ли не на второй день после того как группа старшего лейтенанта Пазгалова вернулась из командировки по Краснодарскому краю и уже невозможно было скрыть информацию о том, что Ольгу Сивкову нашли мертвой на полпути к городу, в газете появилась статья, в которой местный борзописец расписывал общечеловеческие достоинства медсестры. Якобы она «за годы своей подвижнической работы в заводской поликлинике вытаскивала заводчан из самых кризисных ситуаций, ночами и поздними зимними вечерами выезжая к ним на дом, а теперь сама вот, необоснованно обвиненная в смерти бывшего начальника аффинажного цеха завода цветных металлов Геннадия Жукова, лежит в краснодарском морге, и ее не могут даже перевезти в Воронцово, чтобы с ней простились родные и благодарные Ольге Сивковой заводчане».
И далее следовал жестко поставленный вопрос: «Доколе?! Доколе на воронцовской земле будут действовать вконец распоясавшиеся силовики, которые ради достижения карьерных амбициозных планов могут загнать в черный угол любого ни в чем не повинного человека? Чем все это кончается, мы уже убедились на примере страшной гибели нашей Ольги, добрая память о которой на долгие годы сохранится в сердцах заводчан! В сердцах тех, кто ее хорошо знал! В сердцах тех, кому она приносила облегчение!»
Заканчивалась эта гневная статья еще одним вопросом, причем далеко не риторическим: «Не стало простой медицинской сестры Ольги Сивковой! Кто следующий?»
И подпись: «Никодим Протопопов, правозащитник».
Свежеотпечатанную газету со статьей, в которой следователь по особо важным делам Следственного комитета России Геннадий Яровой вроде бы и не назывался в открытую, однако за каждой строчкой, за каждым словом маячило его зловещее присутствие, чья-то «добрая душа» подсунула под дверь гостиничного номера, так что свой утренний чай Геннадий Михайлович провел за чтением городского «свободного» издания. Когда дочитал статью до конца, задержался на фамилии бойкого на перо правозащитника и бросил газету на журнальный столик.
Допил остатки чая из стакана, вставленного в ажурный подстаканник, и только после этого откинулся по привычке на высокую спинку кресла, размышляя о том, кем конкретно была заказана статья и что за информатор скрывается в здании Воронцовского ОВД. Хотя не исключалась вероятность и того, что этот самый информатор, работающий на «свободную» прессу, мог окопаться и в городской прокуратуре и был там далеко не последним человеком. Что касается «правозащитника» Никодима Протопопова — это же надо придумать подобное словосочетание, — то лично он Ярового интересовал постольку-поскольку. Среди таких «правозащитников», всегда найдется человечишко, который ради тридцати серебреников готов смешать с дерьмом родную мать, не говоря уж о тех, кто пытается навести в несчастной, разграбленной в девяностые годы России хоть какой-то порядок.
Думая обо всем этом, Геннадий Михайлович невольно поймал себя на той мысли, что хотя и ждал все это время очередной пакости со стороны радетелей воронцовского спокойствия, а вот пробежал глазами эту чернуху, и на душе стало муторно. Хотел было позвонить прокурору, чтобы поставить и перед ним, голубчиком, ряд вопросов, навеянных чтением «правозащитной» прессы, однако тут же раздумал, решив проверить реакцию воронцовского прокурора глаза в глаза. Но именно прокурорской реакции на очередной демарш защитников «чести и достоинства» заводчан Яровому увидеть так и не пришлось. Едва он зашел в отведенный для работы кабинет, как тут же забренчал стоявший на столе телефон.
— Геннадий Михайлович? С вами хотел бы переговорить Валентин Афанасьевич. Соединяю.
Моментально сообразив, кто конкретно хотел бы переговорить в столь ранний час со следователем по особо важным делам Следственного комитета России, Яровой тем не менее не удержался и с долей язвинки в голосе произнес:
— Простите ради бога, но с кем я сейчас имею честь разговаривать и кто таков — «Валентин Афанасьевич»?
На какое-то время обладательница нежного голоска захлебнулась в гневно-молчаливом недоумении, но в конце концов справилась с шоковым состоянием, в которое вогнал ее заведомо хамским, по ее мнению, уточнением столичный следак, и уже строгим голосом матроны пояснила:
— Простите, конечно, но Валентин Афанасьевич — это всенародно избранный мэр города, в который вы командированы, и вам…
Судя по всему, она хотела бы еще добавить, что следователю надо было бы знать об этом, но, видимо, удержалась в последний момент и только пробурчала что-то непонятное в трубку.
— Простите, запамятовал.
Секретарша Баукина уже более милостиво произнесла:
— Валентин Афанасьевич хотел бы переговорить с вами лично, соединяю.
Фраза эта была произнесена словно приговор, и секретарша «всенародно избранного мэра», не ожидая согласия Ярового, переключила его на Баукина. Геннадий Михайлович даже крякнул от подобного хамства, но решил разыграть партию до конца, разумно соотнеся ее с нынешней публикацией в газете.
По тому, каким тоном прозвучало в телефонной трубке «Доброе утро. Баукин», можно было предположить, что хозяин города от начала до конца прослушал все пассажи столичного следака и они, естественно, не могли не повлиять на его настроение. И все-таки мэр держал себя в руках, прекрасно понимая, что от окончательных выводов следователя Следственного комитета России слишком много зависит, в том числе и для него лично.
— Какое уж там «доброе», — хмыкнул в трубку Яровой, — после того, что я прочитал в вашей газете, впору возвращаться в Москву и писать рапорт «по собственному желанию», пока руководство не вызвало на ковер.
— Ну, во-первых, это не моя газета, — моментально отреагировал Баукин, — это голос независимой прессы, которая порой и мэра не жалует, а во-вторых…
Он замолчал, словно подыскивая нужные слова для зарвавшегося следователя, и когда в трубке вновь послышался его голос, то Геннадий Михайлович даже подивился актерскому перевоплощению воронцовского мэра. Это был голос, но главное — тон ХОЗЯИНА города, и впечатление складывалось такое, словно «всенародно избранный» прослушал уроки мастер-класса у самого Станиславского:
— Собственно говоря, я позвонил вам по той причине, что в городе после выхода обозначенной вами статьи могут начаться волнения с непредсказуемыми последствиями.
— В майдан и свержение местной власти, — съерничал Яровой, которому уже стал надоедать этот театр абсурда.
Даже не видя своего собеседника, Геннадий Михайлович почувствовал, как вспыхнуло лицо мэра. Голос Баукина приобрел металлические нотки:
— На вашем месте, господин следователь, я бы не очень-то веселился. И если бы вы сейчас находились в моем кабинете, то могли бы видеть в окно не только толпы митингующих заводчан, но и слышать те лозунги, которые они скандируют. И если вспомнить девяносто первый год, который начинался с подобных эксцессов…