Это уже было любопытно.
— И что же они кричат? Небось, долой Ярового и его приспешников? Или нечто в этом роде?
— Почти угадали, — огрызнулся Баукин. — Однако к слову «Яровой» прибавлено еще одно слово, которое не делает чести ни вам лично, ни вашей бригаде.
— Ну, по поводу чести мы поговорим чуток попозже, — начал заводиться Геннадий Михайлович, — а вот насчет митингующих и тех лозунгов, под которыми их вывели на улицу… Так с кем все-таки они сравнивают меня? С узурпатором, поправшим все нормы законности?
— С убийцей! — произнес, словно отрезал, Баукин.
Хоть Яровой и ожидал все эти дни нечто подобное, однако тот приговор, который вынес ему воронцовский мэр, не мог оставить его спокойным. И все-таки он продолжал сдерживать себя.
— Даже так, убийцей?!
— Да, именно так.
— А что по этому поводу думает хозяин города?
Явно уже привыкший к словосочетанию «хозяин города» и действительно считавший себя таковым, Баукин пропустил эту шпильку мимо ушей, и его властный голос приобрел совершенно новые нотки:
— Главное для меня — это порядок в городе. А то, что сейчас происходит под моими окнами… — И уже чуть ниже тоном: — Если признаться, то у меня и своих проблем выше крыши. А вот те проблемы, которые создаете своими действиями вы и ваши люди, это, простите…
— Прощаю, — смилостивился Яровой, — только в свою очередь хотел бы спросить и вас. А кто, собственно, дал разрешение на этот, как вы изволили выразиться, всенародный митинг.
— Он несанкционированный, — мгновенно отреагировал Баукин. — Это, если желаете, крик и боль наших заводчан.
— Но эти «крик» и «боль» явно кем-то организованы, а организаторов подобных несанкционированных митингов обычно привлекают к уголовной ответственности. Так вот, я бы хотел знать, кто конкретно стоит за этим?
Молчание, и наконец:
— Что, желаете возродить тридцать седьмой год?
— Ну, в тридцать седьмом, пожалуй, с вами даже разговаривать не стали бы, а вот насчет всего остального… Кстати, вам не кажется странным, что не успела появиться на свет эта статья в «независимой», как вы ее обозначили, газете, как тут же под окнами вашего кабинета начинается стихийный, по вашим словам, митинг с криками «Долой убийцу Ярового»? От себя могу лишь добавить, что лозунги эти и плакаты были заготовлены заранее и только ждали своего часа. Кстати, должен обратить ваше внимание как мэра на еще один немаловажный факт.
В трубке теперь звучало почти осязаемое напряженное ожидание, и Яровой чуть повысил голос:
— Так вот, вам не кажется странным, господин Баукин, что митингующие направились не к гостинице, в которой проживает «убийца Яровой», или к воротам городской прокуратуры, что было бы также вполне логично и естественно, а именно к вам, к мэру, что не умещается ни в какие логические рамки?
На этот раз мэр молчал еще дольше, потом проговорил:
— Я понимаю вашу мысль, как понимаю и то, в чем вы хотели бы обвинить меня. Но народ, видимо, уже окончательно разуверился в наших законниках.
— А вам, выходит, народ полностью доверяет?
— Ну-у, в подобном аспекте я этот вопрос, положим, не рассматривал, — отработал назад Баукин, — но доверие ко мне со стороны моих земляков остается прежним. И когда требуется положительное решение какого-либо сложного вопроса, скажем, по тем же дорогам или по инфраструктуре…
И вновь затяжная пауза. Уже сообразив, что следователь по особо важным делам — это не подкаблучный воронцовский мент, которого можно и кнутом стегануть, и пряником поманить, Баукин решил не портить с ним отношения и сменил властные нотки истинного хозяина города на бархатные тона добродушного руководителя:
— Вы только правильно поймите меня, Геннадий Михайлович, я ведь и сам недавний выходец с завода. Восемь лет ему отдал, от рядового инженера-снабженца до заместителя директора по коммерческой части. И когда случилось это несчастье с нашей медсестрой, я имею в виду Ольгу Сивкову, то вполне естественно, что заводчане бросились ко мне. — Он передохнул и трагическим тоном добавил: — Она же у нас на великолепном счету была, и вдруг… Это трагическое известие о ее гибели, да и то, что она будто бы была замешана в смерти Жукова. Народ-то не знает всех тонкостей следствия, которое ведет ваша бригада. В общем, вы должны и меня понять, и заводчан. А что касается митингующих, заверяю вас, через пять минут их не будет — мною уже дана команда.
Яровой только хмыкнул — воронцовский мэр был предусмотрительным товарищем и явно не зря избран на эту должность.
Глава 25
Размышляя о том, чем конкретно может закончиться для Ярового объявленная ему война и кто все-таки может стоять за этим, Рыбников подъехал к просторному дому, в котором еще совсем недавно жил вор-рецидивист по кличке Лютый. Тяжело вздохнул, выбираясь из оперативного «Жигуленка». Казалось бы, сколько кровушки попил Владимир Анатольевич Серов у главного воронцовского опера, когда Рыбников возглавлял ликвидированный отдел по борьбе с организованной преступностью, а вот не стало человека, и… Впрочем, та страшная смерть, которую принял Лютый, списала все его грехи, и теперь его душа, освободившаяся от земного груза, уже вознеслась в какие-то иные миры, где уже ничто не давлеет над ним, как над простым смертным.
Смерть Лютый принял действительно мученическую, такую, что и врагу не пожелаешь. Вскрытие подтвердило, что сначала его ударили колом по затылку, после чего подожгли сарай изнутри и, подперев все тем же колом дверь, оставили несчастного мужика сгорать заживо.
Случилось это на рассвете, когда Лютый, судя по всему, вдруг обнаружил, что в его доме не осталось даже самой крохотной дозы героина, и позвонил кому-то из своих поставщиков, чтобы срочно, пока не началась ломка, привезли дури.
Рыбников хотел еще раз переговорить со свидетельницей — бабкой Уманцевой, соседкой Лютого, поднявшейся в то утро ни свет ни заря, чтобы подоить свою буренку. Она уже рассказала операм Рыбникова, как из своего дома вышел Серов с каким-то мужиком. Подоив корову, Уманцева выбралась из хлева и вот тут-то увидела, как «страшным огнем полыхает Володькин сарай». Пока добудилась до своего деда и они с ведрами выбежали на улицу, тушить уже было нечего. «Хорошо еще, мил человек, что утро было такое тихое, даже листочек не ворохнулся, а то, если б ветерок задул, и мы бы с ним заодно сгорели. Царствие, конечно, ему небесное, но бесовский был человек и матерился много. Но если попросишь чего, это я вам скажу, никогда ни в чем не отказывал. Да и проулок наш на свои собственные деньги гравием отсыпал. А это, я вам скажу, больших денег стоит. Правда, люди болтают, что сидел раньше много, так это же не грех. Кто в России только не сидел, даже товарищ Ленин сидел где-то и товарищ Сталин».
Хозяйка покосившейся избенки, что темнела за таким же покосившимся штакетником через дорогу от дома Серова, только что вернулась с рынка, куда время от времени выносила для продажи молоко от своей кормилицы. Дед в это время возился в хлеву, к тому же он ничего не видел в то раннее утро, кроме самого пожара, и поэтому разговор состоялся с глазу на глаз только с Уманцевой, которая, несмотря на свой возраст, обладала ясностью ума и четким восприятием происходящего. К тому же ей было искренне жалко своего соседа, который «не только здоровался первый в отличие от молодых и непьющих, но вдобавок ко всему и их проулок на свои собственные деньги в порядок привел».
Чуток русский человек на доброе к нему отношение, особенно когда проявляется оно не только на словах, но и на деле, и поэтому Рыбников решил говорить, не особо-то виляя.
— Галина Гавриловна, вы точно помните, что именно в то утро, когда случился пожар, вы видели вашего соседа спорящим с кем-то?
— Да что ж я, милок, дура, что ли, полная? — искренне возмутилась Уманцева. — Ты не смотри, что вроде бы как небогато с моим стариком живем да животину в хозяйстве держим, мы и телевизор вечерами смотрим, и в политике маленько разбираемся. Так что, милок, ты особо-то не оскорбляй, и сам в моих летах когда-нибудь будешь.
— Дай-то бог, — сам себе пожелал доброго долголетия Рыбников, однако тут же уточнил: — И вы уверены, что тот, второй, что стоял на крыльце рядом с вашим соседом, не похож на человека, фотографию которого я вам предъявлял?
Он имел в виду Кудлача, на которого поначалу падало подозрение в убийстве Серова Эту версию поддерживал полковник Цыбин. Окончательно сев на иглу и уже не в силах соскочить с нее, Лютый так паскудил воронцовскому смотрящему с черным золотом, что особо приближенные золотоноши только диву давались, с чего бы это Кудлач, довольно жесткий к другим своим подельникам, все еще терпит маразматический беспредел своего бывшего корефана. Короче говоря, повод для устранения Лютого у Кудлача был, однако свидетельница так и не признала в предъявленной ей фотографии Кленова того самого мужика, которого она видела тем утром на высоком крыльце своего соседа.
— Мило-о-ок, — певуче протянула хозяйка дома, снисходительно улыбнувшись при этом. — Во-первых, того мужчину, фотку которого ты мне показывал, я и раньше у соседа видела, они водку порой вместе пили, а во-вторых… Тот, которого я тем утром видела, ниже того, что на фотке, чуть ли не на полголовы. Такому, что на фотке, лучше сразу кошелек отдать, а этот, что с соседом ругался, среднего роста, да и морда упитанная, похоже даже, будто не русский он, а чечен какой-нибудь или еще кто из ихней породы. На рынке городском нынче много таких понаехало.
— А чего ж вы раньше все это не рассказали? — искренне возмутился Рыбников.
— А меня кто спрашивал? — в свою очередь возмутилась Уманцева. — Следователь ваш сунул мне фотографию и твердит как дятел: «Этот?» Ну и я ему: «Да пошел бы ты!»
— Короче, поговорили? — хмыкнул Рыбников.
— Выходит, что так.
— Ну, а узнать того мужчину вы смогли бы? — осторожно, чтобы только не спугнуть вошедшую в праведный раж хозяйку дома, в которой еще не улеглась обида на следователя прокуратуры, спросил Рыбников.