Но и это еще не все.
В свое время, еще до того момента, когда Кудлач окончательно зажал в угол Жомбу и промеж них произошел крутой разговор, после которого отлежавшийся в больнице Даутов вынужден был иммитировать свою гибель, не пожалев для этого свою новенькую иномарку, оперативный источник сообщал о довольно плотной связке Жомбы с Драгой. Однако на ту пору в УБЭПе не придали этой информации должного значения, уж слишком дикой и неправдоподобной казалась связь полковника ФСБ с известным в городе наркоторговцем, и только теперь, когда Рыбников стал собирать воедино прошлое с настоящим, он понял, что прошедшая несколько лет назад оперативка имела под собой серьезную базу.
Высокий и по-спортивному поджарый, он мерил свой рабочий кабинет длинными, как у страуса, ногами, вновь и вновь прокручивая в голове «планчик» оперативной разработки Тараса Андреевича Драги. Следовало бы плотно заняться Жомбой, который словно Феникс восстал из пепла — однако Яровой имел на него свои собственные виды и посоветовал эту мразь пока что не трогать.
Вспоминая Даутова и то, с каким усердием его люди сажали работяг золотой фабрики на иглу, попутно заметая в свои сети и воронцовский молодняк, у Рыбникова начинали непроизвольно чесаться руки и почему-то нарастало дикое желание помыть их куском хозяйственного мыла.
Когда в голове окончательно сформировался план оперативной разработки Драги, подполковник мысленно вернулся к недавней месиловке в кафе «Ласточка». Попытался было связать воедино этот налет с убийством Быкова, однако вынужден был отказаться от этой версии. Уж слишком несопоставимы были по своему исполнению эти два преступления. Убийство Быкова было исполнено и разработано почти ювелирно, когда не осталось даже мало-мальских следов, что же касается ночного налета на «Ласточку» — это была явно неподготовленная и грубо исполненная акция, которая так и не принесла ее заказчикам того, на что они рассчитывали. В живых остались и Дутый, и Кудлач, если, конечно, охота шла на них обоих.
Подумав об этом, Рыбников скривился словно от зубной боли.
Если налетчики действительно охотились за Кудлачом или же за Дутым, то на этом они не остановятся, и вскоре следует ждать новой крови. Знать бы только, кто дирижирует теми событиями, которые волна за волной стали накатывать на Воронцово?
Мелькнула было мыслишка, что все это закручивает многоопытный и ушлый, как все старые комитетчики, Тарас Андреевич Драга, однако Рыбников тут же отринул ее. И все же… И все же, хотел он того или нет, но в этой версии было какое-то рациональное зерно.
На заводе цветных металлов работала оперативно-следственная бригада Ярового, и чтобы хоть как-то отвлечь следователя по особо важным делам от того, что творилось в цехах золотой фабрики, а заодно убрать и воронцовских братков вместе с их паханом… В этой версии определенно был свой резон, и раскручивать ее надо было с Жомбы.
А если все-таки на свой страх и риск пощупать его?
Надо было на что-то решаться, и Рыбников снял трубку телефона внутренней связи:
— Срочно! Подготовьте все, что было по Асаду Даутову, кличка Жомба. Особое внимание — его конкуренты по черному золоту.
Глава 28
Оперативная выборка по Даутову дала свои результаты, и Рыбников, посоветовавшись с Яровым, в срочном порядке выехал в «семерку» — в колонию строгого режима, где тосковал по воле Григорий Стольников, поимевший на золотой фабрике кликуху Гриша Сто Рублей. Добирался на оперативной «шестерке» УБЭПа, так что времени на то, чтобы продумать предстоящий разговор, было предостаточно.
До того как Воронцовский городской суд ввинтил Стольникову десять лет строгого режима, Гриша Сто Рублей работал мастером аффинажного цеха завода цветных металлов, и, естественно, не без его ведома, а порой и с его помощью из цеха уплывало за внешний периметр завода золото наивысшей пробы. В УБЭПе располагали информацией, что Стольников держит под рукой наиболее проверенных золотонош, которые сдавали слитки Кудлачу, и когда в его хозяйство попробовал воткнуться Жомба, Гриша Сто Рублей тут же навел воронцовских оперов на людей наркоторговца, тем самым дав понять, КТО в этом цеху хозяин.
Жомба, который к этому времени уже опутал наркопаутиной почти весь город, не мог смириться с подобным к нему отношением со стороны какого-то мастера, и его месть вылилась в необъявленную войну Стольникову. Правда, на этот раз ему пришлось схлестнуться не столько с самим Гришей, сколько с Кудлачом и группировкой Дутого, которые шли в одной упряжке.
Вполне естественно, что своенравный и скорый на руку воронцовский смотрящий не мог допустить подобного беспредела на вверенной ему территории, и замордованный, загнанный в угол Жомба вынужден был ретироваться с поля боя. Однако он не просто бежал, а проделал по-азиатски хитрый финт, о котором еще долгое время судачили в городе, а Гриша Сто Рублей оказался на тюремной шконке.
Несколько заводчан, в том числе и Тарас Андреевич Драга, оказались «случайными свидетелями» вспыхнувшей драки между Стольниковым и Жомбой, когда они якобы случайно столкнулись лоб в лоб неподалеку от «Универсама». Они же и показали на суде, будто «разъяренный Стольников кричал, что Даутову теперь не жить в городе и он заживо вгонит его в воронцовскую землю». И не прошло недели после описанной «свидетелями» ссоры, как ярким пламенем полыхнула машина Даутова, в которой на водительском месте крючились останки сожженного человека.
«Где суд, там и неправда», — говорят на Руси, и Григорию Стольникову пришлось самолично убедиться в этом. Его конфликт с Даутовым, а также его угрозы, под которыми подписался и Драга, оказалось вполне достаточно для суда, чтобы впаять ему десять лет строгого режима. В городе потом говорили, что Гриша наверняка подкупил судью, поэтому и отделался довольно легко, так как обвинитель со стороны прокуратуры вообще требовал «закатать Стольникова по полной программе».
И еще говорили на заводе, что вор у вора дубинку украл, за что и был наказан. Причем по всей строгости закона, а теперь, когда на воронцовской земле нарисовался возродившийся Жомба…
Размышляя обо всем этом, Рыбников понимал, что разговор со Стольниковым предстоит непростой, ведь Гриша Сто Рублей мог иметь на Жомбу и его пособников и свои собственные виды.
Внешне Стольников оказался именно таким, каким его и представлял Рыбников. Довольно плотный, среднего роста сорокалетний мужик, на заострившемся лице которого еще долго будет оставаться несмываемая печать колонии строгого режима.
Робко перешагнув порог кабинета лагерного кума, где его дожидался Рыбников, уже успевший и с начальником отряда переговорить, и ознакомиться с объективкой на осужденного, Гриша стащил с головы фирменный черный кепарь и заученно забубнил сиплым голосом:
— Осужденный Стольников, статья…
— Да, хорошо, я знаю, — перебил его Рыбников, — присаживайтесь, Григорий Яковлевич.
Видимо, ожидавший чего угодно, но только не подобных слов от человека, на лице которого не было даже тени привычной любому зэку неприязни, он скривился невольно в какой-то вымученной гримасе, кивнул стриженой головой, будто благодаря за приглашение, и осторожно, словно ожидал какого-то подвоха, опустился на краешек стула.
Наблюдавший за ним Рыбников невольно усмехнулся. Зона, она и в Африке — зона, а зона строгого режима — это, считай, уже год за два, если не поболее.
— Да вы плотней садитесь, — приглашающе произнес он, — разговор у нас с вами длинный будет, если вы не против, конечно.
На заострившемся лице Стольникова моментально отразилась настороженность, замешанная на привычном страхе, и он вскинул на Рыбникова вопросительный взгляд. Мол, ожидать-то чего от тебя, мил человек? Вроде бы мягко стелешь, да вот хотелось бы знать, как спать уложишь. И он был, пожалуй, прав в своей подозрительности.
— Подполковник Рыбников, начальник небезызвестного вам Управления по борьбе с экономической преступностью, — привычно представился Рыбников и пожалел об этом в какой-то момент.
Глаза Стольникова моментально наполнились бездонным отчаянием, и он непроизвольно смял взмокшими от пота ладонями свой кепарь. Теперь уже ничего хорошего он не ждал. И тот факт, что его навестил «сам Рыбак», о котором, как о неподкупном менте, в городе и на заводе ходили легенды, говорил сам за себя.
— Кстати, мне было бы гораздо приятней, если бы вы обращались ко мне по имени-отчеству, а не гражданин начальник. Так что Феликс Ефимович Рыбников.
И снова ладони Стольникова сжали кепарь.
— Да уж вроде бы как…
— А вы отвыкайте помаленьку, — посоветовал ему Рыбников, — тем более что не позже чем через месяц ваше уголовное дело будет пересмотрено и, возможно, даже снята судимость.
Щека Стольникова дернулась, в глазах ворохнулось что-то непонятное, и он молча уставился на сидевшего перед ним подполковника. Подобные вещи случаются только в зэковских байках. Так что, дядя, язычком мели, да не заговаривайся. У зэка на строгаче и без того жизнь не сахар, а когда тебе вдобавок ко всему впаривают подобную хренотень… Короче, фильтруй базар, дядя.
— Зачем вы так? — едва слышно проговорил Стольников.
— Что, не верите?
Понимая его состояние, Рыбников выдержал паузу и тихо, очень тихо спросил, припечатав Стольникова немигающим взглядом:
— А вы знаете, что в нашем с вами городе вновь объявился Жомба, то есть Асад Даутов?
Поначалу Гриша просто не осознал сказанное подполковником, но затем вдруг его лицо дернулось, словно ему влепили страшенную пощечину, он хотел что-то сказать, но только нервно сглотнул слюну, и в кабинете лагерного кума зависло могильное молчание.
Рыбников молча смотрел на несчастного мужика.
Наконец Стольников разлепил плотно сжатые губы, дрогнули уголки рта, и он потускневшим голосом едва выдавил из себя:
— Вы не имеете права так шутить.
— Шутить? — возмутился Рыбников. — Вы что же, думаете, я тащился сюда, чтобы шутки вам рассказывать?