— И как у вас отношения, надеюсь, доверительные?
— Считайте, почти дружеские. По крайней мере, как мне кажется, он имеет какие-то виды на меня и, соответственно, на Седого.
— Что ж, виды — это хорошо, — не удержался, чтобы не съязвить, Крымов. — В таком случае попробуй назначить ему встречу в каком-нибудь приличном кафе и скажи, что с ним бы хотел переговорить сам Седой.
— «Шашлык по-карски» устроит? — тут же отозвался Бондаренко.
— А это что еще такое?
— Вполне приличная кафушка с грузинской кухней на окраине города. Он меня уже приглашал туда, мол, чтобы поплотней познакомиться.
— Даже так? — удивился Крымов. — А я и не подозревал даже о столь плотной спайке. И что ты?
— А что я? Пришлось отказаться, я же ведь не знал еще о ваших планах.
— Ну и правильно сделал. А так как наши с тобой планы сейчас изменились, звони ему срочно и соглашайся на это самое кафе, мол, Седой с ним поговорить желает.
Часть четвертая
Глава 30
Настроение было препаскудное, и Жомба сам не знал почему. Вроде бы и складывалось все лучше некуда — во Львов пошло первое золотишко, причем наивысшей пробы, да и с дурью особых проблем не было, однако его точил какой-то тревожный червяк, заставлявший просыпаться в холодном поту. Состояние было примерно такое же, как пару лет назад, когда Кудлач обложил его своими шакалами, перекрыв кислород не только на золотой фабрике, но и на воронцовских рынках. В ту пору он вынужден был бежать из этого проклятого города, имитировав свою смерть, и уголовка поверила в этот финт, приняв обгоревший до костей труп какого-то бомжа за его бренные останки. А он все это время вынужден был скрываться то в родном ауле, то на Львовщине, вынашивая мечту вернуться на золотую фабрику и посчитаться с Кудлачом, который был для него источником всех его несчастий.
Вернулся — правда, уже подневольным человеком. Но зато на таком коне и с таким прикрытием, о каком раньше даже подумать не мог. И все-таки, даже несмотря на то что его работу подстраховывали люди, с которыми приходилось считаться даже воронцовским властям, а ему только-то и надо было, что сковырнуть Кудлача, вырвав его с корнями из города, да заставить золотонош работать на себя, он нутром чувствовал: вокруг творится что-то неладное, закручивается какой-то невидимый смертельный круг, хотя, казалось бы, все было под контролем.
Поддавшись ощущению нависшей опасности, он предупредил верных ему нукеров, чтобы держали ухо востро, что же касается бригады хохлов, которые под видом строителей жили в пристройке к его дому, то им поручалась та часть разведки в городе, где нельзя было светиться его соплеменникам. К тому же все хохлы в недалеком прошлом были ментами, а Грач даже носил погоны капитана и как никто другой мог оценить и проанализировать оперативную обстановку в городе. Уезжая из Лепешек в город, Грач и его бригада встречались там с нужными людьми, которые сообщали им последние новости, и уже вечерами они с Жомбой сопоставляли данные разведки с тем, что удавалось накопать торговцам наркотой. Потом по этим стыковкам они анализировали оперативную обстановку в городе. А обстановка была хреноватой. Набирала обороты оперативно-следственная бригада Ярового, и он, Асад Даутов, своей собственной шкурой чувствовал, что вся эта кутерьма на золотой фабрике может подпалить и его крылья.
…Жомба не ошибся в Граче, когда доверился ему, как профессионалу, хотя этот рыжий хохол оставался для него неверным. Впрочем, мудро рассуждал он, собака тоже не человек, а как охраняет!
Первым о зависшей угрозе над «плотниками с Украины» догадался Грач. Возвращаясь вечером в Лепешки, он обратил внимание на припаркованные у продуктового магазина невзрачные «Жигули», в которых отсвечивали два полусонных блондина, «фасонная» стрижка которых до боли в сердце напомнила ему незабываемые годы работы в милиции. И чего бы, спрашивается, этим двум оперкам в штатском маскироваться у деревенского продмага, всем своим видом демонстрируя маявшихся от тоски бездельников, вынужденных заниматься малоприбыльным частным извозом?
Приказав Погребняку тормознуть за углом магазина, он вернулся в продмаг и, кося глазом на окно, за которым в вечерней истоме скучала посеревшая от пыли «пятерка», купил полкило колбасы, буханку пшеничного хлеба и вышел на улицу.
Водила «жигуленка», судя по всему сержант, даже не думал проявлять каких-либо телодвижений, и это тоже наводило на определенные размышления.
Вернувшись в свой «Мерседес», он покосился на плечистого Погребняка, который то ли из-за своей непомерной жестокости, то ли из-за вечной угрюмости, а может, и просто из-за фамилии поимел кличку Могильщик, и взглядом показал на «Жигули».
— Тебе это ничего не напоминает?
Могильщик тупо уставился на «пятерку», после чего перевел тяжелый взгляд на своего бригадира.
— А шо?
— Да ничего! — с непонятной злостью отозвался Грач. — Это наружка воронцовская. А вот кого она пасет?
При этих словах Погребняк моментально вскинулся и уже более пристально уставился на «Жигули». Пробасил таким же тяжелым, как и его взгляд, голосом:
— Не нас, надеюсь?
— Вот и я хотел бы надеяться, — отозвался Грач. — Ты вот чего… прокатись-ка чуток перед этими козлами, а потом свернешь в проулок.
— Так нам же прямо.
На скулах Грача заиграли вздувшиеся желвачки:
— Делай, что велят.
…Оперативная «пятерка» проигнорировала насквозь пропыленный «Мерседес», и все-таки Грач счел нужным сообщить о своей догадке Жомбе. И не мог не обратить внимания на то, как Даутов изменился в лице.
— А не ошибся, случаем? — вскинулся Жомба, и было видно, как налился кровью его шрам.
— Всякое, конечно, может быть, но в данном случае… Мне ведь и самому приходилось негласную слежку вести, так что ошибиться вроде бы трудненько.
Теперь уже и глаза Даутова налились кровью, и он почти сжирал пронзительным взглядом Грача. Будто именно он, этот паскудный хохол, который порой игнорировал приказы Жомбы, был виноват в том, что в Лепешках ни с того ни с сего объявились воронцовские опера. Однако Грач даже не отреагировал на этот его всплеск и только с ленцой в голосе произнес:
— Может, дурь этот хвост привела?
— Исключено!
— А почему, собственно, исключено? — удивился Грач. — И откуда вдруг такая самонадеянность?
— Оттуда! — зло бросил Жомба. — Если бы чего по дури всплыло, то я бы первым об этом узнал. Короче, бери кого нужно из моих людей и срочно выясни, что за хвост здесь объявился и за кем таскается. Ну а я… я тоже кое-что постараюсь предпринять.
Он замолчал было, но сообразив, что негоже в подобный момент гнобить мента, тем более что мозги у того работали гораздо лучше, чем остатки серого вещества его нукеров, он взял себя в руки и уже более миролюбивым тоном произнес:
— Ладно, об этом позже поговорим, а сейчас давай-ка за столом посидим, винца-манца выпьем, шашлык-машлык покушаем.
Этим же вечером шашлыком по-карски наслаждались и Крымов с Максимом Бондаренко, тем более что поистине царский заказ оплачивал Гусак, видимо, решивший показать столичным варягам, что и на российской периферии живут достойные люди. И это тоже вполне устраивало Крымова — уже после первых трех рюмок вполне приличного коньяка Гусак, что называется, поплыл, и теперь с ним можно было говорить по делу.
— Короче, слушай сюда внимательно, — надломив лепешку и отложив вилку с ножом в сторону, произнес Крымов. — Вижу, человек ты серьезный, поэтому и разговор будет более чем серьезный. Однако предупреждаю сразу, если мое предложение лично тебе чем-то не понравится, можешь сразу же забыть его, но ни в коем случае не выносить за порог этого славного заведения.
— О чем разговор! — вроде бы даже как обиделся на последние слова Седого Гусак, но было видно, что вступительное слово столичного варяга, о котором уже стали поговаривать в городе воронцовские авторитеты, ему явно понравилось, и он кивнул, согласен, мол.
— Вот и ладненько, — хмыкнул Крымов. — А разговор у меня такой… Короче, буквально на днях пойдет первое золотишко, причем высшей пробы, а мне его некому будет сдать по сходной цене.
— Так ты же… — вскинулся было Гусак.
Но Крымов остановил его движением руки.
— Да, верно, была договоренность вроде бы с надежным человечком в Москве, но с ним полный облом. Как говорят в народе, первый блин комом.
— Так чем же я могу помочь? — будто даже протрезвел Гусак.
— Можешь, друг мой, можешь, — сказал Крымов, поднимая бокал, до трети наполненный коньяком. — Причем и сам в накладе не останешься. Называй свой процент от конечной распасовки. Короче, мне нужны те оптовики, которым твой босс сдает золотишко. Повторяю, эта сделка останется надежно между нами, а ты будешь иметь свой процент с каждого грамма сданного золота.
— Вот за это давайте и выпьем, — вставил свое слово Максим, для которого предложение Крымова было столь же неожиданным, как и для Гусака. — Соглашайся, Вениамин, соглашайся, тем более, как я догадываюсь, Гришка Цухло держит тебя в черном теле.
Явно не ожидавший подобного предложения, Гусак в растерянности опустил было на стол свой бокал, но тут же поднял его и одним глотком выпил. Передернул плечами, тут же зажевал коньяк долькой лимона и уже более трезво посмотрел сначала на Бондаренко, затем на Седого.
— Ну зачем же «в черном теле», он… — Гусак замолчал надолго, видимо, переваривая услышанное, показал глазами Максиму, чтобы тот вновь наполнил бокалы, и негромко произнес, уже обращаясь непосредственно к Седому: — Что ж, предложение заманчивое, и если это действительно останется между нами…
— Вениамин-н-н, — усовестил его Бондаренко, — мы же сюда не в игры приехали играть.
— Да, конечно, — спохватился Гусак.
…В гостиницу Крымов вернулся поздно вечером. Ополоснув лицо холодной водой, достал из тумбочки банку растворимого кофе и почти без сил опустился в кресло. Необходимо было проанализировать все то, что он услышал от Гусака, согласившегося сдать Седому оптового покупателя золота высшей пробы, с которым уже не первый год работал Григорий Цухло. Информация была весьма важной, причем вскрывала довольно влиятельную группировку грузинских «