Судя по расплывшейся роже торговца, был признан и Дутый.
— Прасти, дарагой, что задержался немного, — пропел он, широко раскрыв для объятия руки. — Сам понимаешь, то да сё…
— Ни хрена себе «немного», — процедил Егор, непроизвольно оглянувшись на свою охрану, которая также соизволила оторвать свои задницы от пеньков. — Еще пара минут и…
— Прасти, брат.
И то ли от этого «прасти, брат», то ли успокаивающие таблетки подействовали, но к Дутому неожиданно вернулась уверенность, и он ворчливо пробурчал:
— А где сам?
Он сделал ударение на слове «сам».
— Так ты, я вижу, тоже без своего хозяина, — блеснул золотыми зубами Тенгиз. — Или, может, кто-нибудь из этих?
И засмеялся раскатисто.
Все это время его сопровождающие держали руки под ветровками, где отчетливо просматривались стволы «макаровых», а возможно, и ТТ.
— Ну да ладно, — прервал его смех Блинков, — мой хозяин, как ты выражаешься, предусмотрел этот момент и сейчас ждет звонка. Кстати, он здесь неподалеку и может подъехать в любую минуту.
— Хорошо, брат, хорошо, — согласился с подобным раскладом Тенгиз, — мой тоже хотел бы встретиться с ним и обсудить все дела. И тоже ждет моего звонка. Мы могли бы под разговор и мангал сюда привезти, чтобы шашлык-машлык зажарить.
— Шашлык — это хорошо, — согласился с ним Блинков, — но чуток попозже. — Он посмотрел на часы. — Минут тридцать хватит, чтобы добраться сюда?
— Вполне.
— Тогда ровно в два на этом месте. Кстати, ты уж не обессудь за вопрос: с твоим большая охрана?
— Три джигита.
— И вас четверо?
— Угадал.
— В таком случае по рукам. Звони своему.
Когда новенький «Мерседес» Даутова и «Газель» с вооруженным сопровождением выехали на закрытую березняком поляну, на ее противоположном конце уже стояли две иномарки — микроавтобус с затемненными окнами и «Опель». Блинков и его охрана мирно беседовали с Тенгизом.
Оценив обстановку, люди Сбитнева выстроились растянутым полукругом в трех метрах от «Опеля», однако сам Виктор Валерьянович пока что не спешил выходить, наблюдая из салона иномарки за происходящим. Жомба язвительно усмехнулся и решил первым ступить на сочную зелень травы. От него не убудет, тем более что «тюремный полковник» был ему нужен как воздух. Ну а дальше… Там уж сам Аллах рассудит, кто кому должен уступать дорогу. Однако прежде чем открыть дверцу «Мерседеса», он еще раз окинул оценивающим взглядом охрану начальника СИЗО и своих земляков-головорезов, которые, словно цепные псы, были готовы в любую минуту броситься на того, кто попытается обидеть их хозяина.
Обстановка складывалась в его пользу, и он не мог этим не воспользоваться. Приказав водителю открыть ему дверцу и изобразив на лице нечто похожее на улыбку, Жомба вышел из машины, и…
Он так и не понял, с какой стороны полоснули автоматные очереди, смертельным веером прошедшие над головами. Кто-то из его нукеров бросился было за «Мерседес», бессмысленно отстреливаясь из-за плеча, но его тут же настигла прицельная пуля. Раздался крик раненого, и тут же — мат. Тяжелый, русский мат, после которого его боевиков, двое из которых прошли Чечню, бросили мордами на землю.
— Руки! Руки за голову! Всем! И ноги… ноги, мать вашу, на ширину плеч!
Кто-то попробовал было сопротивляться, но его тут же успокоили прикладом автомата.
Ошеломленный происходящим и еще ничего не понимающий, Жомба шагнул в сторону «Опеля». Матерно выругался, посчитав, что произошла какая-то ошибка, какое-то недоразумение в намечающихся переговорах, и его рот раскрылся в крике:
— Ты чего, охре…
Он так и не договорил.
Щурясь от слепящего солнца, Жомба всмотрелся в идущего от иномарки человека, и его лицо, изуродованное шрамом, перекосилось от потрясения.
Рыбников!
Мозг пронзила страшная догадка, и он, застонав горловым рыком, закрыл лицо руками…
Даутов понемногу приходил в себя. И чем яснее становилось его сознание, тем больше багровел шрам на лице. Когда его ввели в кабинет Ярового, он все еще продолжал держаться, надеясь на помощь всесильных, как ему казалось, хозяев. Геннадий Михайлович обратил внимание на его глаза. Время от времени в них начинала плескаться такая злоба, замешанная на отчаянии, что порой казалось, не будь на его руках стальных браслетов, он тут же вцепится в горло следователя.
Они долго и пристально изучали друг друга глазами, пока Яровой не нарушил почти осязаемую тишину кабинета:
— Ну что ж, судя по вашей ненависти ко мне, вижу, что разговора не получится.
Лицо Даутова дрогнуло в язвительной усмешке.
— Правильно думаете.
— Тогда, чтобы не терять время, должен сказать вам, что кроме предъявленных вам пунктов обвинения в организации и подготовке убийств Быкова, Михаила Кленова и Серова, в незаконном приобретении похищенного с завода золота и хранении целого арсенала боевого оружия, обнаруженного в вашем доме при обыске, вам будет также предъявлено обвинение как руководителю подразделения террористической организации «Возрождение», а это уже совершенно другая статья и другие сроки наказания.
Он говорил и смотрел на Даутова, выражение глаз которого менялось с каждым его словом. Снисходительность, безразличие, тревога и наконец — страх.
— Но до того момента, как вас этапируют в Москву, на Лубянку, и вами вплотную займутся в ФСБ…
Судя по тому, как дрогнули уголки губ Даутова, он был наслышан о Лубянке, и его лицо исказилось вымученной улыбкой:
— А при чем здесь Москва?
«Достало», — мысленно отметил Яровой, однако, казалось, даже не обратил внимания на этот вопрос.
— Так вот, — продолжил он, — после того как вы дадите полные показания следователю ФСБ и назовете имена, клички и адреса своих хозяев, а вы их назовете, можете поверить мне на слово, вас снова этапируют в Воронцово, и вот тогда-то уже от меня будет зависеть ваша дальнейшая судьба. Точнее говоря, от того, пожелаете ли давать показания по тем золотоношам, которые работают на вас лично, а также по остальным эпизодам своей деятельности на воронцовской земле.
Было видно, как забегали глаза Даутова, но он молчал, видимо, просчитывая то, что сказал следователь. Внешне совершенно спокойный, что уже само по себе выбивало Жомбу из седла.
— Я не понимаю вас.
— В таком случае поясняю. К моменту вашего этапирования в Воронцово уже всей России, я имею в виду славянское крыло преступного мира, будет известно, что именно вы заказали воронцовского смотрящего, на котором лежала обязанность пополнения воровского общака, и только от меня будет зависеть, оставить ли вас в строго охраняемой одиночке или же запустить на ночь в общую камеру.
Яровой замолчал, молчал и Даутов, ставший похожим на каменного идола. Даже зрачки глаз будто омертвели. Наконец он разлепил сжатые губы и почти просипел:
— Вы не имеете права.
Яровой утвердительно кивнул головой.
— Согласен, не имею. Но ведь сделать это можно и по ошибке, так сказать, по оплошности, тем более что после дачи показаний на Лубянке ты уже никому не будешь нужен.
Голова Даутова дернулась, будто ему влепили пощечину, и он с прежней тупой настойчивостью прохрипел:
— Вы… вы не имеете пра… — оборвался на полуслове, и в его глазах промелькнуло что-то осознанное. — Чего вы от меня хотите?
— Показаний! И прежде всего на господина Драгу. После чего мы перейдем непосредственно на вашего хозяина, то есть на воронцовского резидента «Возрождения». Или все-таки он окопался в Краснодаре? Надеюсь, у вас хватит мозгов не потянуть весь паровоз на себя?
Жомба молчал, и только его глаза выдавали его состояние. Судя по всему, он прокатывал варианты ответа, соотнося их с той информацией, которой владел этот следок, и одновременно прикидывал, что лично ему может светить, если он попрет против того, что уже известно следствию.
— Ну же! — поторопил его Яровой.
Рваный шрам, распахавший лицо Даутова, налился кровавой краской. Жомба выдавил из себя:
— Вы гарантируете мою безопасность?
— Да.
— Мне надо подумать.
— Несомненно, но прежде чем я отпущу вас, вы должны ответить на весьма важный для вас вопрос. Драга. Над ним еще кто-то стоит?
— Да.
— Здесь, в Воронцово?
— В Краснодаре.
Всё сходилось, и Яровой уже не мог не спросить:
— Золотоноши передавали металл вам или все-таки непосредственно Драге?
— О чем вы говорите! Мне и только мне. Они даже не знали, на кого конкретно работают.
— А вы кому?
— А я уже Тарасу Андреевичу.
— Сданный вами металл хранится у него?
— Да.
— Вы знаете это точно?
— Точнее не бывает.
— И далее металл?..
— Какая-то доля оставалась у него, но львиная часть уходила в Краснодар.
— Каким образом?
— Оттуда приезжал гонец.
— Некий Василь в джинсовом костюме и голубая «Мазда»? — догадался Яровой.
Жомба вскинул на следователя неожиданно потухшие глаза, словно хотел лишний раз убедиться в чем-то, и столь же потухшим голосом пробормотал:
— Вы что, и это знаете?
— И не только это, — «успокоил» его Яровой. — Однако кое в чем неплохо было бы и убедиться лишний раз. Кстати, если золото действительно увозил тот самый Василь, то как же он не боялся за свой груз, если его мог остановить любой гаишник на трассе и пошуршать в особо потаенных местах «Мазды»?
— А чего ему бояться, — не очень-то весело хмыкнул Жомба, — когда у него такая ксива на кармане, что тот же гаишник ему только честь отдаст.
— Даже так? — удивился Яровой. — В таком случае последний вопрос: каким образом ваши золотоноши выводили металл с территории завода?
— Спрашиваете — как? — скривился в вымученной усмешке Даутов. — Да им даже не надо было рисковать своей собственной задницей, чтобы проделать этот финт. Тарас Андреевич продумал все до сантиметра, и им, то есть золотоношам, только и надо было, что вынести золотишко из цеха и сделать закладку в тайнике, о котором знал только Петро Сивков, муж той Сивковой, что погибла в Краснодаре. Затем они сообщали ему, что коробочка полна, Петро забирал металл, забивал им тайничок в скорой помощи и со спокойной совестью вывозил его за внешний периметр завода.