Ночь выдалась морозная и непроглядно–темная. Оба солдата, шедшие вдоль линии, время от времени останавливались и, пританцовывая на месте, пытались согреться. От холода не спасали даже надетые по этому случаю валенки — ноги коченели и в них. Местами дорога была заметена снежными сугробами. Ориентироваться приходилось только по редким телеграфным столбам.
Неподалеку у кустов стояли Михаил Старобин и Петр Тартюхин. Соорудив из веток подобие преграды для ветра, они, спрятавшись за ней, лузгали семечки и поглядывали в темноту.
— Ты надежно перерезал линию? — негромко спросил Тартюхин. — Они давно уже должны поднять тревогу и прислать сюда кого–нибудь. Рота немцев без телефона — как ребенок без мамкиной сиськи.
— Тише ты! — прошипел Михаил. — Слышишь?
Оба прислушались. Ничего, только ветер завывает. И вдруг послышался едва различимый звук — это пару раз лязгнул моток телефонного провода на спине у Шванеке. Еще раз, и еще. Лязганье приближалось, потом донесся чей–то голос. Кто–то кого–то звал.
Выплюнув шелуху, Старобин схватился за лежавший тут же автомат.
— Интересно, откуда они идут? Из Горок или из Бабиничей?
— Я пока что никого не вижу.
— Неужели не слышишь?
— Теперь слышу! Помолчи!
Тартюхин, шлепнувшись в снег, залег. Михаил подал ему второй автомат.
— Вон они, смотри! — прошептал Тартюхин. — Из Горок идут!
— Сколько их?
— Не могу сказать точно. Не вижу я их, не вижу, и все!
В следующую секунду до них донесся голос унтер–офицера Хефе.
— Как там у вас дела? Все в порядке? — выкрикнул Хефе.
Гуго, шедший в хвосте колонны, ответил:
— Все нормально.
На задубевшей от мороза физиономии Тартюхина проступила и замерла кривая улыбка.
Немцы уже почти добрались до места обрыва линии. Старобин осторожно положил автомат на заметенный снегом холмик и, прижав приклад к плечу, стал прицеливаться. На дороге застыла группа из нескольких немцев.
— Ага! Нашли все–таки.
И верно, один из немцев поднял руку. Шванеке, поправив висевший на спине моток телефонного провода, поспешил к нему, машинально отирая вспотевший, несмотря на жуткий холод, лоб.
— Оборван?
— Похоже, что да.
Лингман поставил на снег ящик с инструментом, а Видек, присев на корточки, стал подсоединять к оборванному кабелю аппарат.
— Давай побыстрее, а то здесь сдохнуть можно от этого холода! — поторопил его Гуго.
— Знаешь, у меня пальцы не гнутся, — ответил Видек.
— Давайте, давайте, нечего рассиживаться, — потребовал Петер Хефе. Но Шванеке чувствовал, что–то здесь не так. Он своим звериным чутьем осязал висевшую в воздухе опасность. Не нравилось ему это все. Черт возьми, подумал он, а если вдруг…
— Так что там с проводом? — нетерпеливо спросил он.
— Перерезан, — ответил Видек.
Он уже успел подсоединить контрольный аппарат. Крутанув ручку, он стал вслушиваться в трубку, и несколько секунд спустя его лицо осветила довольная улыбка — на другом конце послышался голос Крюля.
— Ну что, нашли наконец? Что там случилось, вы, недоумки?
— Провод был перерезан, — ответил Видек.
Из трубки послышался квакающий голос Крюля. Обер–фельдфебель бранился на чем свет стоит. Тут, плутовато улыбнувшись, унтер–офицер Хефе взял из рук Видека трубку.
Тартюхин и Старобин переглянулись, и Петр прошептал:
— Ты — слева направо, а я справа налево… так мы их с двух сторон…
Тартюхин крепче прижал приклад автомата к плечу.
— И старайся попасть им в пузо! — шепотом добавил он. — Я скажу, когда открыть огонь…
Голос Тартюхина звучал едва ли не ласково.
Карл Шванеке встал на колени рядом с Видеком, взяв провод в руки, стал его рассматривать, потом ощупал его. И вдруг, резко обернувшись, бросился в снег с криком:
— Ложись!
Буквально в одну секунду все лежали ничком в снегу. И в тот же момент затрещали автоматы Тартюхина и Старобина. Стреляли из кустов неподалеку от дороги. Еще падая в снег, Гуго ощутил тупой удар в левое плечо, тут же онемевшее. Странно, но боли он не почувствовал и так и не понял, что произошло. Не сразу и ощутил, как по спине стекает тепловатая жидкость. Только тогда он сообразил, что ранен.
— Черт, меня подстрелили, — с каким–то даже удивлением простонал он.
Рядом, вжавшись в снег, лежал Видек. Услышав Гуго, он повернулся к нему и спросил:
— Куда попали?
— В плечо.
— Вот же дьявол — если бы мы хоть могли открыть ответный огонь! А то ведь нечем! — в отчаянии пробормотал Видек.
На всю их группу был единственный автомат, из которого сейчас вовсю палил залегший в снежной ложбине унтер–офицер Хефе. Откуда именно их обстреляли, он понять не мог, но палил наугад, решив прочесать местность.
Тартюхин со Старобиным, словно лисы, затаились за снежным бугром. Но пули свистели далеко в стороне и выше. Оба вновь дали несколько очередей. Шванеке подполз к Петеру Хефе.
— Провод был перерезан! — с искривленным от досады лицом доложил он. — И если бы не ты, нас бы давно перещелкали, как козлят.
Унтер–офицер Хефе чуть приподнял голову, но тут же вынужден был снова вжаться в снег — одна очередь русских прошла чуть выше их голов, вторая взметнула снег в полуметре впереди. Не целясь, Хефе нажал на спусковой крючок и длинной очередью прошелся по кустам.
— Дай–ка лучше мне, так не стреляют! — сердито произнес Шванеке.
Он уже трижды побывал в России, он знал противника, знал хорошо, не хуже себя самого.
Петер Хефе без разговоров отдал ему автомат, будто был рад отделаться от этой штуковины. Ощутив прикосновение холодного металла, Шванеке сразу почувствовал себя другим человеком, он как бы слился с оружием, к которому успел привыкнуть за годы войны, сжиться с ним, будто и на свет появился с автоматом в руке. Пока подтягивались остальные, собираясь группой — Видек тащил раненого Гуго, — Шванеке перекатился за сугроб и стал методично простреливать каждый куст, потом, сменив обойму, продолжил прицельный огонь. Он, как и Тартюхин с Михаилом Старобиным, был теперь в своей стихии. Реакция его была молниеносной — совсем как у дикого зверя. О грозившей ему опасности в этот момент он не думал, а думал о том, как побыстрее уничтожить своего противника.
Шванеке прекратил огонь. Смысла нет тратить патроны, если не видишь врага. А заснеженная дорога лежала перед ними, словно ничего не происходило. На горизонте темнел лес, грозный, таинственный, полный опасностей. Петр Тартюхин и Михаил Старобин неподвижно лежали за своим сугробом, а Шванеке — за своим. Противники, стараясь ничем не выдать себя, даже дышать боялись. Тартюхин осторожно повернул желтое лицо к Михаилу. Последняя автоматная очередь прошла буквально впритык, заставив их насторожиться. Теперь уже стрелял человек опытный, знавший, как верно распределить огонь.
— Этот уже имел дело с нами! — прошептал он, остро ощутив исходившую от невидимого противника опасность. — К ним прибыло подкрепление, так что давай–ка убираться отсюда подобру–поздорову!
Тут напряженную ночную тишину прорезал резкий звонок полевого телефона. Голос из другого мира. Тартюхин, осторожно приподняв голову, стал всматриваться туда, откуда донесся звук. Эрих Видек, лежавший рядом с аппаратом, дотянулся до него и взял трубку.
— Тише вы там! — прошипел он в микрофон.
Но трубка не унималась — оттуда сыпалась брань обер–фельдфебеля Крюля.
— Идиоты! Где связь с 1–й ротой?
— На небесах! Мы попали под обстрел. Партизаны! Рядовой Зимсбург ранен…
И тут снова застрочил автомат Тартюхина. Он бил наверняка — туда, откуда послышался звонок. Швырнув трубку прямо в снег, Видек вжался в продавленную им в снегу ложбину.
Обер–фельдфебель Крюль, замерев, сидел на жестяном ящике, тупо уставившись в пространство. Сначала он не мог, отказывался осознать произошедшее. Потом до него постепенно дошло, что он на Восточном фронте, в этой проклятой стране, которой он пуще чумы боялся. И осознание этого, которое он все эти дни старательно вытеснял из разума, вмиг превратило его в трясущееся от ужаса подобие человека.
— Они попали под обстрел! — пролепетал он.
В трубке он действительно услышал несколько выстрелов, потом раздался щелчок, и все стихло.
— Попали в аппарат!
Крюль, словно ожегшись, бросил трубку, словно пули через нее могли добраться и до него сюда. Побледнев, он весь колотился от страха, даже не замечая этого.
— Их обстреляли партизаны… Зимсбург ранен…
— Вот так и бывает на войне, обер–фельдфебель! — многозначительно резюмировал Обермайер.
И тут же, повернувшись к Кентропу, скомандовал:
— Берите 12 человек и туда! Быстро! И поосторожнее там, ни к чему зря терять людей. Гранаты с собой возьмите! И санитара — Дойчмана — тоже!
— Какая свинья! — в ярости пробормотал Шванеке. — Дрянь паршивая!
Встав на колени, он стал стрелять по двум петлявшим как зайцы, удалявшимся темным фигуркам, то исчезавшим за кустами, то вновь появлявшимся. В конце концов они растворились во тьме.
Михаил, тяжело дыша, бежал за ловко маневрировавшим среди низких деревьев Тартюхиным. Злобное тарахтенье немецкого автомата вселяло страх». Упругие ветви кустарника царапали в кровь лицо, но он, невзирая на них, мчался вперед, пока, споткнувшись обо что–то, не упал лицом в снег.
— Бог ты мой, ну и дела!
Низкорослый азиат молчал. Разорвав зубами индивидуальный пакет, он стал перевязывать левую руку. Михаил недоверчиво взглянул на него:
— Тебя что, зацепило?
Тартюхин, гневно прищурившись, продолжал молчать. Наскоро перевязав руку, он не обращал внимания на постепенно охватывавшую всю руку до плеча боль. Гнев бушевал в нем словно лесной пожар.
— Я его убью! — сквозь стиснутые зубы наконец прошипел он. — Он первый, кто ранил меня. Понимаешь, первый! И покоя мне не знать до тех пор, пока он по земле ходит. Либо он меня прикончит, либо я его!
— Как мне кажется, вы уже давно нигде не были. Или я ошибаюсь? — произнес доктор Кукиль.