– Вот те на, подарочек, забыл что ли, а, Дмитрич? – разразился добрым клокочущим смехом Егорыч. – Вон ту, пузатую выводи, сейчас мы этой барышне устроим променад.
– Эту? – уточнил Максим, приподнимая чёрную, как "кока-кола" бутылку с надписью "Old Monk XXX Rum".
Егорыч глянул на Максима с тревогой и заботой, разбавленными видом разномастного алкоголя.
– Слышь, Дмитрич, тебе, кажись, натурально память отшибло.
– Эту? – Максим вытащил другую, с выдавленной под горлышком лошадью.
– Во! Ага! Её самую, вайтхорсу. А закусь у тебя есть?
– Пошли глянем, возвращаемся на исходную.
На кухне Максим открыл холодильник и долго в него всматривался, надеясь найти в белом безмолвии холодного чрева следы оставшейся с прошлого лета закуски. "Заглянула, чтобы выкинуть испортившееся, – вспомнил он слова матери. – Вернёшься домой, сходи в магазин". Об Ане он последнее время почти не вспоминал, только в тесном соседстве с обидой.
– Ну, чегось показывают? – почесал небритый подбородок Егорыч. – Сериал начался?
– Цыц там, – Максим глянул на банку тушёнки и поморщился – тушёнки не хотелось. – Без закуси будем.
– Ну, уж нет, без закуси нельзя, не алкаши поди. – Довольно улыбаясь, Егорыч выудил откуда-то из подмышки прозрачный пакет с желтоватым рассолом, в котором, как рыбки в аквариуме, плавали морщинистые огурцы.
– Лихо, – сказал Максим. – А если протечёт?
– Не протечёт, я узлом завязал. Давай банку.
– Банку?
– Ну, тарелку… И тушёнку направляй сюда, сваграним макароны по-флотски. Есть хоть макароны?
– Надеюсь.
Максим закрыл холодильник и для начала принялся искать подходящую тарелку, а лучше салатницу. Память давала один сбой за другим. Кухня выглядела незнакомой. Почти год без хозяйской руки, но дело было даже не в этом – он просто её не помнил. В глаза бросалась небрежность ремонта: криво установленная розетка, тёмные пятна вокруг ручек, кое-где отошедшие от штукатурки обои и неровные стены. Они были такими и раньше, наверняка были, это же его квартира, его кухня и его раковина, и шкафчик над ней тоже его, только объекты лишились истории, словно и не имели – приплыли из чужой жизни, в которой чертили по памяти, как по бумаге, карандашом без стержня, не оставляя следов. Максим смотрел на чистый, но мятый лист своего прошлого и не мог прочитать собственные заметки. Не мог вспомнить. Например, как выглядит и где хранится салатница.
Он поставил перед Егорычем сковородку.
– Сюда огурцы вынимай.
– Не, жарить не надо, – испугался сосед, – они ж солёные!
– Да знаю, вынимай.
– А для макарон?
Максим снова открыл духовой шкаф, достал кастрюлю и включил воду. Так, теперь нож или открывалку для тушёнки. С этим оказалось проще. Нашлись и макароны, на полке с чаями и крупами – запасы, сформированные ещё Аней.
Егорыч бережно распутал на пакете огромный пионерский узел и опустил в рассол дрожащую пятерню. Выловил огурец, положил на сковородку и полез за вторым. По кухне пополз кислый запах тёплого маринада.
– Вилка нужна?
– Стопари давай.
Максим принялся проверять шкафчики в надежде найти рюмки или хотя бы не очень большие стаканы. И потерпел фиаско. Пришлось взять странные кофейные чашки с кривой, будто оплавленной ручкой, такой маленькой, что туда едва пролезал мизинец.
– Дизайнерские, чтоль? – хмыкнул Егорыч, брезгливо косясь на уродцев.
– Хрен его знает, других нет.
– Были же! Помню.
– А я вот не помню! – вспылил Максим.
Сосед задумчиво почесал подбородок и взялся за бутылку. Кремовая крышечка отозвалась прощальным хрустом. Егорыч аккуратно положил её на стол, чтобы не укатилась.
– Ну, Дмитрич, за память. А то, – он сделал многозначительную паузу, – глядишь и должок зажмёшь.
– Какой ещё должок? – устало спросил Максим. Он смутно вспомнил, что Егорыч везде таскался в какой-то смешной шляпе или кепке. "Где она теперь? Потерял или пропил?"
– Какой должок? – передразнил Егорыч. – Какой надо должок. Хороший должок. Должи-и-ище.
– Слышь, ты ври да не завирайся. Кто кому должен, ещё посмотреть надо. Как бы сам в должниках у меня не повис, когда голова прояснится.
Сосед поднял перед собой кофейную чашку с налитым до краёв скотчем.
– За мир во всём мире, чтобы не упало и не грохнуло, и, этого, чтобы память вернулась…
– Иди ты, Егорыч, – процедил Максим, опрокинул в рот виски и потянулся за огурцом. – Лучше новости давай, что там у тебя есть.
Егорыч понюхал огурец, кусать не стал, сразу же налил по второй, и нетерпеливо потёр ладони о трико. Глаза соседа налились влагой. Над пристроенной на электрическую конфорку кастрюлей поднимался пар.
– Ну, за здоровье нации, спортивные успехи, мать их, юниоров и чтобы срослось у сирийцев, – провозгласил Егорыч, поднимая над столом кофейную чашку. – Хлопнем.
Выпили, Максим откусил огурец, Егорыч занюхал.
– Ну, чем там мир дышит? – спросил Максим.
– В Китае одному узкоглазому прописали, этого, кислородную терапию…
– Они же все там узкоглазые.
– И чё?
– Какому-то особенному узкоглазому прописали?
– Не, обычному китайскому узкоглазому. Ты слушай, Дмитрич. Посадили его в барокамеру, куда кислород закачивают, а он такой глядь – врачи свалили, ну и курнуть решил. Ха, типа чего без дела маяться?
– И что?
– Как что! Жахнуло так, что всему отделению баста пришла.
– Егорыч, где ты всё это берёшь?
– Как где? Газеты, этого, читаю.
– Газеты читаешь?
– Читаю. А ну как про меня напишут.
– Про тебя? – удивился Дюзов. – Это с какого перепугу?
– Как с какого? – хитро прищурился Егорыч. – Писали ж раньше. Так, мол, и так, Валентин Карета, звезда российского хоккея, ты разве не слыхал?
– Да ла-адно… ты, что ли, хоккеист?
– Было дело.
– Травма? Бросил?
– А-а, – Егорыч махнул рукой и с ненавистью прищурился на бутылку, – я бросил, меня бросили… жизнь, сука.
"Я же почти ничего о нём не знаю, кроме того, что выпить любит, вроде как не работает, живёт сам, даму какую-то принимает… ничего… С другой стороны, а оно мне надо?"
– Егорыч, а семья у тебя есть? – поддавшись порыву, спросил Максим. – Дети? Братья-сёстры? Старики?
– Я сам старик, – опустил глаза Егорыч. – Умерли родители. А сёстры… уехали давным-давно, а весточки нет…
– Две сестры?
– Две, – кивнул Егорыч. – Кому я нужен? Даже родная дочь избегает… стыдится.
– В Красногорске она?
– А хрен её знает.
Егорыч налил по третьей. Опрокинули.
– Гадость, конечно, – прошипел Максим, разжёвывая кислый огурец.
Сосед помотал головой, словно стряхивая грусть, поднял вверх указательный палец и пробасил:
– Один нобелевский, этого, лауреат, из Швеции который, объявил, что все люди, то бишь и мы с тобой, дубликаты.
– Дубликаты чего? – ухмыльнулся Дюзов, припомнив какой-то стишок. – Бесценного груза?
– Не, сами себя дубликаты. Потому что Земля, как будто, давно взорвалась, а мы на запасной мыкаемся, которую сами же и состряпали.
– Слышь, Егорыч, может лучше про реактор, про любимый лунный трактор… м-м… как там дальше?
– Дмитрич, ты про что?
– Да у Высоцкого было.
– А! Щас… про реактор, про безумный лунный трактор, – Егорыч сдвинул лохматые брови и стал беззвучно перебирать губами. – Вот те на… реактор… забыл, млять.
– Бред чистой воды, – хмыкнул Максим. – Про дубли твои.
– Ага, вот и лысый по телеку сказал, что бред, – согласился сосед.
– И что теперь?
– Хрен его знает… А! Вот! Так нельзя же, год подряд, то тарелками пугают, дескать, подлые, летают, то у них собаки лают, то… м-м… руины говорят… дальше не помню.
– Фантастика, короче, – сказал Максим.
– Адыгейский сыр! – воскликнул Егорыч, закрыл один глаз и заглянул другим в кофейную чашку, точно в замочную скважину.
– Не мешкай.
– Вас понял, – Егорыч разлил скотч по чашечкам и, глядя на скрюченный огурец, сглотнул. – Ты мой бери, этого, не тушуйся.
Тяпнули. Максим заел половинкой дарёного огурца, остаток положил на сковородку. Встал, чтобы открыть банку тушёнки.
– Вот ещё, – шумно выдохнув через нос, продолжил Егорыч, – метеорит спёрли.
– Какой метеорит?
– Эншис… Энвшисейм… не, не так, Энсишейм, во! Его Максимилиан, олигарх французский, в пятнадцатом веке на цепь посадил, чтобы тот назад не отчалил…
– Максимилиан? – переспросил Максим.
– Ага. Считай тёзка твой.
– Допустим.
– Теперь его спёрли англичане, чтобы под короля класть.
– Максимилиана? – улыбнулся Дюзов.
– А? – не понял Егорыч.
– Зачем Максимилиана под короля класть?
– Не, не его класть. Он же не мадмузель, чтоб его под короля. Метеорит класть. Во время коронации в Вестенмин… вестернмен… тьфу… Вестминтверском аббатстве, под стул короля. Ну, заместо этого, скунтского камня, который шотландцы спёрли у англичан, когда независимость у них, этого, ф-фьють. А без скунтского камня английский король как бы и не король вовсе, а сыр адыгейский. А Энси… Энсившейм по весу подошёл. Ну и там, небесно-божественное, то да сё, вот и спёрли.
– Плохо это, – объявил Максим. – Неправильно.
– За правду? – схватился за бутылку Егорыч.
– За закон, – уточнил Максим. – Начисляй. – И доел половинку огурца.
– Весь-то зачем… – нахмурился Егорыч.
– Сейчас макарохи замешаем, – напомнил Максим. – Можешь ещё за корнишонами-мутантами сгонять?
– Нет у меня больше, не мои были.
– Как не твои? А чьи?
– Рамзеса из третьего.
– Кого?
– Да таджика одного, с метлой тут бродит, в третьем подъезде живёт. Этого! Если за закусью надо метнуться, так и скажи, я мигом. Одними макаронами сыт не будешь…
Максим посмотрел на наполненную чашку.
– Сам схожу. Всё равно холодильник пора затарить.
– Ну, тогда за этику межвидовых сношений, чистоту нации и чтобы всех видистов поганой метлой, как негров в семнадцатом!