Ленору же эта привычка сына только веселила.
— Ну… когда мы были в магазине. Они на всех ценниках забыли добавить единицу.
Женщина удивленно приподняла бровь.
— С чего ты взял?
— Ну… там везде было, — Марк начинал загибать пальцы, — девяносто девять, девятьсот девяносто девять… почему не написать сразу сто или тысяча… — он недоумевающе покачал головой, — это ведь красивее.
Ленора хмыкнула. Она знала, что её сын не глупый, но по некоторым областям, вроде математики, он обгонял своих одногодок сразу на пару лет. Её взяла приятная гордость, однако мать все же сомневалась, что сын готов слушать про все премудрости маркетинга.
— Ну, не совсем, — начала она, посмотрев на сына, — никому не нравится когда в числе много нулей.
Марк забавно нахмурился.
— Но ведь нет разницы… я не понимаю…
— Вот представь число сто. — женщина начертила в воздухе квадрат, — На деле, это больше, чем девяносто девять. Но выглядят две девятки гораздо интереснее, тебе не кажется?
Мальчик несколько разочарованно кивнул.
— И всё? — простая красота никогда не казалась ему достаточным оправданием для чего-нибудь.
— Да нет, — мать прекрасно знала об этой особенности сына, — Еще эта пропавшая единица вводит людей в заблуждение. Заставляет подумать, что число совсем не то, чем видится.
— Это как?
— Кто-то может не заметить подвоха и опомниться, когда уже будет поздно.
Марк тут же широко улыбнулся, решив, что понял нечто такое, до чего не каждый взрослый поди додумается.
— Ха! Глупые люди! — гордо произнес он, приподняв подбородок.
Ленора легко посмеялась от умиления.
— Глупые люди, — она с улыбкой закивала головой и подняла книгу с колен.
Марк продолжил носиться по комнате.
— Сука.
Я произнес это, даже толком не успев прийти в себя. Ведь, помимо криков Элизы, что по какой-то причине сидела на полу в углу комнаты, меня сразу смутило кое-что еще.
Мне знаком этот вид. Точнее, вид, открывающийся конкретно с этого ракурса.
Старик снова засунул меня в склеп. Я бы сказал, что испытываю дежавю, однако, в отличие от дежавю, у меня было точное понимание того, когда подобная ситуация происходила в предыдущий раз.
Что же до старика и его женушки, то они стояли прямо передо мной. Но всё было не так просто — из груди Родиона торчал нож, за который он держался рукой, скривив лицо. Выглядел старый пень хреново, казался бледным и еще более высушенным, чем обычно. Удар должен был его убить и… судя по всему, так и произошло. Скверна (в голове до сих пор не укладывалось, что она выбрала себе телом эту миловидную старушку) держала мужчину за плечо, её рука была полностью окрашена в фиолетовый и вливала в Родиону энергию, что, судя по всему и позволяла ему жить.
Похоже, он не врал. Старик также может питаться скверной, как и я. Хорошо хоть, не бессмертный. Я невольно скривился — и лицо моментально загорелось болью.
Я не мог понять, почему в отражении окна поезда из сна, моя физиономия была измазана кровью. Что же, кажется ответ прост. Он не просто нанес на меня печати… он вырезал их на мне. Отличные новости.
Однако по сравнению с тем, что они сделали с клановскими — это еще цветочки. Ранее хаотично разбросанные по церкви трупы теперь были разложены по полу в довольно-таки очевидном порядке — полукругом под моими ногами. Белецкого среди них, кстати, не было. Как и хотя бы одного намека на то, что с ним в итоге произошло.
Я поднял голову и посмотрел очевидно испытывающему муки Родину прямо в глаза.
— Ну и… — я сглотнул ком в горле, — что дальше? Снова попытаешься засунуть меня в эту коробку на тридцать лет?
— Нет, — старика на мгновение перекосил болезненный тик, — нам это ни к чему. Просто дай закончить ритуал, и все останутся в выигрыше.
В этот раз он решил говорить строго и по делу, без умничанья и поучений. Каждое слово давалось ему с болью, а голос звучал так, словно ему катастрофически не хватает кислорода — тихо и шипяще.
Разумеется, услышав эти слова, я первым же делом попытался подняться и выбраться из саркофага. Ноги-то в этот раз целые. Однако тут же замер на месте, словно удерживаемый невидимой цепью. Ну, конечно, печати были вырезаны явно не для красоты.
Я на секунду задумался над тем, почему они вообще на мне работают, Уроборос ведь должен блокировать все внешние эффекты, однако разгадка лежала на поверхности. Печати сдерживали не меня, а скверну во мне. Другого объяснения я, по крайней мере, не вижу.
Как бы там ни было, Родион ответил на мои попытки выбраться ухмылкой:
— Боюсь, что, как и у Элизы, — он глянул на мою невесту, что с ужасом наблюдала за происходящим в паре метров от парочки, — выбора у тебя особо нет.
— Ну, конечно, — я ухмыльнулся и покосился на окровавленные тела клановских. — А у этих парней мог бы быть.
— Был, — он даже не окинул членов совета взглядом. — И привел их сюда.
Я скептично глянул на старика, но тот просто продолжил.
— Тебе с ними придется часто видеться, когда мы перейдем к следующей части… очищения.
Разнообразные фазы и части всяческих планов уже стояли у меня поперек горла. Я хмыкнул.
— И кого ты собрался очищать?
— Не кого, а что. Мертвые города, скверну. Всю зараженную территорию.
Я покачал головой.
Уже понятно, что самой скверне, как сущности, не нравится что под её влиянием люди превращаются в какую-то неведомую хтонь, однако каким образом избавление от оскверненных территорий должно было помочь? Все равно что лечить открытый перелом пластырем.
— И… зачем? — я нахмурился, — Вам не кажется, что это решение в лучшем случае временное? Пробужденные не перестанут умирать. Как и не перестанут происходить войны. А значит, мертвые города появятся вновь. Замкнутый цикл. Если ваш план не включает в себя превращение всего населения земли в хиппарей, то…
— Мы сломаем этот цикл, — так твердо, как он мог в текущем состоянии, произнес Родион, — Вернее, ты сломаешь. Подумай, Марк. Ведь скверна перестанет бесконтрольно распространяться, если не станет силы, из которой она произрастает.
Я глупо уставился на него, подумав, что мне послышалось.
— Ты… хочешь лишить всех пробуждённых своих сил?
— Не сразу, — старик кивнул. — Сначала нужно избавиться от скверны.
— И что толку? Это ведь бесполезно. Пока есть хотя бы один пробужденный, после его смерти скверна появится вновь, излечи ты хоть все мертвые города на земле.
— Верно, — старик цокнул языком, — Мы не можем поделать ничего с теми, в ком уже есть сила. Пока не можем.
Почему-то я был уверен, что это «Пока» непосредственно относилось ко мне.
— Ну, допустим, заберешь у всех силу, если вообще это возможно, кто от этого выиграет? — я с трудом представлял себе этот прекрасный мир будущего. — Даже наоборот — только накалит обстановку. Просто подумай, какая начнется мясорубка, если враз уравнять пробужденных с… да теми же трущобными!
Родион улыбнулся.
— Я это прекрасно осознаю. Вот только перед нами не стоит цель сражаться за всё хорошее против всего плохого. К тому же это — небольшая плата за то, чтобы весь мир не оказался поглощен скверной после одной большой войны с участием пробужденных. Это если говорить на твоем языке.
Я перевел взгляд с Долгова на Скверну.
— А как насчет… — я натужно улыбнулся, — просто перестать распространяться, м?
— Боюсь, дитя моё, здесь я не имею власти. — она говорила неестественно сухо.
Да я уже догадался.
Возможно, не лежи я сейчас скованный невидимыми узами по рукам и ногам, в склепе, я бы и проникся глубиной трагедии, которую испытывает эта сущность. Всё же… она не то чтобы хочет кому-либо зла. Из того, что я понял, всё, что ей нужно — это побольше таких, как я или Родион. Однако из-за силы и губительной энергии, что после неё остается, среднестатистический отпрыск скверны… выглядит довольно жутковато.
Как бы там ни было, еще пара вещей остается совершенно непонятными.
— Хорошо, — я снова посмотрел на старика. — Но… каким боком здесь я и Элиза?
Девушка бессильно сидела на полу, в дальнем от меня углу комнаты и апатично смотрела куда-то перед собой. Она перестала кричать практически сразу после того, как увидела, что я проснулся и оцепенела — прямо как тогда, перед клубом. С одной стороны, её истерика бы ничего не решила, но с другой… мне прекрасно известно, что Элиза способна на большее, нежели беспомощный ор в слезах. Будет жаль, если она окажется не в состоянии хотя бы попытаться мне помочь.
— Как я и говорил — дюны состоят из бесчисленного числа маленьких песчинок. И ты стал одной из этих песчинок. Возможно, даже кучкой, — он поднял указательный палец вверх. — Очень важной кучкой, если так будет угодно твоему самолюбию.
— Благодарю. — я издевательски сощурился.
— Ну а насчет бесполезности, — старик апатично глянул по сторонам. — Многие проблемы попросту не имеют «красивых и простых» решений. Как бы этого нам не хотелось. Мы не можем просто взять и сделать так, чтоб никто не голодал. Не можем сделать так, чтоб никто не страдал и не умирал.
— И поэтому ты так убиваешься? Ради латки, которая поможет сдержать скверну на лишний год? — я закачал головой.
— Марк, — он цокнул языком. — Весь мир, весь наш социум состоит из костылей да латок, которыми мы заделываем пробоины и надеемся, что корабль доплывет до суши. Только вот суши нет, — он развел руками и слегка скривился от боли в груди, — Людям лишь остается делать все, что оттянет неминуемый конец как можно на более дальний срок. Это называется — выживание.
Я хмыкнул.
— Людям. Но ты не человек.
На это он просто рассмеялся.
— А ты Марк, сам-то кто? — он приподнял подбородок и сделал небольшую паузу. — Человек?
Я не знал как ему ответить. Даже для себя не мог определиться с тем, какой ответ будет честным.
Старик заметил мою заминку:
— Если тебя интересует мое мнение: я живу в мире людей. Среди людей. И даже если я от них отличаюсь, я все же считаю себя человеком. Что и тебе советую, Марк.