— Ваше высочество, приходится сдерживать толпу: если не охранять, то волна народной радости не дала бы нам возможности свободно следовать по улице.
Принц удовлетворился таким ответом. Адъютанты переглянулись. Лорды скучно зевали. Им, несмотря на хорошие белые колониальные шлемы, было очень жарко!
Наконец, торжественная процессия влилась на главную улицу Карачи, в конце которой находился генерал-губернаторский дом. Перед самым началом улицы принца встретил народ.
Темная масса людей сзади бесспорно напоминала людей в полицейских тюрбанах. Они подозрительно выпирали на первый план двух: одного белого и одного желтого. Оба, и белый и желтый, корчились от смеха и кричали. Черт их знает, что они кричали, но что-то они кричали.
Принц встал.
— Мой обожаемый народ, — начал он…
Сзади кто-то спросил шефа полиции:
— Скажите, Ретингем, почему у вас туземцы так сильно видоизменяются и большинство из них в полицейских тюрбанах?
Эндрью Ретингем немного запнулся, но потом достаточно спокойно сказал:
— Видите ли, драхма Брамы — переселение душ; а насчет одеяния, так это у нас мода.
— Понимаю, — многозначительно согласился спрашивающий.
Уэльский сел. Он кончил. Толпа кричала и приветствовала. Принц вынул шелковый платок и кокетливо помахал им.
Как только кортеж принца двинулся дальше, толпа полицейских во главе с Дикки и Сакаи исчезла в воротах ближайшего дома и вынырнула за следующим поворотом навстречу царственной процессии. Принцу пришлось встать.
— Мой верноподданный народ! — сказал он.
— Слушайте, — опять спросил Ретингема любознательный голос в свите, — почему у вас толпа похожа друг на друга, как два экземпляра одного номера «Стрэнда»?
— Климат и почва, — сухо оборвал шеф полиции и, решительно отказываясь продолжать разговор, повернул голову в другую сторону.
Через улицу, промелькнувшую вправо, Драйер заметил торжествующих полицейских и еще двух здоровых парней, из которых один был черный.
И в то время, как толпа № 1 огибала какими-то закоулками дома и полицейские упрашивали ее не выдавать их, — на что после долгих уговоров Дикки и Сакаи согласились, — другая партия полицейских подталкивала вперед — Виктора и Бинги…
Они спокойно вошли в город с запада и, измученные дорогой и приключениями, решили в этом городе найти организацию и попросить у нее помощи. Кроме того, им очень хотелось отдохнуть. У входа в город на них, как на диких зверей, набросились полицейские и сказали, что если они не будут повиноваться, то они их убьют.
Фоксик лаял и усиленно пытался попробовать на вкус ляжки полицейских, в частности красномордого сержанта.
У этой партии народа колеса были смазаны неважно. Что-то упорно у них не ладилось и особенно мешал попадавший под ноги пес.
Драйер оживился. Все-таки маленькое разнообразие! Он посмотрел на Уэльского. Уэльский, казалось, не замечал ничего. Его глаза устремились высоко вверх и застекленели.
Народ быстро приближался к принцу. Принц еще быстрее приближался к народу. Наконец, они столкнулись почти вплотную и Уэльский дернул за такой-то нерв свой язык:
— Мой обожаемый народ…
Теперь уже сам Эндрью Ретингем обратился к любопытному собеседнику из свиты:
— Ну, что же, милорд?
— Ничего, сэр, — ответил тот, — по некоторым, правда, может быть, и неточным сведениям, последние черные из Индии были вытеснены за тысячу лет до рождества Христова…
Фоксик добился своего! Он ухватил красномордого за ляжку. Так хорошо вцепились его остренькие зубки в мускулистое тело парня, и так здорово красномордый пискнул, что сделал бы честь любой вербной колбасе.
К счастью для всей процессии, кавалькада принца уже повернула в другую сторону, и скандал благополучно сошел с рук. Фоксик бегал от красномордого. Красномордый бегал за Фоксиком. Все преимущества были на стороне собачки и красномордый держался за укусанное место.
Народ № 2 решил прекратить внутренние распри и, предводительствуемый Фоксиком, на которого красномордый плюнул, свернул в один из проходов.
Мимо них промелькнул народ № 1.
— Джико, — сказал Дикки, — и нашего полку прибыло.
Когда они были против народа № 2, то Дикки крикнул:
— Вы тоже толпа?
— Мы… — начал удивленный Виктор.
Но народ № 1 исчез за углом, и они пересекли проход по направлению к другому проезду.
Из ворот выглядывали зловещие лица.
Их бедра были узки и только головной убор и повязка вокруг чресел прикрывали изнеможенные фигуры. Глаза горели знойными грозами, на пальцах рук были острые, длинные когти, а на лице, небритом за долгие годы, отросли длинные-длинные волосы.
Они шли прямо, скрестив руки на груди, смотря далеко вперед, пронизывая все, что встречалось — магнитом своих бездонных черных очей.
Ноги, иссохшие, покрытые струпьями царапин и ран, мягко ступали по земле и высокие тела плавно раскачивались… Губы на лицах плотно сжались. Возвышенный сильный дух, победивший и умертвивший плоть, победоносно горел над головами десяти саманов.
Обе партии полицейских, обе партии народа, свита принца, генерал Драйер и Эндрью Ретингем застыли от неожиданности. Даже любопытный собеседник шефа полиции настойчиво проглядывал свой монокль.
Саманы появились внезапно, скользнули по направлению к голове процессии, к принцу Уэльскому, со склоненными покорно головами и скрещенными руками.
Полицейский эскорт раздался по обе стороны, образуя коридор, по которому плыли саманы. У одного из углов поперечных улиц с любопытством смотрели Дикки и Сакаи. Настоящий народ приближался!
Когда саманы подошли достаточно близко, один из них, самый высокий, самый худой и самый истощенный, не человек, а вобла, отделился и протянул свои сухие длинные руки. Он отвесил низкий поклон и, когда подымал голову, то скрестил руки и опустил глаза к земле.
Саманы терпеливо выслушали речь принца и их сухие губы только плотнее сжались. А когда Уэльский кончил, Драйер и Ретингем немного поторопились с выражением восхищения…
Сухой, до ужаса четкий, режущий голос бросил:
— Да здравствует свободная Индия! Смерть ее палачам!
Что-то скользкое, блестящее, леденящее кровь показалось в руке самана. Парой выстрелов Ретингем свалил двух первых.
— Оперетта кончилась! — крикнул Дикки, разбил морды державшим его полисменам, выхватил у кого-то револьвер и бросился к индусу. Сакаи, ломая челюсти, побежал за ним…
Но они не успели приблизиться к процессии, как их перевязали, избили и вместе с саманами запихали в башню молчания.
Башня молчания!.. Башня мертвых!.. Башня судорог!..
Внизу, в воронке, лежали обглоданные хищниками скелеты. Толстые стены башни шли вверх; тяжелая чугунная низкая дверь на массивном засове и еще две таких же двери. Саманов, Дикки и Сакаи впихнули в эту башню. Все случилось так неожиданно и быстро… Саманы, лесные странники, люди, изжившие плоть, безмолвствовали. Казалось, что они могут вечно сидеть на одном месте и смотреть на одну точку.
Они небрежно устроили свои тела.
Сверху свисал ломоть призрачного неба и проходили дразнящие, легкие, перистые облачка. Только жара сухая, без малейшего ветерка, спускалась к ним и стены обдавали пылью тысячелетий…
Отчаяние не было в привычках Дикки. Он вспомнил, что в последнее время вел себя вообще страшно глупо. И ругался больше всего за невыдержанность в последний момент. Сакаи, подобно саманам, совершенно не волновался и осматривал стены башни. День близился к концу.
Неприятно действовали на нервы хрустевшие под ногами кости и черепа. Дикки вздрогнул.
В зажатом костяке руки, оторванной с запястьем от какого-то скелета, он увидел блестящий металлический значок. Что-то заставило его нагнуться и с легким отвращением поднять руку. Пальцы сначала не поддавались, потом сразу рассыпались и на руке у Дикки осталась звездочка с серпом и молотом. Он показал ее Джико, а потом пристегнул к своей рубашке.
Когда-то очень давно индийские владыки сажали в башню непокорных рабов. Позже в нее попадали эти же владыки, не желавшие подчиняться победителям-парсам. Парсы, покоренные людьми белокурых рас, сложили здесь свои кости. А теперь с особой ненавистью белые владыки кидали в башню смерти, вместе с фанатиками-индусами, индусских борцов, рабочих из городов, крестьян, не платящих налогов, и белых, шедших рука об руку с ними…
Начинало темнеть. Клочок неба розовел, и перистые облачка превратились в золотисто-палевые. Из розового небо постепенно серело, потом перешло в темно-синеватый блеск и, наконец, наверху ярко заблестели звезды. Невыносимо хотелось пить.
— Завтра, старина, мы будем чувствовать себя немного хуже! Я не думаю, что нас прикончат холодным или горячим оружием…
Дикки был прав.
Самым отрадным местом в их заточении был кусочек неба, но до него, по крайней мере, двести футов гладкой, сточенной временем стены. На саманов Дикки перестал обращать внимание. Саманы слились с сумерками, ушли в камни…
Глубокой ночью заснувший Дикки ясно почувствовал, что кто-то его зовет. Он открыл глаза.
— О, иностранец, — протяжным спокойным голосом заговорил с ним саман, — встань и слушай! Мы знаем, вы хотите идти в страну, лежащую далеко на севере. Саманы все узнали и они хотят вывести вас, о, иностранцы, из башни молчания. Как?.. скажешь ты. Но это не должно интересовать тебя и только об одном хотят предупредить саманы. Через два места, полных ужаса, пройдем мы. Хватит ли у вас, о иностранцы, силы духа, чтобы миновать их? Ты не можешь представить ужас мест, по которым пойдем мы к спасению. Спокойствие, — вот что спасет вас, о иностранцы!
— Веди нас, саман!..
Дикки, не колеблясь, согласился и разбудил Сакаи. Все равно, другого выхода не оставалось! Понимать, как они собираются вывести их из этой крысоловки, он не хотел. Говорят, значит, сделают.
Саманы встали и пошли за старым саманом, говорившим с Дикки. Старый саман начал размеренными шагами что-то отсчитывать, потом опустился на колени.