Женя знала, чего добивалась. У одного из портиков, наиболее сохранившегося, она остановилась и запрокинула далеко назад свою головку:
— Ах, какая прелесть!
— Что? — поинтересовался Арчибальд.
— Вот тот верхний барельеф! Но, к сожалению, я не могу рассмотреть его.
— Если Джесси разрешит?..
— Арчи, вы очаровательны! Арчи, вы прелесть!
Сесиль, сияющий, бережно посадил Женю на плечо. Сейчас же ее лицо переменилось и стало серьезным. Она быстро вынула из кармана палочку фосфора и, твердо надавливая, что-то написала на стене.
— Спасибо, опустите меня, Арчи!
— О, Джесси, — ответил лейтенант, неохотно опуская на землю Женю, — тут еще очень много барельефов.
Вечером к молодому лорду приехали друзья. Женя успокоилась. Арчибальд отложил карательную экспедицию.
Ночью тени людей, скользившие через портик, сохранившийся лучше других, читали горевшие буквы:
— Опасность! Спасайтесь немедленно! Друг.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,где никто ничего не понимает
Отделение общества по экспорту и импорту предметов роскоши в Курачи возглавлялось купцом Касавами. Общество экспортировало главным образом одушевленные предметы. Сам Касавами — персидский купец, необъятно толстый, жирный и волосатый. У него настоящая контора, очень веские счета в банках, клерки и много агентов. Сам он агент международной экспортной и импортной фирмы. Главное отделение фирмы, возглавляемое неким мосье Грокю, находилось в Марселе.
Фирма имела в крупных городах всех стран своих тайных агентов, которые высматривали добычу, а похитив ее, отправляли соответственно распоряжению главы отделения. Они поставили свое предприятие по системе научной организации труда и работали, как хорошо слаженный механизм.
В северных странах женщин с золотыми волосами, путем химических реактивов, превращали в темнокожих, создавая контрасты между цветом тела, волос и глаз. У женщин с черного континента они уменьшали темноту кожи, превращали черные волосы в полуседые и золотистые, а глаза — в синие. С островов Тихого океана они увозили золотистых богинь и делали дочерей солнца еще эффектнее.
Отремонтированные женщины попадали в новый распределитель и исчезали в тайных гаремах какого-нибудь миллионера-парса, турка или в фешенебельном притоне разврата, и никто не смог бы открыть и спасти украденную женщину. Никогда она не попадала в родную страну, оставаясь навсегда одинокой и беспомощной.
Касавами великолепно знал свое дело и главной обязанностью считал уничтожение всевозможнейших яств. Если он не ел, то он собирался есть, если не собирался, то думал о том, что скоро надо собираться.
Его трапезы представляли собой замечательно интересное зрелище. Слуги подавали одно за другим огромные блюда, а он сидел на подушках и уничтожал их содержимое. И так продолжалось бесконечно долго.
Однажды, во время его обеда, вошли четыре запыленных парса с Фатьмой на руках. Те самые четыре, которые подхватили ее в джунглях. Парсы сказали:
— О, Касавами! Ты согрешишь пред Аллахом, если не взглянешь сейчас же на жемчужину Востока.
Касавами шаром скатился со своих подушек и, вытирая руки и бороду шелковым платком, цинично оглядывал и ощупывал девушку. Фатьма находилась в полуобморочном состоянии.
— Жемчужина Востока, — бормотал он. — О, Аллах! Она, действительно, достойна быть дочерью твоей, о, Аллах!
Касавами понимал толк в женщинах и, хотя был страшно доволен приобретением, но выторговал у доставивших ему товар пять английских фунтов.
Как только запыленные парсы удалились, Касавами нажал кнопку звонка. В комнату вошли два свирепых типа.
— Правоверные отправят девушку к мирзе Али Мухамеду в Кабул и скажут, что жемчужина Востока должна пойти к господину Грокю. Поезд, — о, правоверные, — отходит в 2 ч. 40 м. Будьте осторожны, да хранит вас Аллах…
Парсы взяли на руки Фатьму и, поклонившись, удалились. Касавами продолжал есть. Теперь он дошел до шестнадцатого блюда. Только его повар умел запекать мозги молодых воробьев в плоды смоковницы.
События, перегруженные стремлением к концу, как налитые свинцом болванчики, безудержно стремились к одной точке.
Дикки и Сакаи попали к одному индусу, работавшему в подполье. Саманы довели их до самого дома, что-то сказали худому, строгому человеку и скрылись по направлению к лесу. Индус с распростертыми объятиями принял молодых людей, снабдил их всем необходимым, рассказал о положении дела в организации.
Он посоветовал на поезде доехать до западной границы, сказал, кого они должны там найти, и дал явки. Он показал им, как организован транспорт литературы. Он сказал, что с каждым годом Ганди теряет своих приверженцев и что в городах рабочие, а по деревням бедняки идут в их ряды.
На западной границе, — там, куда получили явку Дикки и Сакаи, — была подпольная типография. Туда прибывали все бумаги, инструкции, газеты и журналы. Там находились журналисты, переводившие все, что нужно, на индусский или парсидский языки, и там же были наборщики и печатники, набиравшие и печатавшие готовые материалы.
Индус рассказал много интересного, посоветовал вести себя как можно осторожнее и помог им принять безукоризненный вид джентльменов. Дикки и Сакаи получили белые пробковые шлемы, белые шелковые рубашки, синие пиджаки и слегка палевые длинные брюки.
Индус снабдил их небольшим, приличным для путешественников багажом: желтые чемоданы с парой белья в руках, бинокли и фотоаппараты на ремне через плечо. Сытые и бодрые, Дикки и Сакаи дружески попрощались с индусом.
— Итак, товарищи, — говорил индус, — не забывайте. Эти документы и явки вы дадите человеку, у которого будет вышит на тюрбане один желтый луч. Ваш поезд отойдет в 2 ч. 40 м. и вы успеете. Ну а теперь, разрешите пожелать вам всего лучшего.
Автомобиль, вынырнувший откуда-то, довез Дикки и Сакаи к вокзалу.
На путях отправления стоял поезд местного назначения, именно тот, который был им нужен. Они купили билеты и заняли одно купе для европейцев. И когда по часам Дикки стрелка показывала два тридцать семь, Сакаи вспомнил о газетах:
— Дикки, я сбегаю и куплю, — сказал он.
— Смотри, не опоздай!
Как только Сакаи вышел и исчез в здании станции, поезд тронулся и, проезжая мимо часов на платформе, Дикки увидел, что время отправления правильное, и что Сакаи бежит и садится в один из самых дальних вагонов. Он успокоился и сел, зная, что на первой остановке Сакаи перейдет в свое купе.
А тот вскочил на ходу в поезд и, входя в чье-то купе, извинился:
— Я перейду к себе на первой остановке.
Он уселся в угол и стал смотреть в окно. Против него на скамейке сидели два человека и полулежала женщина. Женщина была — Фатьма, а люди, — парсы, посланные Касавами. Они ее напоили каким-то снадобьем, и она, не приходя в сознание, погрузилась в транс.
Остановки не очень часты на пути из Курачи в Келал. Они нечасты и на пути из Курачи в Кетта. На второй половине мили поезда, следовавшие вплотную один за другим, разошлись. Один пошел западнее с уклоном к югу, а другой на запад, в сторону севера.
Уставший от потрясений и бессонницы Сакаи задремал. Его укачивал приятный ритм колес и прохладный ветерок, залетавший в окно. Ему не верилось в то, что они так счастливо выбрались из всех передряг и приближаются к заветной цели.
Солнышко нацелилось сбоку и наигрывало на белом шлеме японца пухлыми, радужными зайчиками, перебегавшими то на лицо, то на руки. Он морщился, но ленился открывать глаза, а тогда отмахивался рукой, думая, что его кусают назойливые мухи. На другой скамейке парсы, не видя ничего опасного в дремавшем иностранце, тоже сладко задремали и, по всей вероятности, заснули бы крепко. Но Фатьма начала приходить в себя, в ее памяти вставали пережитые кошмары: Женя, бегство из гарема, мучительный путь по джунглям, змея, тигр и, наконец… наконец тьма и… пропасть. Она ужаснулась, открыла глаза и вскрикнула. А когда два парса яростно встрепенулись и свирепыми рожами склонились над ней, она отчаянно рванулась вперед:
— Где я? Куда вы везете меня?
— Молчи, о, женщина, наказанная Аллахом! Молчи — прошипел парс.
Фатьма еще раз дико рванулась. Тогда они схватили ее за руки…
Сакаи сначала думал, что он слышит шум и борьбу во сне, но его глаза медленно открывались и от солнца, окна и противоположной стены перешли на спину ближайшего к нему парса, а после… после… платье Фатьмы, во время сопротивления парсам, распахнулось, и на одном из обшлагов костюма Сакаи заметил портрет…
И, как только заметил, дремота исчезла, а сила налилась в его мускулы.
— Стойте, — бешено заорал он. — Эту девушку защищаю я.
Ногой он привел в беспамятство одного из телохранителей Фатьмы, рукой он схватил другого и, несмотря на сопротивление, вышвырнул его за окно. За вторым последовал первый.
Бобби страдал неопределенностью. С самого начала своей жизни он делал неопределенные вещи, имел неопределенный вид и неопределенные способности. Когда он вошел в зрелый возраст, то все, кроме имени и вида, в нем определилось.
Его все звали Бобби. Если бы вы его не знали раньше, то стоило вам его увидеть, и вы начинали звать его именно так, и ни на буковку иначе. А его вид! Хотите видеть его семнадцатилетним юношей? — Извольте! Старцем, лишенным мужских доблестей? — Пожалуйста! Мужчиной средних лет? Когда угодно! Человеком с положением? Всегда! Бродягой? Ну, конечно!
Сам Бобби был просто сыщиком, и в настоящий момент находился в полном распоряжении лейтенанта Арчибальда Сесиля, перед которым смущался и робел, которому завидовал и которого боялся.
Он делал это в течение всей своей неопределенной жизни, начиная с возраста, когда он был карапузиком и кончая колледжем, который он, к своему великому недоумению, кончил. Как сыщик, Бобби неопределенно расплывался в глазах своего начальства и всегда делал или хорошие, или плохие вещи. Когда он делал хорошие, то это таяло, и слава переходила на других, когда плохие, то делалось то же самое. Его никогда никто нигде не замечал. Он напоминал медузу…