– Как?
– Ее имя – Смерть.
– И из-за сна ты расстроился?
– Видишь ли, у меня бывали вещие сны, и они сбывались. Когда снится Смерть, начинаешь пронзительней мыслить, понимаешь, как коротка жизнь…
– И тебе не стыдно хандрить из-за дурацкого сна!.. Ты прожил прекрасную жизнь и живешь ею по сей день в каюте-люкс: уважаемый, прославленный, материально обеспеченный!..
– Но каюта-люкс моей жизни уже на тонущем корабле.
– Послушай, Август Львович!.. Ты меня разочаровал!.. Ты меня обманывал, ты всех обманывал: оказывается, ты не Август, ты – Февраль!.. Ты – не Львович, ты – Зайцевич, ты – Кроликович!.. Ты…
– Всё, всё, сдаюсь! – Август Львович захохотал. – Ты меня добил! Красиво добил, молодец!.. Я отбрасываю грусть. Вспомнил когда-то услышанный веселый афоризм: жизнь – это беспроигрышная лотерея: в конце пути каждый получит по земельному участку…
– Ты опять?
– Нет-нет, это оптимистичный финал Февраля, а я возвращаюсь к своему имени Август… У тебя есть что-нибудь выпить?
– Конечно.
Хозяин поставил на стол два фужера и бутылку коньяка. Гость налил каждому по полфужера.
– За оптимизм!
Они чокнулись и сделали по глотку.
– А теперь послушай одну интересную историю. Машинист вел состав и вдруг увидел, что на пути, положив голову на рельсы, лежит какой-то самоубийца. На сигналы машиниста он не реагировал. Тогда машинист отключил двигатель, нажал на тормоза и чудом остановил поезд в нескольких метрах от лежащего. Когда он выскочил из электровоза и подбежал к самоубийце, то увидел, что тот, похрапывая, спит, – очевидно, в ожидании смерти он заснул на рельсах. Выбежавший вслед за машинистом бригадир поезда хотел разбудить спящего, но машинист удержал его:
– Не надо, он испугается. Пусть сам проснется.
Через несколько минут спящий открыл глаза, увидел тепловоз, стоящих рядом мужчин, испуганно вскочил, стал что-то кричать, оправдываясь. В ответ машинист ему предложил:
– Идем, поедешь с нами, я вечером возвращаюсь – привезу тебя обратно. А по дороге ты мне всё про себя расскажешь.
– И тот с ним поехал? – удивленно спросил Марк.
– Поехал – и вернулся, и уже не думал о самоубийстве: машинист помог ему устроиться на курсы, окончить их и тоже стать машинистом.
– Какой потрясающий мужик этот машинист! Ты знал его?
– Да.
– Кто же он?
Август Львович помолчал, потом произнес:
– Это мой отец. Прошел войну, был танкистом, а после войны стал машинистом, водил поезда до пенсии, после выхода на пенсию учил других, не только правильно водить, но и правильно жить… Это он назвал меня Августом… Слушай, мне перед ним стало стыдно. Давай помянем его…
Они сделали еще по глотку.
– Так, со мной всё. А как твоя любовь – Светлана?
– Звала к себе, – сообщил Марк. – Но я ей отказал: не могу в третий раз уходить из семьи. Она едет в Москву. Хочет забыть меня. Как она сформулировала: хочет от меня выздороветь.
– И что ты ей пожелал?
– Удачи!.. Давай за это выпьем?
– За что? За то, чтоб она тебя забыла?
– Ей это надо, чтобы жить дальше… Очень надо!..
– А тебе?
– Мне больно! Очень больно!.. Я этого так не хочу! Я не могу без нее!..
– Так делай что-нибудь, делай! Не будь Февралем, будь Августом!
– Думаю, уже поздно.
Глава шестнадцатая
Огромный зал был переполнен. В первом ряду на одном из приставных стульев сидел Марк. На сцене размещались стол и кресло. В кресле расположился Август Львович. На столе – микрофон, раскрытая папка с конспектом выступления и прозрачный кувшин, наполненный коричневатой жидкостью. Наливая ее себе в стакан, Август Львович предупредил присутствующих:
– Не подумайте, что это коньяк. Это чай. У меня выработалась привычка – доклад с чаем.
Сделал пару глотков и продолжил:
– …Настало новое время, и мы все сейчас в дороге.
Мы спешим в туманное будущее, к манящему благополучию, к призрачному богатству. Мы мчим с максимальной скоростью, без отдыха, без остановок, позабыв о сидящих рядом спутниках, самых близких, самых любимых… «Потом, потом, когда доедем!» А за окнами – солнце, море, цветы, женщины. Но мы их тоже не замечаем, мы мчим вперед: «Потом, потом!». А потом настанет ночь, и мы уже ничего не увидим…
Да, эмиграция, да, суровая необходимость, да, день за два, как в зачетном лагере. Да, да, всё – да… Но!..
В той нашей жизни нас учили только вкалывать, только нестись вперед, к манящей пропасти светлого будущего. Сталинские соколы очень не хотели, чтобы мы хоть иногда останавливались, ибо, остановившись, оглядываешься, а оглянувшись – осмысливаешь. А этого боялись больше всего, поэтому нас гнали вперед, и мы мчались, обгоняя друг друга, с криками «Ура!», соревнуясь в социдиотизме.
Вот почему мы до сих пор не научились отдыхать, терзаемся выходными, и даже в праздники – мы не участники радости, а в основном только созерцатели ее. Это обидно, печально, больно. Если мы будем продолжать так себя вести, наши дети тоже не научатся получать радость от жизни.
Поэтому призываю всех и себя в том числе: даже если вы дальтоник, когда-нибудь остановитесь и полюбуйтесь буйством красок израильских цветов и фруктов!.. Даже если у вас аллергия на селедку, хоть раз в полгода поезжайте и окунитесь в живительную соленую воду Мертвого моря!.. Даже если у вас из половых органов остались только глаза, не прекращайте оглядываться на проходящих женщин и радоваться их красоте!..
И давайте наконец перестанем чувствовать себя обиженными и стенать, что вынуждены так жить, потому что нам чего-то недодали!..
Этот комплекс возникает от микроба неполноценности. Исцелиться от него нельзя ни горькими пилюлями воспоминаний, ни краткосрочными долларовыми инъекциями богатых родичей, ни капельницами обещаний наших политиков… Спастись можно только ежедневными порциями нормальной, полноценной жизни.
Недавно мне рассказали анекдот, как один еврей-миллионер из Америки прилетел в Израиль. В аэропорту его встречала толпа родственников. «Как я счастлив, что уже в Израиле, – растроганно произнес он, – как я мечтал умереть на своей земле!..» «Ну?!» – дружным хором подбодрили его родственники.
Переждав взрыв смеха, Август Львович продолжил:
– В отличие от этого еврея, мы приехали сюда не умирать, а жить. Поэтому я призываю: давайте, отбросив заботы, обиды, огорчения, научимся хотя бы на миг останавливаться, оглядываться и восхищаться. Мы все сейчас на дороге к будущему. Дорога – это тоже жизнь. Давайте радоваться дороге. А теперь, если есть вопросы, пожалуйста, задавайте.
Поднялся рыжеволосый мужчина лет сорока:
– Август Львович, сколько лет вы в Израиле?
– Более тридцати.
– И вам никогда не хотелось вернуться?
– О, сколько раз мне хотелось построить за домом ностальгическую ракету и рвануть обратно, в свои детство и молодость!.. Я вспоминал старых учителей в перелицованных бостоновых пиджачках; вспоминал залитый светом предновогодний каток и тех, тоненьких и пугливых, впервые поцелованных под елкой; вспоминал провожавших меня друзей, оставшихся в аэропорту с распахнутыми от отчаянья глазами…
Уверен, у каждого из вас тоже есть свои яркие, пронзительные воспоминания. Поэтому нас часто тянет туда, хоть ненадолго, хоть на чуть-чуть. К примеру, мне казалось, что все крупицы прежней радости можно найти и подобрать, но увы… Старые учителя умерли, друзья разъехались, любовницы постарели.
И сегодня, обостренно и нетерпимо, я вспоминал процветавшее там вопиющее пренебрежение к нашему человеческому достоинству. И четко, и окончательно понимал, что дом уже не там, а здесь, навсегда, до смерти. И радовался этому, и с облегчением возвращался, и… Опять тащил за собой всё то, от чего бежал, и снова строил новую ракету для отлета… и так далее.
– Что же делать? – спросил Рыжий и процитировал: – «Остановите Землю, я хочу сойти!»
– Не получится – у нас нет другой Земли. Можно без конца повторять, что евреям хорошо только в пути. Ну а русским? Украинцам? Грузинам?.. Увы, от себя не убежишь ни здесь, ни там. Нигде!
Мы вырвались из прежней жизни, теперь надо каждому вырваться из прежнего себя. Это трудно, это очень трудно. Мы чистим шкуры, из которых вылезли, пересыпая каждую нафталином воспоминаний, чтобы их не сожрала моль забвения.
Мы понимаем, что по-старому жить уже нельзя, а по-новому – еще не всегда умеем, вот и живем в несогласии с самим собой, всё время оглядываясь назад, а шагать спиной вперед – ох как нелегко.
Август Львович процитировал:
– «Знаете, кем я был там? Главным инженером!.. Главным врачом!.. Главным дворником!..» Создается впечатление, что в той нашей жизни не было рядовых врачей, рядовых инженеров и рядовых дворников – все были главными.
– Как же уйти от своего прошлого? Подскажите.
– Нельзя все оставшиеся годы его ласкать и оплакивать. Надо напрячь наши умные мозги и сильные мускулы. У поляков есть мудрая поговорка: «Делай что-нибудь, делай! А то заржавеешь, и рыжие дети будут!» Надо жить по принципу: сегодня – первый день нашей оставшейся жизни, давайте проживем его по-новому!
Зал зааплодировал.
– Спасибо!
Рыжий сел. Поднялась пожилая дама в яркой косынке:
– Вы считаете, что нам всем тут хорошо?
– В пьесе Гриши Горина «Поминальная молитва» один еврей говорит другому еврею: «Там хорошо, где нас нет. А так как мы уже повсюду, то уже нигде хорошо быть не может». Бытует афоризм, что, мол, еврею хорошо только в пути. Но это не так. Еврею хорошо и дома – когда у него этот дом есть.
Израиль еще не для всех стал родным домом. Для одних – это платформа выжидания, для других – трибуна для оплакивания самих себя, для третьих – перевалочный пункт в Америку и Европу. Что ж, каждый кузнец своего несчастья.
– Можно ли в эмиграции искренне полюбить человека, создать семью и до конца жизни иметь свое «домой»?
Услышав этот вопрошающий голос, Марк резко обернулся, привстал и увидел обладательницу голоса – это была Светлана. Он вздрогнул от удивления и осуждающе перевел взгляд на Августа Львовича. Но тот, повернув голову в сторону Светланы, уже отвечал ей: