– Это великое счастье – иметь свое «домой», и как обделены те, кто его не имеет! Можно иметь «домой», находясь за тридевять земель, и можно в собственной квартире прожить жизнь квартирантом. Можно из пустыни сделать страну, а можно страну превратить в пустыню – всё зависит от слова «домой», есть оно или нет. Если человек, которого вы полюбили, перекати-поле, он не в состоянии пустить корни. А если перекати-море?.. Перекати-жизнь?.. Ваше «домой» зависит от вас и вашего любимого.
– Мы готовы полюбить Израиль, – произнесла пожилая дама в косынке, – но Израиль своим отношением к нам этому мешает.
– Одна московская интеллигентная проститутка утверждала: любви нет, ее выдумали большевики, чтобы не платить денег. Но любовь есть, и некоторые полюбили Израиль с первого взгляда, и даже – не видя его. Однако большинство жаждет взаимности. Но не на словах – Израиль уже давно перевыполнил план по количеству обещаний на душу населения.
Мы в еврейском государстве, а евреи всегда были и будут во всём предельно экстремальны: если бунт, то как минимум революция, если война – то шестидневная, если личность – то гениальная, если подонок – то величайший!..
И еще: здесь много лилипутов, которые когда-то устроились гулливерами. И все думали, что они гулливеры, а когда приехали мы, стало ясно, что они – лилипуты. И им стало ясно, что нам стало ясно. Вот они-то и ставят нам подножки. Но давайте же душевно опираться не на прохиндеев, а на личности, которых здесь предостаточно. Мне Бог подарил прекрасных друзей. Может, вы таких не встречали, потому что не ищете – опять же это зависит от того, умеете ли вы дружить. Мне только друзья давали силы выстоять и улыбаться, даже когда душа кровоточила.
Мы должны низко поклониться этой стране за то, что она единственная, затянув потуже пояс налогов на своем уровне жизни, принимает нас всех подряд, помогает нам и… убаюкивает своими обещаниями.
С задних рядов кто-то выкрикнул:
– А вы можете сформулировать, что же такое Израиль?
– Попытаюсь, – ответил Август Львович, плеснул в стакан чай, повторил: – Напоминаю – это не коньяк, – выпил и продолжил:
– Израиль – это лодка, ее нельзя постоянно раскачивать, можно перевернуться. И не надо всем толпиться у руля – кто-то же должен и грести; Израиль – это сито: чем меньше личность, тем быстрее проскакивает и устраивается, чем крупней личность, тем тяжелей; Израиль – как настоящий мужчина: не будет полной близости, пока ему полностью не отдашься; Израиль – это термос, его нельзя подогреть снаружи, он согревается только внутренним теплом. Но если вносить в него холод – мы потеряем это спасительное тепло. И в заключение – определение, которое я сделал после первых нескольких лет жизни в этой стране, но авторство потерял, потому что его уже здесь цитируют, как народную мудрость: Израиль – это зеркало: какую рожу скорчишь, такую и увидишь в ответ…
Вот вкратце то, что я понял после тридцати лет жизни в этой противоречивой, непредсказуемой, курортно-прифронтовой стране.
Рыжеволосый мужчина вскочил и крикнул:
– Браво!
Все слушатели встали и долго-долго аплодировали.
Глава семнадцатая
Светлана сидела в аэропорту перед выходом на посадку.
Зазвонил телефон. Светлана включила мобильник:
– Я слушаю.
– Мама?.. Слава Богу! Я очень волновалась: сегодня звонила несколько раз, ты не отвечала.
– Прости, доченька, закрутилась с отлетом: паковала вещи, оформляла билет…
– Куда билет?
– В Москву. Я уже в аэропорту, через несколько минут посадка.
– Что случилось? Почему ты летишь?
– Помнишь, у Жванецкого: «Жизнь, конечно, не удалась, а в остальном – всё нормально».
– Это всё из-за твоих любовных дел?.. Молчишь?.. Всё понятно. Какая-нибудь пакость со стороны твоего нового возлюбленного?
– Нет-нет, доченька, он не такой. Просто мои лучшие годы ушли на то, чтобы дожить до худших.
– Мама, ты для меня – эталон всепрощения: на твоем месте я бы прокляла всех мужчин!
– Доченька, мужчины бывают разные. Одни радуют своим присутствием, другие – своим отсутствием!
– А женщины?
– То же самое. Я, например, улетев, порадую самого дорогого мне мужчину, самого родного.
– А он не будет тосковать по тебе?
– Зная, что меня нет, он быстрее придет в себя.
– А ты без него как будешь жить?
– Я уже без него. Знать, что он рядом – тяжело, знать, что он далеко – печально, но легче. Поэтому я и улетаю.
– Мама, если не полегчает, прилетай к нам – мы все тебе будем очень рады.
– Спасибо, моя хорошая! Какое счастье, что вы у меня есть!.. Всё, бегу – зовут в самолет. Я позвоню из Москвы, позвоню! Ждите!..
Она выключила телефон, положила его в заплечный рюкзачок и пошла на посадку.
Глава восемнадцатая
В гостиной у Августа Львовича, за журнальным столиком, сидели хозяин и Марк. Август Львович глянул на часы:
– Задерживаются, черти!.. Видно, еще не пришли в себя – вчера мы здорово загуляли!
– У меня к тебе есть два вопроса, – произнес Марк.
– Давай, выкладывай.
– Первый. Зачем ты пригласил на свой доклад Светлану?
– Надеялся, что вы там встретитесь и помиритесь.
– Ты еще не понял, что мы расстались навсегда?
– Жизнь покажет. Какой второй вопрос?
– Почему Песах – самый главный праздник в Израиле?
– Всё заслуженно – это праздник Исхода евреев из египетского рабства. Мудрый Моисей вел их сквозь пустыню сорок лет, чтобы за эти годы вымерло поколение рабов, чтобы на Землю обетованную пришли свободные люди.
– Но ведь не всем это помогло.
– Увы! Этот тяжелейший путь продолжается до сих пор. Сейчас его проходит поколение рабов двадцатого и двадцать первого веков. Неважно, где мы живем: в Израиле, в России, в Германии – раб, он ведь и в Африке раб, и в тундре, он – раб в себе.
– Кто был никем, тот станет всем?
– Неправда, не станет – он уже привык быть никем. Мы боялись Исхода, потому что быть рабами привычно и удобно: тебя кормят, поят, разрешают размножаться… Правда, приходилось подневольно вкалывать, но зато никаких забот, никакой ответственности. И по вечерам, если хватало сил, можно было даже плясать на поляне разрешенные танцы под утвержденную музыку. И многих это устраивало!
– Но ведь мы пытались выдавить из себя рабов…
– …и поэтому их становилось всё больше и больше!.. – продолжил его фразу Август Львович. – Помню, мне в Москве рассказали случай, когда слепые отказались от операции, гарантирующей им возврат зрения. Отказались, боясь потерять свои привилегии инвалидов. Слепые отказываются прозреть! Глухие – услышать! Умные – осознать!.. Что может быть более страшным результатом рабской жизни?
– Моисея уже нет, как сейчас выходить из рабства?
– Каждый выходит своим путем. Мы уходили в эмиграцию. Причем тоже по-разному. Одни – обдуманно и убежденно, другие – ныряли в нее, как с обрыва в море: авось выплывем. Уверенности не было, но было понимание, что дальше так жить невозможно. Помнишь: «Где эта пропасть для свободных людей?»
Хлопнула входная дверь, и в комнату вошел Рубенчик:
– Привет!.. Ребята, простите за опоздание: очередная проблема с дочерью: вдруг узнал, что она бросила Тель-Авивский университет и перешла в Ариэльский. Она и жена от меня это скрывали.
– Почему вдруг? – удивился Марк. – Тель-Авивский ведь считается лучше Ариэльского.
– Поэтому и перешла. И не одна, их целая группа – так они решили поддержать ариэльцев: там ведь много педагогов из России, поэтому у них и было много противников, которые мешали открытию университета…
– Ну, и что ты предпринял? – спросил Август Львович.
– Я устроил скандал, хлопнул дверью и минут двадцать приходил в себя в сквере на скамейке, поэтому чуть не забыл, что у тебя сегодня наш традиционный мальчишник.
– Стареешь, Рубенчик, теряешь память – Альцгеймер стучится в твою дверь.
– Мне Альцгеймер не грозит, в отличие от вас обоих, мне нечего забывать. У меня не было ваших любовных приключений, ваших драк и скандалов.
– При чем тут драки и скандалы – речь идет о твоих детях. Ты забыл, что и ты, и мы – из прошлого века и доживаем свою жизнь в новом веке и новом тысячелетии!..
– При чем тут века и тысячелетия?
– При том, что у наших детей и внуков другая жизнь, с самого детства. Процитирую тебя, ты на моем дне рождения произнес: «Мы вступили в старость». Согласен. А что такое старость? Это возраст потерь. К старости мы теряем друзей, подруг, однокашников. Одни уходят физически, другие – душевно. А новых уже не приобрести, потому что к старости мы усталы и бескомпромиссны. А если всё же удается пообщаться, вступает разрушительная сила всех добрых отношений: учим, даем советы, раздражаемся, если кто-то ведет себя не так, как мы. А потом…
– К чему эта лекция? – перебил его Рубенчик.
– К тому, что потом уходят дети – это особенно тяжело. Пуповина душевных связей кровоточит от разрыва, не заживая. Мы протестуем, возмущаемся, устраиваем разборки… И тогда они не уходят, а убегают. «Как они могут? За что? Проклятая эмиграция!..» Но эмиграция здесь ни при чем: она никого не изменила, она только ускорила процесс.
– Как удержать, как сохранить мир детства, – как бы вопрошая самого себя, произнес Марк, – необходимость маминого напутствия и папиного плеча?..
– Наши дети, – отвечая ему, продолжил Август Львович, – уходят в самостоятельную жизнь, завоевывать свои позиции. Там синяки, потери, разочарования. Им необходим тыл – вернуться, отогреться, получить заряд понимания и поддержки. Если они всё реже и реже приходят к нам за подмогой – это опасный симптом. Если перестают приходить – это уже беда: значит, наш тыл им уже ничего не дает, он им не нужен.
– Но проблема отцов и детей, когда-то категорически отмененная ЦК КПСС, всё равно ведь существует.
– Конечно. Кстати, вы заметили: всё, что отменялось партией, не отменилось, а вот то, что пропагандировалось, кануло в Лету. И в первую очередь «Вперед, к победе коммуни