зма!». А ведь многие в это верили, точнее, притворялись, что верят. И пытались научить этому детей – тоже притворяться. К счастью, не успели. Время внесло такие стремительные коррективы, что мы стали иностранцами в собственной жизни. А дети нормально осваивают эти уроки. У них сегодня другое детство и другая юность.
Рубенчик вопрошающе развел руками:
– Какая особенная разница в наших детстве и юности?
– Огромная! Мы в детстве играли с куклами и зайцами. У наших детей и внуков сегодня любимая игрушка – компьютер. Наши бабушки читали нам веселые добрые сказки. Мы напрягали воображение и рисовали Красную Шапочку и Курочку Рябу. Нашим детям не пришлось напрягаться – они много раз видели и Шапочку, и Курочку на экранах телевизора и компьютера. Мы слушали сказки – они их смотрят. Мы прочно впитали в себя матерный язык – они всерьез выучили английский. Мы любим тихую успокаивающую музыку – они включают тяжелый рок, от которого наши правые и левые полушария меняются местами…
– Но их детство тоже заканчивается, и они становятся взрослыми, как и мы.
– Взрослыми, но не такими, как мы. Они прагматичны, как учебники, а мы сентиментальны, как воры в законе. И очень переживаем, когда они посмеиваются над нашими идолами и одной точной фразой сбрасывают их с насиженных пьедесталов. У них свои оценки, свои планки отсчета, свои заморские кумиры, фамилии которых мы можем выговорить только с разбега.
Главная наша мудрость – не вступать с ними в споры, ибо они всегда будут правы, даже когда неправы. И это не зависит от страны, просто в эмиграции этот процесс ускоряется. Это их время, они биологически чувствуют его лучше нас. Повторяю: они не такие, как мы, – и слава богу! Они большего достигнут.
Помолчали. Потом Марк подвел итог:
– Рубенчик, Август прав: ты должен перед ней извиниться.
Рубенчик повернулся к Августу Львовичу:
– И ты так думаешь?
– Конечно. Поддержи ее в этом благородном поступке и помогай ей и ее друзьям в борьбе с косностью, тупостью, ограниченностью…
Рубенчик помолчал, потом хлопнул ладонью по столу:
– Ладно, убедили: я извинюсь за сегодняшний скандал и перед дочкой, и перед женой. Но ни в какой борьбе я участвовать не буду. Не хочу!.. И просто не умею!
– Да ну? А как, к примеру, ты боролся с антисемитизмом?
– А никак – я просто от него удрал в Израиль.
– Вот-вот, поэтому он и процветал из-за тебя и тебе подобных. – Август Львович повернулся к Марку: – Но ты-то, надеюсь, на него реагировал?
– Конечно!.. В школе устраивал драки, ходил в синяках. На работе – скандалы. И еще были разнообразные способы. Например, однажды в командировке меня поместили в гостинице в двухместном номере. Вечером, когда я вернулся в гостиницу, увидел, что в номер подселили какого-то жлоба, который сразу обратился ко мне с приветствием: «Привет, жидок!».
– Догадываюсь, что ты дал ему в морду?
– Я применил более жестокое наказание. – И Марк рассказал, как отомстил:
– В ванной я увидел, что моя зубная щетка вынута из футляра и замазана пастой. «Ты брал мою щетку?» – спросил я. «Понимаешь, торопился на поезд, – объяснил он, – свою забыл дома, ну и воспользовался твоей. Ты не боись, я тебя не заражу: у меня зубы здоровые!..» «Тебе хорошо, а у меня проблема!» – ответил я. Принес я из ванны мисочку с водой и мыло, снял брюки и трусы, намылил щеточку и стал массировать себя между ягодицами. А обалдевшему от этого зрелища наглецу объяснил, что у меня геморрой и по указанию врача уже неделю этой щеточкой я массирую себе задницу.
Оба слушателя расхохотались.
– Ну ты даешь!.. Представляю его реакцию!
– Представить трудно: его перекосило, он издал то ли хрип, то ли стон, бросился в ванную, минут десять яростно полоскал рот и горло, потом схватил свой чемодан и выбежал из номера. Напрасно я кричал ему вслед: «Я дарю тебе свою щетку, почистишь еще раз перед сном зубы!» Но он не реагировал, нырнул в лифт и исчез навсегда.
Оба слушателя продолжали смеяться.
– Молодец! – похлопал ладонями Рубенчик, изображая аплодисменты.
– Ты неиссякаем!.. – Август Львович хлопнул Марка по плечу. Тот хлопнул его в ответ:
– А ты? Как ты боролся с антисемитизмом?
– Я сам себе устраивал еврейские погромы, а потом каялся, танцевал лезгинку и пел украинские песни.
– Объясни, не понял.
– Объясняю: дед мой, мамин папа, – грузин, мамина мама – еврейка, папина мама – украинка, папин папа – русский… По маме я еврей, потому смог легко переехать в Израиль.
– А где ты родился?
– В Грузии, потом с папой и мамой из Тбилиси переехал в Киев, там и женился на украинской красавице Оксане. Там учился, писал диссертации, преподавал, получал звания… Потом позвали в Москву. Мы все переехали. В Москве Оксана родила дочку, получила какое-то осложнение после родов и через год умерла. Я постоянно бывал за границей, читал лекции в Оксфорде, в Кембридже, поэтому дочь растили папа и мама. За месяц до ее свадьбы они оба погибли в автокатастрофе. Дальше жить там я не мог, всё напоминало о них, поэтому сразу откликнулся на приглашение из Израиля. Дочь и ее муж ехать отказались, они по сей день в Москве, у них трое детей. Я купил им большую квартиру и прилетаю к ним два-три раза в год.
– Оцениваешь их жизнь? Даешь советы, направляешь?
– Никогда!.. Я же тебе объяснил: они умнее нас, намного лучше, чем я, ориентируются в московской жизни, тем более после моего тридцатилетнего проживания в Израиле… Поживу у них пару недель, потом на недельку в Киев.
– Еще помнишь украинский?
– Конечно. Например, я тэбэ кохаю! Это значит – я тебя люблю! Эту фразу я сразу выучил для ночного пользования. Знаете, какие на Украине красотки? Когда жил там, ни одну не пропускал. А недавно стих сочинил об этом периоде:
Я женщин обожал без меры,
Всегда готов, как пионер,
По суткам, даже по неделям,
Я шлялся по чужим постелям,
Как всем развратникам пример!
Это продолжалось до встречи с Оксаной, в которую я по-настоящему влюбился. Всё свободное время проводил с ней. Но когда ее не стало, тут я опять распустился и, чтобы заглушить тоску, ушел в беспробудный загул, из которого до сих пор не вышел.
– А грузинский помнишь?
– Только одну-единственную фразу «Ми квар хар», что означает то же самое: я люблю тебя!.. Еще студентом выучил, чтобы сказать это своей первой любовнице-грузинке. Видишь, сколько у меня национальностей!
– С тобой всё ясно. А ты? – Марк обратился к Рубенчику: – Теперь твоя очередь.
– У меня нет таких историй.
– Но эта проблема как-то тебя волновала?.. Ты же ее как-то решал?
– Пытался. Искал способы. Каждое утро просыпался, и этот вопрос стоял передо мной…
– Вечно у нас в России стоит не то, что нужно, – перебил его Август Львович. И пояснил: – Это не я сказал, это великий остроумец Виктор Черномырдин.
– О, он – большая умница! К великому сожалению, рано ушел из жизни. Ты не догадываешься, какой вопрос он имел в виду?
– Думаю, один-единственный: когда?
– Расшифруй.
– Пожалуйста. Укатанная катком развитого социализма, жила в советском народе подспудная тоска по истинной свободе, тлела, теплилась, бессоннилась. По настоящей, многоколенной, впитанной с молоком матери, а не полученной по разнарядке. Свобода в литературе, в искусстве, в поведении, в инакомыслии, в образе жизни… Даже на приусадебных участках.
Увидев удивленные взгляды своих друзей, Август Львович добавил:
– Сейчас поясню. Помните наши садовые участки?.. По шесть соток, не больше.
– Конечно, помню. У меня был такой.
– И у меня.
– Так вот, в Киеве у меня тоже были такой стандартный участок и стандартный председатель садового кооператива, который требовал, чтобы всё было по уставу кооператива, то есть туалеты на всех участках должны стоять в верхнем правом углу, двери в них должны быть со стороны улицы, заборчики высотой не более полутора метров, чтоб было видно, что происходит на соседних участках. Устав кооператива определял и количество деревьев, и их высоту, и количество овощных грядок, и количество цветов… Больше подробностей не помню, поскольку я не выполнил ни одного правила…
– Ну?.. И в чем же выражалось твое бунтарство? – спросил Марк.
– Я ничего не сажал, не выращивал, а на всю длину участка мне вырыли котлован, обложили цементом, подвели трубу, я наполнял этот бассейн водой и купался там, плавал и нырял, и летом, и зимой, приводя в ужас и негодование председателя кооператива. Он собирал против меня народное ополчение, выносил обличающие резолюции, даже делал попытки привлечь меня к суду за невыполнение устава… Когда ему это не помогло, он в резолюции очередного собрания обвинил меня в махровом антисоветском экстремизме, но собрание это не утвердило. Тогда он заменил антисоветский экстремизм на еврейский, и эту поправку приняли, и я…
Он вдруг остановился.
– Стоп!.. Сегодня каждый обязан рассказать что-нибудь веселое, но я не уверен, что моя история – смешная.
– Она скорее грустноватая, – сказал Марк, – но мы тебе ее засчитаем. И я свою задачу выполнил, верно?
– История с зубной щеткой очень смешная. – Август Львович повернулся к Рубенчику:
– Теперь твоя очередь.
– Со мной лично ничего такого смешного не происходило… Впрочем, ребята, стоп! Я вспомнил свое личное высказывание, – Рубенчик повернулся к Августу Львовичу, – которое тебе тогда понравилось.
– Напомни.
– Я репатриировался в девяностом, нас, врачей, приехало более шести тысяч. Была введена система ужесточенных экзаменов, подспудная задача которых: «Не пущать!». Аргументы – переизбыток врачей, а истинная причина – неверие в наш профессионализм, тут многие были убеждены, что в России до сих пор оперируют серпом и молотом…
– Всё это происходило в начале нашей репатриации, – перебил его Август Львович. – Но прошли годы, прибыли еще сотни тысяч потенциальных пациентов, врачей стало явно не хватать. И теперь представители «Сохнута» и министерства алии и интеграции зачастили в Россию, зовут врачей и вдохновенно рассказывают, с каким нетерпением их ждут в Израиле!..