– Господи, как ты жалок и противен! – выдохнула она и ушла в другую комнату, закрыв за собой дверь.
Он удовлетворенно потер ладони и произнес:
– Фу-у!.. Самый тяжелый этап пройден. А дальше – будем посмотреть!
Взял сумку и вышел из квартиры.
Глава тринадцатая
Вечером в своем кабинете Август Львович беседовал с Марком.
– …Но Роза уже успокоилась?
– Наоборот! Она стала пить. Напившись, начинает стонать, плакать, ругаться… Мне приходится затыкать ей рот самым для нее приятным образом. После чего она затихает и засыпает. А я лежу с открытыми глазами, не могу заснуть или погружаюсь в тяжелый сон, где меня зовет к себе Светлана… Не могу без нее! Ночью снится, как ее обнимаю, днем пишу ей письмо, назначаю свидание, в конце разрываю его на клочки. Тоскую страшно! Но снова уйти из семьи – не могу.
– Ты напоминаешь мне кашу-размазню с торчащим членом.
– Но я и вправду не могу без нее!
– Стоп! Меняем тему разговора.
Август вынул из папки несколько страниц, заполненных текстом.
– Готовлю доклад для выступления на встрече с русскоговорящими репатриантами. Вот, послушай… – И стал читать:
– В первые годы моего пребывания в Израиле я часто слышал: «Мы приехали нищими, мы ничего не смогли провезти сквозь таможню…» Неправда! Мы приехали очень богатыми. Мы привезли с собой душевную щедрость и широту характеров, умение поделиться последним. Мы вывезли свой безумный и прекрасный российский образ жизни, когда к другу с бутылкой водки и с банкой соленых огурцов можно ввалиться поздним вечером без всякого предупреждения, и друг не удивится, а обрадуется – он тоже из России. Тель-авивские кухни уже превратились в московские, где до поздней ночи кипят страсти и решаются судьбы государств…
Марк прервал его:
– Добавь еще: и мы привезли с собой наивную доверчивость, верили газетам, верили обещаниям правителей и растерянно, по-детски, удивлялись, когда нас обманывали. И постепенно начинали понимать, зачем в Израиле такое количество адвокатов и врачей.
– По-твоему, зачем?
– Чтобы судиться, потом лечиться и снова судиться. Я давно это понял.
Август рассмеялся:
– Ты – умный мальчик. Спасибо. Я это впишу в доклад.
– Я уже старый мальчик. Поэтому мне обидно, что мы не смогли избавиться от хронических болезней того общества, той жизни, из которой вырвались и удрали.
– Что ты имеешь в виду?
– Начнем с малого. Уже можно видеть, как здесь на бульварных скамейках распивают «на троих»; уже на улицах звучит российский мат; уже в подъездах и на заборах можно прочитать знакомое и родное слово из трех букв, похожее на порядковый номер ХVII съезда КПСС.
Август Львович хлопнул его по плечу:
– Умница! Меня это тоже огорчает, и мое восприятие действительности всё больше обостряется. А знаешь, что его обостряет? – Он помолчал и произнес: – Наступление старости.
– Ты – крупнейший академик-психолог. Сформулируй мне, что такое, по-твоему, старость?
– Для этого не надо быть академиком. Старость – это возраст потерь. Пустынная гавань в конце пути. К старости мы теряем друзей, подруг, однокашников. Одни уходят физически, другие – душевно. А новых уже не приобрести, потому что к старости мы усталы и бескомпромиссны. Усталость порождает отсутствие времени для общения: не хочется никуда идти да и нет желания кого-то принимать. А если всё же удается пообщаться, вступает бескомпромиссность – разрушительная сила всех добрых отношений: учим, даем советы, раздражаемся, если кто-то ведет себя не так, как мы… И наступает одиночество.
– А что такое, по-твоему, одиночество?
– Это начало умирания. Человек умирает еще до своей биологической смерти – в тот момент, когда ему уже не для кого жить, когда его уже никто не держит на этой земле…
– Как же научиться жить так, чтобы нас не хотели отпускать?.. Как?..
– Ты еще пацан, тебе еще рано задавать такие вопросы, а я с возрастом стал всё чаще задумываться об этом. Единственное, в чем я убежден: если рядом любящая женщина – и старость, и одиночество надолго отступают. Я уже много лет активно ищу этот спасательный круг, но, увы, не могу найти.
– Может, ищешь слишком активно?
Август Львович рассмеялся:
– Ты прав. Годы убегают, поэтому спешу, спешу… Но если находишь, главное – не потерять. Это я уже адресую тебе, понял?
– Понял. Всё понял. Но слишком поздно… Поздно!
– Перестань киснуть! Я таким тебя еще никогда не видел, наверное, это от голода. Уверен, ты еще не ужинал?
– Нет. Не хочется.
– Пойдем, я накормлю тебя блинами. Я когда-то получил премию на конкурсе блиноделов. Во дворе у меня есть специальный блиндаж.
– Что-что?..
– Блин-даж, всё для блинов. Там и тесто всегда приготовлено, и всё остальное.
Они спустились в сад. В углу у ограды, под навесом, стоял стол. На нем – большая сковорода на электропечке, маленький холодильник и шкафчик для тарелок, вилок, ножей, солонки, банки меда, бутылки оливкового масла и всевозможных подливок и специй.
Август Львович включил печку, размял первую порцию теста, плеснул на сковороду порцию масла и следом бросил несколько первых блинов. Посолил, пару раз перевернул их и скомандовал:
– Подставляй тарелки!
И стал перебрасывать со сковороды на тарелки готовые блины. В финале не рассчитал, и последний блин пролетел мимо тарелки.
– Ой, я промахнулся, – воскликнул он и попытался оправдаться: – От них в руках сила прибавляется – не рассчитал!.. А где блин?
Марк указал пальцем вверх на черный зонтик неба с пробитыми дырками для звезд. К небесному зонту изнутри большим блином прилепилась Луна. После полнолуния она была чуть с обрезанным краем и напоминала откусанный блин.
– Видишь: это твой блин, только уже опробованный.
Август Львович принял условия игры.
– Да, я успел от него откусить. – И стал оправдываться: – Я не смог удержаться – я их обожаю!
– Я тебя не обвиняю. Просто нельзя так вкусно готовить – трудно удержаться, увидишь, к концу недели Луна почти вся будет съедена.
Август Львович положил ему руку на плечо:
– Надеюсь, к тому времени я уже буду кормить блинами вас обоих.
Марк печально произнес:
– Увы, вряд ли. – Помолчал и спросил: – Где ты будешь выступать?
– В Университете. Объединение русскоязычных там сняло зал.
– Возьми меня с собой, ладно?
– С удовольствием.
– И с доставкой. – Пояснил: – Я тебя отвезу, туда и обратно.
– Спасибо! Персональный шофер повысит мой авторитет.
Глава четырнадцатая
Марк сидел на той же скамейке, поглядывая на часы. Рядом лежал чем-то наполненный целлофановый пакет. Появилась Светлана. Подошла. Села.
– Здравствуй.
– Привет. Что за срочный вызов?
– Во-первых, хотела тебя поздравить с еще одной премией.
– Ты имеешь в виду конкурс на памятник сексу?
– Да, его.
– Дурацкая затея какого-то богатого сексопата. Но меня уговорили принять участие.
– И ты выиграл.
– Да. Там были всевозможные идеи: и объятия, и совокупления, и просто члены…
– А ты что предложил?
– Две ладони, мужскую и женскую, ласкающие друг друга.
– И жюри признало это лучшей идеей?..
– Да.
– Как? Как тебе удалось их убедить?
– Для меня прикосновение к тебе было началом секса. Я это и изобразил, вспомнив самый счастливый момент общения с тобой.
– Когда это было?
– Ночью, на сене. Когда ты произнесла: «Возьми меня!».
– Это всё, что ты запомнил в наших отношениях?
– Еще помню, как ты пришла и заявила, что не уйдешь от мужа.
– Я не так сказала.
– Важна не формулировка, а поступок.
– Да, я сделала глупость, но прошел уже месяц. Месяц бессонных ночей и раскаянья! Он должен меня реабилитировать!..
– А меня нет. Поэтому я тоже совершаю поступок: ради семьи, с сердечной болью, отказываюсь от тебя!
– Тогда я тоже постараюсь от тебя выздороветь. Но здесь, зная, что ты где-то рядом – это трудно. Поэтому я беру отпуск и поеду в Москву. Там много друзей, они зовут меня. Там я и отпраздную свои пятьдесят в ресторане «Турандот», они уже там заказали ужин. А может, и кем-то увлекусь, это поможет поскорей забыть тебя.
– Желаю удачи!
Он встал и быстро зашагал к машине, оставив на скамейке целлофановый пакет. Она крикнула вслед ему:
– Ты забыл свой пакет!
– Это тебе, там твоя любимая ветчина!
Крикнул и зашагал дальше.
Глава пятнадцатая
Утром, когда Марк уже был у себя в мастерской, к нему пришел Август Львович.
– Прости, что без предупреждения. Но я ненадолго, немножко помешаю тебе и уйду.
– Перестань! Я рад тебя видеть. Ты так редко ко мне заходишь.
– Захожу, когда мне надо исповедаться.
– Кого-то обидел?.. Огорчил?.. Напугал?..
– Наоборот: меня огорчили и даже напугали.
– Тебя? Напугали?.. А ну, давай рассказывай.
– Начну издалека. Ты же знаешь, я очень люблю Париж, и он мне часто снится. Когда бываю среди молодых девиц, всегда их охмуряю, рассказывая о Елисейских полях, которые тянутся на два километра и завершаются у Триумфальной арки; о Монмартре с его извилистыми улочками и прославленным стотридцатиметровым холмом, на котором уникальные кафе и кофейни; о Лувре, об Эйфелевой башне… Рассказываю искренне, темпераментно – это заражает, и девицы начинают охать, ахать и вздыхать по Парижу… Тогда я приглашаю на танго самую красивую и тихонько предлагаю: «Хотите в Париж? Приходите вечером ко мне, вместе уснем, нам приснится Париж, побродим по нему, и, если вам понравится, обещаю в ближайшее время повезти вас в этот сказочный город…»
– И откликаются?
– Троих я уже возил. Но сейчас я не о том, я о грустном. Этой ночью мне опять приснился Париж, я подцепил там одну девицу, гулял с ней, пригласил в Израиль, дал ей свой адрес…
– Класс! Что ж тут грустного?
– Прощаясь, она представилась, назвала свое имя, сказала, что давно ждет меня, и настойчиво приглашала к себе… И знаешь, как ее зовут?