Секретный разговор двух военачальников, Ответственных за оборону республики, продолжался около шести часов, и с тех пор вспыхнул неугасимый свет в кабинете генерала фон Бренделя.
И в первую же ночь с товарного вокзала столицы ушли в направлении фронта шестьдесят огромных составов с таинственным грузом особого назначения, и в ту же ночь полицией республики были арестованы в постелях и отправлены неизвестно куда около шестисот граждан, имевших касательство к изящным искусствам, и, наконец, в том же направлении проследовала партия в шесть тысяч строительных рабочих.
На следующее утро из магазинов столицы исчезли все запасы бумаги, картона, чернил, красок, холста, и на все расспросы покупателей приказчики отвечали кратко и вразумительно: «Реквизировано по предписанию чрезвычайного комитета демократической обороны».
В столице началась паника. Зажиточные граждане вытаскивали из заветных тайников все драгоценности, уцелевшие от разгрома в ночь встречи наутилийской эскадры, и набережная, где всегда прогуливались наутилийские моряки и солдаты, обладавшие полноценной валютой, превратилась в кипучую биржу-аукцион.
Паника утихла только после официального сообщения, что в субботу командующий экспедиционным корпусом Наутилии, совместно с высшим командованием республики, выедет на позиции для разработки плана наступления на дезорганизованного врага.
Но сообщение вышло слишком поздно, и последние девушки высшего общества столицы отдали свою девичью честь наутилийским матросам за право быть посаженными вне очереди на суда в случае эвакуации, а женщины, по возрасту и внешнему виду не могшие рассчитывать на успех такой жертвы, расстались за бесценок с последними ювелирными безделушками.
К отходу салон-вагона, увозившего сэра Чарльза в боевую зону, на вокзал пришло несметное количество людей, желавших лично убедиться, что никакой опасности для республики нет и что высокий гость Итля действительно едет в сторону фронта, а не в обратную.
И когда поезд тронулся, население приветствовало своего защитника и покровителя восторженными овациями и цветочной бомбардировкой.
Салон-вагон остановился на последнем полустанке перед линией огня в первых розах рассвета. Отсюда сэр Чарльз должен был следовать дальше уже на машине. Пути за полустанком были взорваны и растащены в предыдущую ночь саперами республики по срочной телеграмме из столицы для создания полной иллюзии прошедших боев.
Автомобиль зарычал и понесся по шоссе. По обеим сторонам валялись брошенные фуры, разбитые передки орудий, щебень, блестели осколки снарядов, чернели рваные дыры воронок.
Машина пронеслась с бешеной быстротой по цветущей долине и с разбега вылетела на высоту, с которой открывался горизонт на двадцать верст окрест.
На высоте стояла в ожидании группа штабных офицеров; подскочивший ординарец открыл дверцу автомобиля и помог сэру Чарльзу сойти.
Сэр Чарльз принял рапорт начальника дивизии и повернулся к северу.
Перед его глазами было зрелище, от которого ноздри старого вояки задергались, как у жеребца, зачуявшего раздражающий запах подруги.
Уходя к северу в песчаные дюны, тянувшиеся вдоль пролива, серыми тяжелыми силуэтами высилась тройная линия мощных фортов, связанная ходами сообщений, линиями узкоколеек и переплетенная, как брабантским кружевом, пышными волнами колючей проволоки.
Форты залегли, как хищные звери, готовые прыгнуть на добычу, на вершинах золотившихся под солнцем песчаных холмов.
За ними вихрился, клокотал, гудел и взметался гигантский грохочущий бой.
Казалось, обозленный сатана выпустил на эту слоеную пустыню песчаной парчи весь запас ужасов, грома и треска из своего реквизита.
Синие профили фортов беспрерывно мигали желтыми зрачками залпов, воздух ревел и сотрясался, на самой линии горизонта тянулась сплошная полоса рыже-лилового дыма, просекаемая мгновенными вспышками взрывов.
Сэр Чарльз смотрел долгое время в призматический бинокль «Буша и Ломба» на этот рокочущий вертеп с такой улыбкой на губах, какая бывает у порочных мальчиков, подглядывающих сквозь щелку в женскую купальню.
Он был доволен; больше — он был положительно приятно удивлен.
— Я никак не представлял себе, что у вас могут идти бои такого масштаба. Это совершенный Верден!
— Простите, сэр, разве это можно назвать боем? Это у нас бывает каждое утро. Легкая артиллерийская дуэль! — ответил фон Брендель с пренебрежительным превосходством.
Сэр Чарльз еще раз окинул взглядом бесконечное пространство слоеных песков, кипящее поминутно взлетавшими гейзерами огня, дыма и металла.
И сердце солдата, — а при всех своих недостатках сэр Чарльз был поистине храбрым солдатом, — повлекло его в самую кипень фантасмагорического и жестокого ада.
— Мы пройдем на ближайший форт. Я хочу лично поздравить ваших молодцов. Они дерутся славно. Как прекрасно, что они перестали быть капитанами и стали настоящими драчунами.
Генерал фон Брендель растерянно переглянулся с чинами штаба.
— Это невозможно, ваше превосходительство! Я не смею принять на себя такую невероятную ответственность. Республика вверила мне охрану вашей жизни здесь на полях чести, и я не вправе подвергать ее опасности.
— Опасности? Вы, вероятно, думаете, что война должна быть так же безобидна, как футбол? Вам нужно привыкать к опасностям! Идемте!
Сэр Чарльз решительно двинулся с холма к ходу сообщения. Генерал фон Брендель торопился за ним взволнованной припрыжкой.
— Сэр, я умоляю вас! Здесь совершенно открытое место! Артиллерия противника пристрелялась, как на полигоне… Нас заметят!
— Так и должно быть! — отозвался спокойно и неумолимо сэр Чарльз.
Фон Брендель беспомощно всплеснул руками и, отстав на два шага, отчаянно зашептал начальнику дивизии:
— Нельзя… ни в коем случае нельзя допустить его до фортов. Вы понимаете, что будет? Что же делать? Он сумасшедший!.. А!.. — генерал оживился, — телефонируйте немедленно командиру дежурной батареи, пусть он даст завесу на пути! Живо! Не медлите ни секунды!
Начальник дивизии бросился обратно на холм и вырвал у телефониста трубку. Фон Брендель догнал лорда Орпингтона и шагал рядом с ним в мрачном и ожесточенном молчании по узкому ходу сообщения.
Но на повороте к форту, громада которого стала заметно близиться, ход сообщения с воем и свистом накрыла шрапнель. Все скрылось в белом сладковатом дыму. Фон Брендель присел и набожно помянул патронов республики Варсонофия и Христофора.
Когда ветер унес рваные волокна дыма, фон Брендель увидел, что сэр Чарльз стоит, прислонившись к стене хода, и с сосредоточенным видом вытирает носовым платком кровь на левой кисти.
Фон Брендель зашатался от испуга и тронул наутилийского полководца за плечо:
— В-ва… вва-шше пр… вы ра-нены? Докторов, санитаров!
— Вздор! — сердито отрезал сэр Чарльз, — оцарапало палец, — но вы правы! Эти канальи прекрасно стреляют!
И в подтверждение его слов в десяти шагах с визгом и звоном рванула песок бризантная очередь. Сэр Чарльз выругался и пошел обратно на холм.
Там он перевязал себе кисть платком и сказал столпившемуся штабу:
— Я доволен, господа! Наконец я увидел в вашей фальсифицированной насквозь стране хоть одну настоящую вещь — войну! И я очень счастлив, что в собратьях по профессии я нашел честных людей. Благодарю вас! Я немедленно доложу о виденном его величеству и буду просить о награждении вас высшим боевым отличием моей родины, орденом Рогатого Слона.
Начальник дивизии провозгласил «ура» в честь героического друга республики и, посмотрев вслед умчавшемуся автомобилю, сказал начальнику штаба:
— Друг мой, не забудьте дать командиру дежурной батареи внеочередной месячный отпуск и содержание за три месяца в виде награды. Он блестяще сделал дело и показал себя настоящим патриотом.
Передовые посты железной коммунистической дивизии были ошеломлены в это утро, не увидев на противоположном берегу неприятельских постов. Итлийских солдат не было нигде. Местные жители показали на допросе, что ночью заставы итлийской армии были сняты и уведены на тридцать верст в тыл.
Еще больше изумились разведчики, когда услыхали через час в направлении, куда ушел противник, тяжелый грохот напряженного боя. Они не рискнули по своей малочисленности продвинуться далеко, но отправили срочное донесение в главный штаб революционных войск Ассора о небывалом происшествии у противника.
А в это время, посреди песков, бывших недавно ареной сатанинской потехи, в походной палатке сидело несколько человек за чаем.
Все они были в штатском, и бритые физиономии, и благородные профили римлян последней империи выдавали в них людей искусства.
Старший из них расправил плечи, как человек, уставший от тяжелого физического труда, и сказал задумчиво:
— Д-да!.. Доложу я вам! Работал я в крупнейших, можно сказать, театрах и кинофабриках мира, но такой постановочки на моей памяти еще не было. И всего в три дня! Я считаю эту работу рекордной. После нее мне обеспечено место главного режиссера даже в раю!
И, отхлебнув чаю, добавил:
— Так вот… что вы там ни говорите, а искусство театра — величайшее искусство в подлунной.
13. Большая политика
В приморских кабачках и остериях, разбросанных в веселых улицах Порто-Бланко, в улицах, скачущих, подобно резвым козлятам, с уступа на уступ, от подошвы гор до пенного рюша прибоя, — стали твориться по ночам странные вещи.
Едва успевали вспыхнуть над входами пестроглазые бумажные фонари дверь какого-нибудь «Райского Берега» или «Печенки Корсара», визжа, поворачивалась на блоке, и по выбитым ступеням в жемчужную от табачного дыма и спиртных паров теплоту подвала спускались двое неизвестных.
Безработные контрабандисты, отставные матросы, браконьеры и торгаши, карманные воры и, наконец, просто бедные и честные люди, фотографии которых украшали альбомы розыскных бюро всего мира, — веселившиеся на территории порта, куда не смела показываться стража республики, при появлении незнакомцев ощетинивались и встречали их сдержанным рычанием и треском раскрываемых в карманах клинков матросских ножей.