Мы еще выпили, я посмотрел на часы. Надо звонить жене, предупреждать. Китти тем временем зарисовала способ захвата задыхающегося, показала мне. Потом попросила продемонстрировать на ней. Я отказался. Гости начали пробовать друг на друге, и тут, наконец, подали шашлык. Виктор вынес еще несколько бутылок вина, в основном грузинского. Была еще водка и шампанское. Хлопнули пробки, брызги полетели в толпу.
За поеданием шашлыка кто-то из американцев спросил, почему предложение о приеме алкоголя в России сопровождается пощелкиванием пальцем по горлу. К моему удивлению, Луи знал ответ и рассказал целую историю:
– Самое высокое историческое здание Санкт-Петербурга – Петропавловский собор с его шпилем – было очень трудно ремонтировать. Для подъема мастеров на высоту сто с лишним метров приходилось возводить дорогостоящие леса. В 1830 году буря повредила ангела на шпиле, чуть не оторвав ему крыло. Царю Николаю Первому жалко было тратить десять тысяч рублей только на возведение лесов, и он пообещал щедро отблагодарить того, кто справится без них. Ситуацию спас 27-летний ярославский кровельщик Петр Телушкин, который пообещал добраться до ангела без лишних конструкций. Он ничего не требовал за работу, попросив лишь обеспечить его всеми необходимыми для ремонта материалами. В середине октября верхолаз быстро добрался внутри шпиля по стропилам до верхнего слухового люка. Оставалось преодолеть еще около тридцати метров.
– Постой-ка! – остановил я рассказ Левина. – Откуда ты знаешь такие подробности?
– Я же журналист, – обиделся Луи. – Писал статью для журнала «Трезвость и здоровье»!
– А, раз так… Ну и что там дальше?
– Для подъема необходимо было опоясать шпиль веревкой. Этот Петр обвязался шнуром и вылез из окна, цепляясь кончиками пальцев за вертикальные швы. Перенося весь свой вес на одну руку и раскачиваясь над бездной, он второй рукой хватался за следующий шов… – Левин добавил в голос драматизма. – Такая акробатика повторялась несколько раз, пока Телушкин не обогнул весь шпиль, волоча за собой веревку. От напряжения у него из-под ногтей выступила кровь, но дело было сделано.
– Да ладно, вранье! Про кровь откуда стало известно?
– Ладно, это я придумал. Слушайте дальше. На следующий день Телушкин начал восхождение и к вечеру достиг верхушки шпиля. Теперь путь к фигуре ангела преградило казавшееся непреодолимым препятствие: шпиль заканчивался большим яблоком диаметром метра три. Телушкин сделал петли для ног, ослабил страховочную веревку и повис почти горизонтально земле, опираясь на поверхность шпиля лишь ступнями. Из такого положения он начал бросать вверх веревку, стараясь обвить ее вокруг крепления ангела. Не с первого раза, но ему удалось сделать это. Дальнейший подъем был делом техники. Телушкин превратился в петербургскую знаменитость. Художник Григорий Чернецов даже изобразил его на полотне «Парад на Марсовом поле в 1831 году» неподалеку от Пушкина, Крылова и Жуковского. Николай Первый наградил верхолаза пятью тысячами рублями, медалью «За усердие», и, хотя Петр отказывался, ссылаясь на собственную трезвость, особой грамотой, подателю которой в любом кабаке должны были наливать спиртное за счет казны.
– Ну все, пропал человек.
– Так и произошло, – кивнул Левин. – Кровельщик начал пить. Грамоту Петр потерял, тогда ему вручили кубок с соответствующей гравировкой. Герой посеял и этот кубок, но, по легенде, попросил вытатуировать себе под правой скулой клеймо, подтверждающее привилегию. Требуя бесплатную выпивку, он лихо щелкал в кабаках себя по шее. Это и породило знаменитый жест, означающий желание выпить.
Китти не поленилась записать и это, сказав:
– Думаю, американским читателям понравится и эта история.
Я покачал головой. Ну вот, иностранные писаки еще раз пройдутся по русскому пьянству. Тут за воротами бибикнула машина, а потом еще для верности сыграла сирена.
– Черт, это скорая приехала! – Левин начал выбираться из толпы.
– Дай им чирик и отпусти домой… – я посмотрел на Пола. Тот был уже розовенький, в госпитализации не было нужды. Если американца просто осмотрят, это попадет в бумаги скорой, а там уже и дальше.
Перекусив шашлыком, я засобирался домой. Эта пьянка может продолжаться еще долго, многочисленные знакомые Левина все прибывали и прибывали, кто-то уже полез нетрезвый в бассейн. Опять возобновились танцы под всякие «буги-вуги».
Пока переодевался на втором этаже в свое, полусухое, быстро посмотрел комнаты Левина на предмет прослушки. Все-таки надо использовать знания, полученные на учебе в ПГУ. По кругу, особое внимание осветительным приборам, телефону. И какой сюрприз. Аж два жучка. В лампе и трубке телефона. Никакой выдумки у контрразведки. Зато теперь они знают про травку Китти. Будет на чем прихватить американочку. Совсем берега потеряли…
Я спустился во двор – уйду по-английски, не прощаясь. У ворот меня поймал Пол Рэд.
– Эй, Ник, погоди минутку!
Журналист не выглядел агрессивным. Скорее задумчивым.
– Ну что тебе?
– Я слышал по своим каналам, что при ООН будет создан отряд специального назначения.
– Уже успели шифровку из Лэнгли[5] кинуть?
– Нет, нет! – Пол вскинул руки. – Я к этим ребятам отношения не имею. Новость сообщил Рейтер. Там была и твоя фамилия.
– Ну была и была. Мне пора идти.
– Ты не подумай, я умею быть благодарным. Как насчет пиара твоему отряду в «Вашингтон Пост»? Интервью, фоторепортаж? Нашу газету в первую очередь читают на Холме. Это у вас в Союзе – цензура и журналистов не ценят, а в Штатах – это четвертая власть. Как бы даже если не первая.
– На Холме?
– В Капитолии и Белом доме.
– Не откажусь… – я протянул руку «Красному». – Как у вас говорят? Дил?
– Я свои долги помню. – Пол крепко, до хруста пожал мне ладонь. Все-таки мощный парень. Здорово, что я его так быстро и главное без особых последствий уработал.
Когда вышел за ворота дачи Левина, передо мной во всей красе встал вопрос о том, как добираться в Москву. Я окликнул проходящую мимо женщину, узнал дорогу до станции электрички. Прямо по дороге, через леса – четверть часа быстрой ходьбы.
Пока шел, разглядывал местные дачи. Неплохо тут так устроились писатели – любит советская власть творцов пера и пишущей машинки. Почти все дома двухэтажные, с садом… У ворот стоят «Москвичи», пара «Волг». Последнее, наверное, у особо приближенных и обласканных.
Я дошел до какого-то трофейного старенького «мерса», в который лысый усатый мужчина, лет пятидесяти, загружал стопки книг. Одна из них не влезла в багажник, рассыпалась. Усатый матюгнулся, начал собирать. Я решил помочь – присел рядом, нагрузился пятком толстых книг. Перевалил их в багажник.
– Поженян, – коротко представился мужчина.
– Орлов. Николай.
– А я Григорий. Из военных?
– Как поняли?
– По выправке. А чего брюки мокрые? Под дождь попал?
– А был дождь? – я понял, что тему надо менять.
– В том-то и дело, что не было.
Мы дозагрузили книжки в машину, я повертел одну из них в руках с фамилией Григория. «Штормовые ночи».
– Писатель?
– Скорее поэт… – Поженян попинал шины «мерса». – Вот, решил часть библиотеки на квартиру отвезти. Тут уже в шкафах не помещается.
– И свои книжки тоже?
– Не иконы, чтобы на них молиться. – Григорий пожал плечами, кивнул на багажник. – Как в том анекдоте.
– Каком?
– Умирает старый профессор. Лежит на диванчике, в кабинете, у диванчика – его старый фронтовой друг. Профессор голову приподнимает, показывает на книжные полки, висящие над рабочим столом. «Это все, – говорит, – книги, которые я написал». И голову опять на подушки роняет. Собирается с силами, приподнимается опять, показывает на другую стену с книжными полками. «А это, – говорит, – книги моих учеников». И опять голову роняет. «А вот помню, – говорит, – как в 1942 году в одной деревушке я санинструкторшу уговорил, и ничего у меня с ней не получилось, потому что сено мягкое было и у нее в него зад проваливался». Приятель: «Ты это к чему?» Профессор: «Эх, все бы эти книги – да тогда ей под жопу…»
Мы посмеялись, Григорий вздохнул:
– Вот так и я. Пишу, пишу, а что толку? Ну вынесут эти книги передо мной на бархатной подушке. Может, в школах будут проходить. Но потом все одно забудут и сдадут в макулатуру.
Я попытался вспомнить фамилию Поженяна и не смог. Не шибко я большой ценитель советской литературы – разве что Стругацкие всплыли в памяти. Может, и правда забыли его.
– Песни надо писать или сценарии к фильмам, – сделал вывод я. – Они подольше живут.
– Пишу, – вздохнул Григорий, закрывая багажник. – Фильм «Жажда» не видел?
– Неа…
– А «Никогда»?
– Тоже нет.
– Ну вот видишь… Набегут толпы графоманов и все, забудут.
– Да уж… Тогда и правда, задница медсестры выигрывает… – хохотнул я. – Ладно, мне пора, электричка ждать не будет.
Поженян предложил подкинуть до Москвы, но я отказался. Мне надо было окончательно просохнуть. Мы попрощались, я потопал в лес. Надеюсь, на семейный ужин я не опоздаю – не хотелось бы познать прочность новых сковородок Яны.
Глава 11
Поужинать мне не удалось. Уже на подходе к дому я увидел толпу. Рядом были припаркованы скорая и желтый милицейский «москвичонок».
– Коля! Иди к нам! – из толпы мне помахал рукой Ваня Кожедуб. За ним стояли Яна и жена аса.
Мы поздоровались, я пригляделся к лицам. Они были бледные.
– Что случилось?
– Девушка выпала из окна.
Яна взяла меня под руку, сжала предплечье.
– Коля, какой ужас!
– Погибла?
– Насмерть разбилась! – тяжело вздохнул Иван. – Я как раз со службы возвращался, пытался помочь, но какое там… Шея сломана, позвоночник, похоже, тоже. Я такое только на фронте видел. – Кожедуб махнул рукой.
Яна глубоко вздохнула. Ее явно мутило.