– Готов, – икнула Мельникова и уселась поудобнее, даже не заметив, как распахнулся халат, обнажив ту часть бедер, которую сама Жанна обозначала следующим выражением: «По самое не хочу». Ниче, что я так? – Мельникова словно нарочно притягивала к себе внимание Гольцова.
– Как? – переспросил Анатолий.
– Так, – Жанка манерно облизала губы и потянулась за куском подтаявшего в духоте сала, – по-семейному.
– Ниче, – подтвердил Гольцов, а набегавший было хмель тут же улетучился.
– Шведы, блин… – Мельникова пьянела прямо на глазах. – Ты, я и Колян. А че? Слабо?! – Жанна покачивалась из стороны в сторону, не забывая про конечную цель: – Тебе, Толян, сорок пять лет. А ты ведь, поди, кроме Аньки своей, ни с кем? Ни с кем? – Она мерзко захихикала. – Я точно знаю, что ни с кем. Дурак ты, Толян…
– Дурак, – согласился с Мельниковой Гольцов и искоса посмотрел на Николая Николаевича. Жанна тут же перехватила его взгляд и, снова облизнув губы, посоветовала:
– Ты на него не смотри. Он тебе не помешает. Правда, Колян?! – Она толкнула мужа в бок локтем. Мельников, не просыпаясь, в ответ что-то буркнул, и Жанна повеселела: – Давай?
– Что – давай? – ошалел Анатолий.
– Выпьем давай! – скомандовала Жанна и подставила рюмку.
– Я пас, – отказался Гольцов и положил руки на колени.
– Это ты про че? – злобно поинтересовалась Жанна, и Анатолию показалось, что та совершенно трезвая.
– Про все, – ушел от прямого ответа Гольцов, чем еще больше разозлил Мельникову, уставившуюся на него исподлобья.
– Пппонятно… – усмехаясь, она налила себе сама и очень четко проговорила: – Аньки боишься? Хочешь ведь меня, а боишься… Не ссы, Толян, я у подруг мужей не увожу. Принцип у меня такой. Чужого не беру. Пока сам не попросит…
– Я не попрошу. – Гольцов медленно поднялся со стула, пошарил в карманах в поисках сигарет, снова сел и, глядя Жанне прямо в глаза, честно признался: – Мне стыдно.
– Стыдно, когда видно, – тут же отозвалась Мельникова и быстро запахнула халат: – Все-все. Проехали. Пятерка тебе, Толик. Так можешь своей Анюте, – она с ходу воспроизвела интонацию, с которой Гольцов произносил имя жены, – сказать: «Жанка поставила мне пятерку». Пусть радуется, что мужик цел остался. Если, конечно, сама сейчас экзамены не сдает…
Удар попал точно в цель: Анатолий взбеленился и схватился за телефон.
– Не психуй, – остановила его Мельникова. – Я пошутила. Давай лучше Коляна на диван перетащим. Спать надо, а то завтра не встанем.
– Встанем, – неожиданно откликнулся на предположение жены Мельников и завертел головой.
– Очки давай! – Жанна грубо стянула их с мужа и прикрикнула на гостя: – Че стоишь? Бери.
Гольцову было неловко даже касаться Мельникова, не то чтобы взвалить его на себя и дотащить до стоявшего рядом дивана. Мало того, пока дремлющий Николай Николаевич сидел рядом, Анатолий чувствовал себя пусть в относительной, но безопасности.
– Может, наверх его поднять? – предложил Гольцов, но тут же понял, что положительного ответа не будет.
– Чтоб он себе шею свернул, когда в туалет захочет спуститься? – Мельникова знала, что говорила. – Вон, на лысине шрам видишь? (Анатолий присмотрелся: действительно шрам.) Ладно, не шею свернул. А то бы так и похоронила его под кустами этой его долбаной ремонтантной малины, прям здесь, в Дмитровке.
– Не надо, – промычал Николай Николаевич.
– Че не надо? Че не надо?! – расшумелась на него Жанна и, проскочив вперед, быстро убрала с дивана разбросанные вещи. – Спи давай.
Мельников еще пару раз дернулся, Жанка заученным движением прижала его к подушке, и он мирно засопел.
– Ну все, – выдохнула она, – можно идти спать.
– Я покурю. – Гольцов тянул время, чтобы избежать соседства с Мельниковой.
– Я тоже, – подхватилась Жанка и потуже запахнула халат: – Подожди, щас шаль накину.
Анатолий подумал, что про шаль – это иносказание, а оказалось – пуховый платок серого цвета. «Неужели наденет?» – изумился Гольцов, памятуя о мельниковской любви к бренда́м.
– Мамина еще, – накинула платок Жанка и двинулась к двери. – Волосы мокрые, не дай бог.
– Так лето же, – буркнул Анатолий, идя за хозяйкой следом.
– Ну и что, что лето, – не согласилась с ним Жанна. – Мне мама рассказывала, у нее подруга была. Так же вот вышла после бани развязкой и простыла. Бах – менингит.
– И умерла, – улыбаясь, закончил за Мельникову Гольцов.
– А че ты ржешь?! – вскипела Жанна. – Правда умерла. Меня, кстати, в честь ее назвали.
Анатолий плохо представлял, что в каком-то Собакаево жили какие-то другие женщины с именем Жанна, но спорить не стал и только хмыкнул, подчеркнув значимость момента: «Умерла, так умерла».
– Теперь боюсь, – объяснила свою страсть к пуховым платкам Мельникова и с удовольствием затянулась, прислонившись к столбу, поддерживающему навес над крыльцом. – Не обижайся на меня, Толян, – повинилась Жанна и, не глядя на него, продолжила: – Иногда вот так накатит, блин, как сегодня. Ну не могу просто! Как подумаю, что мне с моим очкариком век доживать, тошно становится. Вроде он и мужик хороший, и ведь я сама этого хотела, а смотрю на него – и видеть не могу. Повезло вам с Анькой: вы ровесники, понимаете друг друга. А этот чуть что: «Так нельзя!», «Неприлично!», «Че ты позоришься?!». Задолбал просто! Не поверишь! И уйти нельзя! Вот и бросаюсь, как собака, на всех. Тошно мне, Толик. Ох, как тошно.
– Да я понимаю… – промямлил Гольцов, напуганный Жанкиными откровениями еще больше, чем представлением в помывочной.
– Ни хрена ты не понимаешь! – выпалила Мельникова и, подойдя к Анатолию вплотную, шумно втянула в себя воздух: – Дай хоть вспомню, как мужик пахнет.
– Вспомнила? – глухо переспросил Гольцов, понимая, что вот еще секунда – и все случится.
– Анькой пахнет, – скривилась Жанна и отступила. – Мешает она мне… И тебе. Иди, Толян, спать.
Анатолий ушел безропотно и долго лежал на диване, заботливо разложенном Мельниковым в гостиной на втором этаже, внимательно прислушиваясь к каждому звуку. В глубине души Гольцов был уверен, что Жанка не пройдет мимо и, когда будет подниматься к себе на третий этаж, обязательно заглянет. И может, даже к лучшему, если заглянет. Если сама… В конце-то концов!
Мысленно разрешив себе то, о чем еще час назад боялся и думать, Анатолий вытянулся под пледом в струнку и замер: скрипнула лестница. «Поднимается», – догадался Гольцов и сильно зажмурился: «Во сне не считается!» Но Мельникова даже не повернула головы, проходя мимо распахнутой двери. И потом Анатолий еще долго ловил редкие в ночной темноте звуки, пытаясь определить их природу. Вот скрипнула кровать наверху – наверное, Жанна переворачивается с боку на бок. Внизу – взрыдывал во сне Николай Николаевич. Звенел у уха комар, и где-то за окном ухала неведомая птица, словно предупреждала об опасности. «Засыпай!» – приказал себе Гольцов и повернулся лицом к стене: сна не было ни в одном глазу. «Сидел бы дома, дурак», – посетовал Анатолий и достал из-под подушки телефон, чтобы посмотреть время. На табло вместе с цифрами 3:10 высветилась надпись «Сын Игорь (5) пропущенный».
Как оказалось, что сотовый был переведен в беззвучный режим, Гольцов так и не понял. Память не сохранила момента, когда бы он мог это сделать собственноручно. В журнале звонков недвусмысленно значилось: последний сигнал от сына поступил ровно двадцать минут назад. «Что-то с Аней!» – напугался Анатолий и набрал номер Игоря.
– Да, – мгновенно ответил тот, и его голос отцу не понравился: уж очень тихий. Таким разговаривают, либо когда все спят, либо когда рядом тяжелобольной человек. Гольцов тут же дорисовал себе все необходимое и практически уверился в том, что с Анной что-то произошло, но из суеверных соображений решил задать вопрос по-другому:
– Ты мне звонил?
– Звонил, – прошипел Игорь.
– Зачем?
– За советом, – огрызнулся младший Гольцов и выпалил: – Но ты был занят.
– Я не был занят, я спал. – Анатолий пытался казаться спокойным. – Что-то случилось?
– Случилось, – подтвердил Игорь и весело добавил: – Замок в двери заклинило. Не мог открыть.
Гольцову поплохело:
– А что, мамы нет дома?
– Нет, конечно, – зашептал Игорь, – иначе, что бы я здесь делал. Но уже все нормально…
– Что нормально?
– Да все нормально, завтра замок поменяю и – все пучком.
– Я сам поменяю замок, – пресек инициативу сына Анатолий, предполагая, что речь идет о двери в его собственную квартиру.
– Не надо, – отказался от отцовской помощи Игорь. – Как ты себе это представляешь? Сначала – один мужик возле двери возится, потом – другой. И все это в течение одних суток, пока мать гостит у подруги на даче.
– Так ты не дома, что ли?! – До Гольцова медленно начало доходить, что произошедшее с сыном не имеет никакого отношения ни к нему самому, ни к Ане.
– Я дома, – очень серьезно произнес Игорь и тут же весело добавил: – Но не у себя. Все, пап, пока. Мы спим.
– А мама знает, где ты? – Анатолию не хотелось сразу обрывать разговор.
– Ну, конечно, знает, – проворчал младший Гольцов. – Мне двадцать третий год, между прочим!
– Про двадцать третий год я тоже знаю. – Анатолий попытался придать голосу оттенок строгости, но не выдержал и поинтересовался: – Ленка, что ли, вернулась?
– Нет, – холодно ответил Игорь, и разговор прервался.
«Отлично!» – обрадовался за сына Гольцов и почувствовал себя счастливым оттого, что все осталось на своих местах: Аня – дома, одна, он здесь, слава богу, один. И только молодое поколение скачет по койкам с удивительной резвостью. «Так и должно быть!» – подвел итог Анатолий и водрузил на ухо подушку, чтобы наконец-то уснуть: до шести утра осталось меньше двух с половиной часов.
Многолетняя привычка – вставать ровно за пятнадцать минут до звонка будильника – подняла Анну с постели, когда Мельников с Гольцовым уже находились на пути в город. Утро не показалось ей добрым, потому что события вчерашнего вечера оставили какое-то странное чувство недосказанности. Во-первых, как-то неудобно получилось с Бравиным. Во-вторых, ужасно раздражала Жанна, явившаяся в том числе и во сне для того, чтобы напомнить ей, Ане, как стремительно уходит время, а в ее жизни еще и не было и половины из того, что обычно обещано женщине. И в-третьих, очень беспокоил Игорь, словно с цепи сорвавшийся после отъезда коварной Леночки. Какое-то мимолетное, по мнению Анны, знакомство, и нате вам, пожалуйста, – сразу же в постель. Спасибо, хоть предупреждает!