– Не дави на меня.
– Что ты! – Бравин, как ребенок, цеплялся за любую возможность, чтобы отсрочить момент, когда Гольцова встанет и уйдет, может быть, даже не прощаясь, как она уходит обычно – уверенная в собственной правоте.
– Прости меня…
– Анна намеренно очень легко коснулась руки Руслана Викентьевича, а он все понял, бедняга, и начал снова уговаривать ее остаться с ним, обещая «никогда, ни при каких обстоятельствах не мешать ее жизни», «просто быть рядом», чтобы «иногда… если, конечно, Анечка это позволит…».
– Это несправедливо, – покачала головой Аня и очень аккуратно высвободила свою руку, словно пытаясь отодвинуть от себя чужое страдание.
– Почему?!
– Потому что «просто быть рядом, чтобы иногда» означает: ты караулишь чужую жизнь. А я хочу, чтобы ты жил своей собственной. Понимаешь, своей! И ты должен эту свою жизнь наладить. Наладить во всех смыслах. Полноценно. Не урывками. С женщиной, которая оценит тебя по достоинству. Не со мной.
Анна хотела еще добавить, почему не с ней, почему с другой. Но побоялась, что эти многословные объяснения превратятся в перечисление бравинских достоинств и возникнет нелепая ситуация, когда ты, с одной стороны, возвеличиваешь человека, а с другой – отказываешь ему в малости. А ведь один шанс – это действительно малость, не могла не признать Гольцова и промолчала. Зато Руслан Викентьевич, внимательно выслушав пространные высказывания Анны Викторовны, просто заметил:
– Нам всегда кажется, что мы лучше знаем, что нужно другому человеку. Когда умерла Катя, все говорили мне: «нужно налаживать личную жизнь», «свято место пусто не бывает», «вон, посмотри, сколько их, незамужних и разведенных». И все крутили пальцем у виска, подозревая меня в патологической привязанности к жене или в боязни женщин. А дело не в этом, в другом – в отсутствии той, возле которой начинает по-другому биться сердце. Или, – он усмехнулся, – ломаться часы. И поэтому, Анна Викторовна, мне лучше знать, на что делать ставку. В моем случае, если «просто быть рядом», – уже хорошо… – Бравин сбился, потер виски и покорно промолвил: – Но вас я понял, настаивать не могу.
На какой-то момент Гольцова почувствовала нечто вроде сожаления – «вас я понял, настаивать не могу». Сначала расстроилась, а потом быстро сообразила, что это – проявление ее женского самолюбия: хотел, звал, а потом – раз, и отступился. И вроде бы появился соблазн вновь пококетничать, но Анна сдержалась и мысленно поблагодарила сама себя за проявленное благоразумие, хотя и на фоне общего безрассудства.
– Я выйду первым, подгоню машину. – Руслан Викентьевич держал слово.
– Не подгоняйте, – отказалась Аня. – Я вызову такси.
– Ох уж мне это такси! – Через силу попытался улыбнуться Бравин и, не переча, вышел из мельниковской квартиры, не переставая удивляться собственной невезучести.
Через пятнадцать минут к подъехавшему такси спустилась Анна, села в машину и, обнаружив, что попала к тому же водителю, что привез ее сюда, надела темные очки и молча уставилась в окно. Ей было неприятно это совпадение, оно привносило в случившееся избыточную, как ей казалось, значимость. Даже возникло ощущение, что «в деле появился новый свидетель». К тому же машина Руслана Викентьевича так и продолжала стоять возле мельниковского дома. «Гонки с преследованием», – мысленно усмехнулась Аня и решила, что на работу не вернется, сразу поедет домой. Интуитивно избегая всего, что так или иначе сейчас могло связать ее с Бравиным, она даже не повернула головы в его сторону, не махнула на прощание, хотя боковым зрением успела зафиксировать, что тот разговаривает по телефону. «Свято место пусто не бывает», – с иронией повторила она уже звучавшую сегодня фразу и закрыла глаза. Так и ехала, пока какая-то невидимая сила не заставила ее обернуться: так и есть, Руслан Викентьевич следовал за нею. Гольцова запаниковала, разом вспомнив и Рыкалина, и травматолога Веретенникова, и ужас, который охватывал ее всякий раз, когда она оказывалась в замкнутом пространстве. «Он что, с ума сошел?!» – возмутилась Анна и хотела было попросить водителя перестроиться в другой ряд, но, представив послужной список Руслана Викентьевича (глава МЧС Алынской области, заместитель губернатора по вопросам общественной безопасности), тут же успокоилась, упрекнув себя в чрезмерной подозрительности.
Догадывайся Бравин о том, какие чувства испытала Аня, обнаружив у себя за спиной агрессивную морду его машины, он наверняка не позволил бы себе ничего подобного. Но понимание того, что эта женщина теперь останется за пределами его жизни, заставило тянуться за нею, чтобы хоть на минуту продлить ощущение приближенности к ней. «Мог бы просто быть рядом…» – периодически повторял Руслан Викентьевич, не реагируя на телефонные звонки. «Проводив» таким образом Анну до дома, Бравин остановился при въезде в арку и, отрешенно глядя в никуда, представил, как она выходит из машины, идет к подъезду, входит в него, поднимается вверх по лестнице. «Дождавшись» того момента, когда Аня должна была открыть дверь собственной квартиры, Руслан Викентьевич приспустил стекло и, с жадностью вдохнув горячий городской воздух, наполненный запахами плавящегося от жары асфальта и выхлопных газов, закашлялся. Торопливо вернув стекло на место, Бравин повернул ключ в замке зажигания, а потом вспомнил, что всю дорогу «разрывался» сотовый. На экране значилось – «Леня. Дом». «Надо же! – удивился Руслан Викентьевич, и внутри мелко задрожала какая-то невидимая жилка родительской радости. – Вспомнил!»
– Здравствуй. – Он незамедлительно набрал номер сына. – Ты мне звонил.
– Маша в больнице, – не здороваясь, тут же выпалил младший Бравин, и голос его дрогнул.
– Что-то серьезное? – напрягся Руслан Викентьевич, которому тут же передалось волнение единственного сына.
– Не знаю. – Леня всхлипнул. – Маша сказала: «Позвони отцу».
– Зачем? – не удержался Бравин.
– Потому что мы одна семья, – с готовностью выпалил сын. И в этой его торопливости чувствовалось «чужое слово», вряд ли он сам мог догадаться про то, что «беременным расстраиваться нельзя», что «обижать беременных грех», что «если просят, беременных нужно сразу прощать, незамедлительно, чтобы тот, кто родится, был здоровым». «Как видно, Машуля с тещей настропалили», – догадался Руслан Викентьевич и поинтересовался:
– А сам-то ты что об этом думаешь?
– О Маше? – запнулся Леня.
– Почему о Маше? О нас с тобой, – Бравин не дал сыну уйти в сторону.
– Ты хочешь, чтобы я перед тобой извинился? – растерялся Леня.
– Я хочу, чтобы ты простил меня, – обезоруживающе попросил Руслан Викентьевич и замер в томительном ожидании, опасаясь, что сын произнесет нечто такое, что поставит под сомнение весь смысл его отцовского существования. «Так, наверное, чувствуют себя дети, от которых отказываются родители», – пронеслось в голове у Бравина. А еще он вспомнил свою одноклассницу по начальной школе, Лину Якушеву, маленькую и тщедушную, последнюю в списке, плачущую всякий раз, когда раздавали новогодние подарки или вручали похвальные грамоты: боялась, что не достанется.
– Ты тоже меня прости, – недолго думая, отозвался Леня. – Я тоже дурак.
– Оба мы с тобой хороши, – повеселел Бравин и спросил, в какой больнице лежит Маша.
– Заедешь?! – с надеждой воскликнул сын, довольный состоявшимся примирением. – Только ничего ей не завози. И не говори ей про наш разговор.
«А то она не знает», – хмыкнул себе под нос Руслан Викентьевич и с готовностью пообещал: «Ни словом, ни полсловом…» Спросить, возвращаться ему домой или нет, у Бравина не хватило духу. «Позовут – вернусь», – решил он и снова завел машину, не очень-то надеясь на приглашение. Но оно состоялось, и Руслан Викентьевич пообещал, равно как и пообещал беременной невестке не держать зла и забыть про все, что случилось, потому что «причина – в Леньке». «Сроду не разберется, – свалила вину на мужа Маша, – и лезет». Бравин знал, что это не так, но со всем согласился, потому что очень хотелось вернуться домой, где во всем «жила» Катя и будет «жить», невзирая на ремонт, который задумали младшие Бравины. Тогда Руслан Викентьевич решил, что отдаст молодым их с Катей спальню и переедет в бывшую детскую, лишь бы они больше не задумывались о том, как живут «полноценные семьи». А уж он постарается и что-нибудь придумает. Чем черт не шутит, может, даже дом выстроит. И пусть в нем будет одна хозяйка на десять комнат, а одну из них, Бравин поклялся, он сделает под Ленькину тещу, чтобы та спокойно могла приезжать и нянчиться с внуками. Руслан Викентьевич был уверен, что их будет несколько.
А пока этого не случилось, он станет жить жизнью молодых, не докучая и не требуя к себе внимания, а Анна… Да бог с ней, с Анной. Спасибо, что была. И спасибо, что не стала близкой, такой, как Катя, иначе бы не было ему жизни. «А это забудется», – уверил себя Бравин и отправился собирать вещи в гостиницу, уговаривая себя, что теперь все пойдет по-другому, по-новому или, может, по-старому, как привык и как провел без нее, без Гольцовой, большую часть своей не такой уж никчемной жизни, чтобы взять и упрекнуть бога в том, что снова отнял. «Значит, не мое», – философски рассудил Руслан Викентьевич и, оставив хвалебный отзыв в книге жалоб и предложений приютившей его гостиницы, с успокоившимся сердцем вернулся домой, где ждал его присмиревший Леня, а у него за спиной – полнейший бардак.
– Ну-у-у, с этим мы справимся, – пообещал Бравин и начал наводить порядок, не забывая заглянуть в каждый уголок, так же, как это когда-то делала покойная Катя, не жалея ни сил, ни времени. Тогда Леня не выдержал и присоединился, а Руслан Викентьевич в этот момент явственно ощутил: все вернулось на круги своя. Дом становился чище, а печаль светлее. И не было больше страданий, хотя наворачивались слезы, но Бравин тайком смахивал их с глаз, всякий раз оптимистично насвистывая при этом, чтобы не напугать еще больше и так напуганного сына. «Все будет хорошо!» – вдруг громко, на весь дом объявил Руслан Викентьевич и уселся на диван, критично осматривая результаты собственного труда.