— И всего этого Бестужеву кажется мало. У него родился собственный прожект?
— Да. Он предложил идею моего брака с бывшим императором.
— С бывшим императором? Для вас, государыня?
— Я наотрез отказала ему, Гришенька.
— Вот, значит, как обернулся канцлер.
— Он имел в виду объединение двух ветвей потомков государя Алексея Михайловича и уверял, что это никак не скажется на моем единовластии.
— Вот как. А то, что былой император отлично знает свое происхождение и свои права, то, что он постоянно кричит о них, что ему никто не сумеет заткнуть рта во дворце, как его ни сторожи, об этом Бестужев не говорил? Не знаю, говорил ли вам об этом Никита Иванович Панин?
— Значит, верно, что надо искать выход, Алексей Григорьевич, значит, не так уж и не прав старик Бестужев.
— Верно. Только выход должен быть другой, на который у него ни преданности вам, ваше императорское величество, ни смелости не хватит. Не ему о вас заботиться, не ему!
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
…Оставшихся арестантов содержать по-прежнему, еще и строже и с прибавкою караула, чтобы не подать вида о вывозе арестанта; в кабинет наш и по отправлении арестанта перепортовать, что он под вашим караулом находится, как и прежде репортовали.
…Если арестант станет чинить какие непорядки или вам противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить по вашему рассмотрению палкой или плетью.
…Ежели паче чаяния случится, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколь можно и арестанта живого в руки не давать.
…Ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то был и комендант или иной какой офицер, без именного за собственноручные Ее императорского величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что опастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать.
ПЕТЕРБУРГПетергофский дворецЕкатерина II, Н. И. Панин
— Государыня! Государыня, у меня нет слов. Это ужасно. Ужасно и бессмысленно!
— О чем вы, граф? Прежде всего придите в себя? Вам дурно?
— Государыня, вы поручили мне опеку над бывшим императором Иоанном Антоновичем, и вот…
— С ним что-то случилось? Он бежал? Его пытались освободить? Он погиб?
— Государыня, это моя вина. Исключительно моя. Надо было внимательнее проверять караул, самому дознавать каждого офицера.
— Довольно, Панин. Я не хочу выслушивать ваши причитания, объясните толком, что произошло!
— Государыня! Иоанна Антоновича больше нет в живых…
— Так что же? В чем же причина вашего отчаяния? Я не понимаю вас, граф, вы стерегли или берегли бывшего императора, никому не нужного безумца с амбициями самодержца?
— Конечно, стерег, но как же плохо! Вы, государыня, с вашим человеколюбием никогда не простите мне моей оплошности!
— Граф, единственно чего я требую — связного рассказа о случившемся. Но вы вполне уверены, что Иоанна Антоновича нет в живых? Это единственно, что важно. Ваши сведения не могут оказаться слухом?
— Я сам видел несчастного — он зарублен десятком сабельных ударов. Это прямое и злодейское убийство, которого я не смог предупредить.
— И не должны были.
— Я не понимаю вас, ваше императорское величество.
— Я уверена, никто из офицеров не допустил никакого нарушения инструкций и все они точно соблюдали императорские предписания — разве не так? Но я жду сколько-нибудь связного рассказа.
— Государыня, это оказался заговор, и я обещаю вам, что расследую дело самым доскональным образом.
— Вас никто на это не уполномочивает, Панин. Объект ваших наблюдений перестал существовать, значит, вы просто освободились от лишней и не слишком приятной обязанности. Я благодарю вас, что вы так долго ее выполняли. Но где же ваш рассказ, граф?
— Государыня, все дело в том, что в гарнизоне Шлиссельбургской крепости оказался подпоручик Смоленского пехотного полка Яков Васильевич Мирович.
— Чин невысокий, но имя мне кажется знакомым.
— Откуда бы вы могли о нем слышать, ваше императорское величество! Он родился в Сибири, где отец его находился в ссылке.
— Значит, сын бунтовщика.
— И внук бунтовщика, государыня. Мировичи — богатые и знатные малороссийские дворяне, не признававшие московских государей. Достаточно сказать, что дед этого Мировича Федор изменил государю Петру Великому и переметнулся на сторону шведского Карла XII. После поражения Карла он вообще бежал в Польшу. Отец также неоднократно пробирался в Польшу, за что и был сослан в Сибирь.
— Да уж, такому человеку было не место в гарнизоне.
— Об этом следовало прежде всего позаботиться коменданту Бередникову, а он не только ничего не доложил мне о Мировиче, но еще и разболтал, что за узник содержится в крепости.
— Какое упущение! О Бередникове надо распорядиться. И все же, как мог проникнуть Мирович к Иоанну Антоновичу?
— Государыня, у него оказались подложные манифесты, и с помощью этих манифестов Мирович склонил на свою сторону всех солдат гарнизона, арестовал коменданта и потребовал выдачи узника.
— Но на сей счет пристава имели неукоснительные указания!
— Пристава и не собирались выполнять его приказа, но Мирович навел на крепость пушку. Сопротивление показалось бессмысленным, и тогда дежурный офицер в силу инструкции вбежал в помещение, где спал бывший император, и занес над спящим саблю.
— Только занес?
— Дело в том, что Иоанн Антонович тут же проснулся, схватился голыми руками за острие, и сабля переломилась. Тогда другому офицеру удалось нанести несколько ударов. Не знаю, сколько из них оказались роковыми. Бывший император изрублен в куски. Ваше императорское величество, я полностью признаю свою вину.
— Но Мирович схвачен?
— Само собой разумеется, а останки императора…
— Вы не должны о них думать, граф. Какой у нас сегодня день?
— Шестое июля, ваше императорское величество.
— Что ж, совсем не плохой день для нашей державы 6 июля 1764-го.
ПЕТЕРБУРГДворец А. Г. ОрловаГ.Г. и А. Г. Орловы
— Заглянуть к тебе, братец, решил: во дворце кругом уши, а вокруг нас с тобой и вовсе.
— Вот и ладно, Гриша. Да что ты смурной какой? Случилось что? С государыней?
— Сам не знаю, то ли случилось, то ли случиться может. Лучше скажи, плохо разве с Мировичем все получилось?
— Что ж плохого? Нет больше в Российской империи второго императора законного, а может, и первого. Одна у нас теперь самодержица.
— Да я о Мировиче.
— А что тебе до него?
— Вот все думаю, виноват ли он.
— Осудили, выходит, виноват.
— Осудили! Осудить кого хошь можно, была бы воля императорская.
— Сам знаешь, воля была.
— Знаю, а вот в правде сомневаюсь.
— В какой правде?
— Ведь один как перст Мирович оказался. Как же тут в заговоре-то обвинять? Заговорщики где?
— Не было заговорщиков.
— Так ведь должен был кто-то подпоручику манифесты подложные в руки вложить, растолковать, чтоб солдатам прочел. И с чего это солдаты прямо коменданта арестовывать пошли? Кабы из Петербурга какая персона значительная приехала, а тут младший офицер, свой же — что он для них? Вот гляди, газету немецкую мне достали, а в ней так и написано, что не иначе российское правительство офицера-несмышленыша в свои комбинации без его ведома втянуло. Не кроясь, без обиняков всяких так и выкладывают.
— Ты что, братец, подпоручика задним числом жалеть стал? Забыл, как Петр Иванович Панин сказывал, на следствии после пыток Мировича спросил, зачем он бывшего императора освобождать собрался, а Мирович ему в ответ: чтоб мне на твоем месте быть.
— Алексей Григорьевич, не сбивай ты меня, Богом прошу. Хотел подпоручик императрицу свергнуть, императора поставить, да ведь не мог же один к такому делу подступаться. Не мог! А отвечать одному пришлось. Мало, что на плахе голову отрубили, так еще и тело вместе с эшафотом сожгли.
— Ну отрубили, ну сожгли?
— Так ведь подставили его, братец, как пить дать подставили, кругом обманули.
— А если и так?
— Так ведь и нас обмануть да подставить могут!
— А ты что думал? Еще как много могут! Недаром настоял я, чтоб Аннушку Протасову к ее императорскому величеству приставить, глаз всевидящий иметь.
— Хоть и двоюродная племянница, да уж больно собой нехороша. Иной раз оторопь берет, как это мы ее в личные апартаменты ввели. Не красит она комнат государыниных, совсем не красит.
— А ты бы, твоя воля, нимф бы туда навел, и думаешь, государыню бы обрадовал? Ей, благодетельнице нашей, четвертый десяток разменять довелось. Зрелая ягодка-то, а рядом с нашей Аннушкой всегда красавицей оставаться будет. Не так разве?
— Может, твоя правда.
— Моя, моя, не сомневайся. И тебя, братец, прошу быть день и ночь начеку. Вон как у графа Алексея Кирилловича Разумовского счастье, случай его, как вода, в песок ушли. Один-то вечерок государыня покойная по душистому саду с камер-пажом походила, и прости-прощай жизнь привольная, дворцовая.