Кабина.
Сцепление.
Коробка переключения передач.
Газ в пол.
Пролетаю сквозь пробку. В бестелесном состоянии это так легко – и мне, и образу моего четырехколесного монстра. Сворачиваю в переулок, жду, пока я, машина, и робот вновь обретем плоть и кровь. Увы, но такого убийцу остановить можно либо пулей (но это не наш метод), либо жертвой. И, несмотря на то, что сейчас я бессмертен, произошедшее бьет по нервам и отравляет душу.
Я сижу молча, с закрытыми глазами, переживая жжение и боль во всем вновь формирующемся теле. Внутри противно и тоскливо, холодно.
– Не впервой, – замечает Батон.
– Да, пора бы привыкнуть, – отвечаю я.
– К этому привыкнуть невозможно, – вздыхает тот, но я не верю в сочувствие искусственного зверя. – Ладно, рабочий день не окончен, поехали...
Выруливаем на Вернадского, намертво встаем у Лужников, потом – у Нахимовского.
– Успокоился? – спрашивает Батон.
Киваю, хотя какое там, к черту, спокойствие.
Безжизненное тело водителя снегоуборочной уже закатывают в труповозку. Наверное, оттого что его никто не опознает, а у водителя белой «Тайоты» найдется высокопоставленный приятель, убийцу отпустят. Впрочем, за руль больше тот не сядет. Никогда.
После Нахимовского – просвет. Идем под полтинник. Впереди малиновый Опель – небольшой, двудверный с миловидной девушкой за рулем. Опасности нет, но ее лицо, глаза, волосы отчего-то притягивают взгляд. Кажется, смотрел бы и смотрел.
– Прохорова Алина Владимировна. Не замужем. Работает в сорок девятой горбольнице, – докладывает робот. – Водительский стаж три года. Опасностям от автомобиля не подвержена.
А я все смотрю и смотрю на нее, забывая даже о дороге.Почему? Кто бы объяснил.
– Сворачивай. Время.
К двадцати трем Гидрометцентр сообщает о полном обледенении дорожного покрытия по всему городу. Идиотов среди автолюбителей, конечно, хватает, поехали бы и по льду, но в небольшой предновогодний морозец даже новенькие «Мерседесы» и «БМВ» вдруг отказываются заводиться.
Возвращаемся. Справа со двора выруливает бежевая «Девяносто девятая», обезображенная тюнингом и тонировкой. Сквозь закрытые окна музыка грохочет так, будто колонки снаружи, а не внутри.
– Вадик Знаменский, – зевает робот, – шестнадцать лет, из них три недели за рулем, юношеский максимализм зашкаливает. На дороге косплеит последнюю сволочь, думает, будто это круто. Едет до дома от другана Григория.
– А мы его и не тронем, – отвечаю я, – у него будущее неясное, возможно, исправится.
– Ага, – соглашается Батон.
На светофоре притормаживаю, «Девяносто девятая» обходит справа и частично заруливает на мою полосу.
– Стервец.
– Нет, наказывать не будем, поучим немного, – решаю я.
Зеленый.
Сцепление.
Передача.
Газ в пол.
Сдаю левее, прохожу «жигуленку» и утапливаю до ста шестидесяти за три с половиной секунды.
– Молодца, – вздыхает робот, – ничему жизнь тебя не учит.
***
В контору добираюсь за полчаса до Нового года. Батон выпрыгивает из кабины и несется домой, а я долго сижу в машине, поглаживая кожаный руль.
В кабине уютно. Наверное, сказывается усталость, а, может, просто ночь: черное небо, фонари и живущий своею жизнью город. Я с детства люблю вглядываться в зажженные окна. Не подглядывать, нет! Просто, кажется, именно там, где свет, обязательно тепло и ждут только меня.
Грустно? Скорее, печально. Подходит к концу очередной год заточения между жизнью и смертью. Сейчас я выйду из машины, немного пройду по скользкой дорожке до подъезда, войду в переделанную под офис квартиру на первом этаже, открою дверь, и Батон произнесет мурчащим голосом с неподражаемой улыбкой кэроловского чешира:
– А вот и он, наш герой дня! Просим-просим...
Начальство предложит подписать очередной контракт, а потом будет праздник. Вовсе не какой-нибудь дурацкий корпоратив, а тихий, душевный вечер друзей средь свечей и бокалов самого лучшего шампанского.
Выхожу из машины, иду к старому пятиэтажному зданию, вхожу. Берусь за ручку двери...
– Ветрило в Германии достиг тридцати метров, во Франции уже двухметровые сугробы, Англию вообще, наверное, смыло, и только у нас в России хорошо. А хотя бы потому, что в Москве снега не было с середины декабря, когда грянула неожиданная оттепель, а какой же Новый год без снега?
– А вот и наш герой дня! – орет Батон, а я в который раз не узнаю наш офис.
Иду, заворожено глядя по сторонам, не в силах произнести ни слова. Куда делись дешевые украшения? Когда синтетический отвратительный запах елового мыла сменился настоящим ароматом смолы?
– Ко мне. Сначала ко мне, – выплывает из полумрака начальство, – кажется, Максим Андреевич созрел для решения.
Начальство одето роскошно: в дорогой костюм-тройку. Я иду за ним в кабинет. На стол падает лист бумаги и шариковая ручка.
– Годовой контракт. Праздник праздником, а формальности нужно чтить и соблюдать.
Целый год... много это или мало?
Где-то далеко, опутанное проводами и датчиками, спит беспробудным сном мое тело. Не загнется ли оно, пока хозяин станет проживать очередную иллюзию жизни? Но с другой стороны, разве та реальность намного отличается от нынешней?
Представляю, как вытянулось бы лицо врача, узнай он, что некоторые пациенты вместо того чтобы пребывать в пустоте комы, носятся по улицам города на поливальных машинах, искусно закамуфлированных под снегоуборочные. И спасают автомобилистов, между прочим – от глупости, неприятностей, всего того, отчего не уберегли себя. Ангелы-хранители, черт нас побери.
– А ты расскажи, – начальство умеет читать мысли. Кто бы сомневался, но только не я.
– Не хочу в психушку.
Всматриваюсь в аккуратные буквы контракта и внезапно понимаю, что не в силах разобрать ни слова. Будто наваждение какое-то окутывает разум. Вскакиваю и пытаюсь всмотреться в лица друзей, но все они плывут, преображаясь в водовороты силы, которые невозможно увидеть в реальном мире, а лишь почувствовать. На прощание Галочка посылает мне воздушный поцелуй, а Батон трется о ладони мохнатой мордой – только лишь для того, чтобы реабилитация прошла как можно быстрее.
– И это еще не все сюрпризы, – шепчет робот и продолжает приглушенным тенорком:
– Циклон, несколько дней терзавший Европу, наконец, ослабевает. По всей видимости, праздники пройдут при усиленной работе спецслужб, но хотя бы спокойно.
– И что, даже Англия цела? – сиплю я, с трудом размыкая заплывшие веки.
– Доктора!
– Доктора!
Кажется, снова отключаюсь, но ненадолго.
– Где я нахожусь?
– В сорок девятой.
– А вы не Алина, случаем?
Девушка вздрагивает, и я стремлюсь скорее перепрыгнуть на другую тему:
– Сколько я здесь?
– Три месяца, никто не ожидал, что очнетесь так быстро. Вы попали в аварию и пережили клиническую смерть. Это чудо, что смогли выжить при попадании в отбойник на скорости за двести! А еще вы первое на моем веку исключение из правила ботинка... ой...
– Я знаю. Это когда тело водителя черт-те где, а его обувь стоит на педалях, – три месяца, а по моему времяисчислению не меньше трех лет.
Она кивает. Замечательную тему для разговора с хорошенькой девушкой я выбрал. Действительно, ничему меня жизнь не учит.
– Вы, наверное, очень спешили куда-то?
Точно. Спешил – на тот свет. Разозлился на жизнь, родителей, подружку, имени которой сейчас, наверное, и не вспомню, и погнал. Бесконечно выжимая педаль газа, дожидаясь скорости, при которой откажет автомобиль или моя реакция. Вот только незачем Алине об этом знать, да и остальным живым – тоже.
– Да, торопился. Но все-таки, как вас зовут?
– Прохорова... Алина, – смущается она, – ну, я еще зайду, отдыхайте.
– Конечно, хозяйка малинового «Опеля», – почти неслышно произношу я, переворачиваюсь на правый бок и засыпаю нормальным человеческим сном почти без сновидений.
Когда дракоты улыбаются
Примечание: Дракот — это мелкий дракон, живущий рядом с людьми вот уже не счесть сколько времени. Люди давно привыкли относиться к ним как к обычным котам и, похоже, действительно не замечают разницы, однако истинно драконьего нрава это не отменяет.
___________________________________________________
Тим выбежал из парка, едва не угодил под колеса, а остановился только в незнакомом дворе.
Впереди возвышалась помойка. На мусорных баках, не обращая на него внимания, сидели, сверля друг друга взглядами, дракоты. Рыжий, почти оранжевый, с золотыми полосами поперек тела и лап, и черный – с огромными, явно драконьими глазами и шерстью, в которой нет-нет, а попадались чешуйки. Первый — холеный, с узким синим ошейником, — очень пушистый и точно породистый. Второй, дворовый, — гладкий, но не уступающий сопернику размером, шелковистостью шерсти и яростью.
– Отфффали, – шипел породистый.
– Урррою, – рычал дворовый.
Из окна на втором этаже высунулась женщина. Противостояния она не видела, но ее голос все равно был визгливо истеричен:
— Милорд, домой!..
— Тфффое сщщщастье, — прошипел рыжий и меховой тряпкой сиганул по стене, помогая себе прозрачными, маленькими и оттого неуклюжими крылышками, а потом по водосточной трубе — вверх в объятия хозяйки.
У Тима защемило в груди: его выкинули, а породистого Милорда любили. В том и сомнений не возникало.
– Ну? — он настолько сильно погрузился в переживания, что забыл, где находится. Потому и не дал деру, когда дворовый дракотище вдруг оказался рядом. Очень близко! И когда только со своей кучи слезть успел? — Ты здесь по делу али как?
— Я?.. Не... -- Тим хотел рассказать о человеке в перчатках, о том, как его, маленького котенка, выгнали из дома, о парке и рычащих монстрах, о мировой несправедливости наконец, но поднял глаза и онемел.
Дворовый дракотище был вдвое, если не втрое, больше Тима. Угольно-черный, с блестящей лоснящейся шерстью, серебряной чешуей и огромными, красивыми, неописуемо замечательными крыльями. Если приглядеться, удалось бы разглядеть застарелые шрамы, но даже подобная уродливость не умаляла его красоты, скорее наоборот – подчеркивала. Былые раны дракотище носил как иные собаки медали – с достоинством и гордостью. А еще – как отличительный знак: мол, не стоит со мной связываться. С черной морды пристально и зло глядели изумрудные глаза с узким вертикальным зрачком.