ни ребятишки — человек двадцать. Такие, как Тимошка, и помоложе, и совсем мелюзга.
— Отдыхать или насовсем? — спросил Антипку один мальчишка с облупленным носом и загорелой до сизого отлива шеей.
— Насовсем! — солидно сказал Антипка. — Вон отец к окнам крышки приколачивает!
— Гы… — засмеялся мальчишка. — Крышки… Это не крышки, а ставни.
— Крышки толичко у сундуков да у кастрюлей бывают, — наставительно сказал другой, которого звали странно, как тётеньку, — Мотя. — А ты чьих будешь? — спросил облупленный нос.
— Чего? — не понял Антипка.
— Звать-величать тебя как?
Антипка очень любил, когда его спрашивали про имя, потому что строители уважительно говорили: «Ах, какое редкое имя!»
— Имя у меня редкое! — важно сказал Антипка. — В переводе с греческого означает «упорный», «непоколебимый». Антипа — моё имя!
— Вот так редкое, — засмеялись ребятишки. — Да у нас пол хутора Антипы. Чего тут редкого!
— Брешете! — растерялся мальчишка.
— Пёс брешет! За то его на цепь сажают! — вдруг окрысился Мотя. И другие хлопцы стали поглядывать на мальчишку неодобрительно.
— Вон Антип, вон ещё дом Антипов, а вон на завалинке дедушко Аггей сидит, у него сын Антипа…
— Тимоня! — кипятился Мотька. — Дай ему в лоб, чтобы вруном не ругался!
— Ты, Матвей, свой лоб побереги! — рассудительно сказал облупленный нос. — И не подначивай. Поднатчику первая таска. А ты не знаш, дак помалкивай… Редкое имя!
И ребята, потеряв к Антипке всякий интерес, стали играть в непонятную игру — чижик.
Антипке смертельно захотелось побегать вместе с ними! Уж он бы смог вот так же ловко пулять битой заострённую палочку, но… Но он был гордым человеком. Недаром и отец говорил: «Ох и гордый ты у нас казачина! Весь в меня!»
— Ничего! — прошептал он себе под нос. — Вы ещё за мной бегать будете! Я ещё такое придумаю, такое…
И он ушёл в свой двор, где на просторе копошились две курицы, петух и мыкался кролик, подаренный Антипкиным родителям соседями — на обзаведение.
Мальчишка лёг на колючую траву, чувствуя всей спиной тепло, идущее от земли, и стал соображать, что бы такого надумать, чтоб хуторские его признали.
И придумал!
Там на стройках Антипка своих родителей почти что и не видел. Отец, например, на работе неделями пропадал, а здесь все вечера дома! То колодец чистит, то полы перестилает.
Весёлый, ласковый стал. Всё Антипке разрешает — даже разрешил костёр в овраге разжигать, когда там мусор жгли. Совсем отец другим сделался.
А вчера ночью Антипка проснулся от непривычных и красивых звуков. Он вышел в сени и увидел, что отец сидит на ступеньках крыльца и поёт какую-то старинную песню про вороного коня, про «чужбину далёку» и про калину в пышных цветах…
Отец оглянулся, обнял сына тяжёлой крепкой рукой, прижал его к себе, и мальчишка замер. Потому что отец, наверное, так приласкал его впервые. Чёрное бархатное небо было густо набито звёздами, и казалось, протяни руку — дотронешься до звезды голубой и прохладной.
— Вот она красота-то какая… — сказал отец. — И тепло, и душе радость! А я разобиделся на всех… Побёг куда-то из отеческого-то дома! Чуть тебя родины не лишил! Нонеча хоть в разум пришёл, опомнился! Куда бегал? Чего искал? Чего перед другими выставлялся? Мы теперь никуда отсюдова! Тут наше место! Тут твой дом, сынок! Ты здесь хозяин! Понял?
Про то, что отец куда-то бегал, на кого-то обижался, Антипка ничего не понял, а вот про то, что он хозяин, понял очень хорошо! Хозяин — это что? Это значит — тебе всё можно! Всё разрешается!
И вот, едва дождавшись отца, он приступил к нему:
— Пап, а, пап! Сделай мне качели! Высокие-превысокие! До неба!
Отец засмеялся. Но не сказал «отстань», как отвечал прежде на все Антипкины просьбы.
— Ладно! — сказал он. — Будут тебе качели! Живи. Укореняйся.
И скоро привёз два бревна, вкопал их в землю, приделал перекладину, навесил доску. Доделывал качели уже в темноте. Здесь в хуторе темнело рано, и спать ложились рано, даже телевизор не досматривали.
Лёжа в постели, Антипка представлял, как завтра станет качаться, а все ребята будут толпиться около качелей и просить его: «Дай покачаться! Дай покачаться!» А он, Антипка, будет назначать, кому сколько раз качнуться!
«Хорошо, — думал он, засыпая, — когда у тебя много всего есть! Игрушек, качелей… Тогда тебя все любят, все с тобой дружить хотят и все у тебя просят… А ты хочешь — дашь, а хочешь — нет…»
Проснулся он, когда солнце золотыми лучами будто гвоздями пробило все крохотные щёлки в затворённых ставнях, а на улице слышался визг и смех.
Антипка в одних трусах выскочил на крыльцо и увидел, что на его качелях чуть не целая гроздь ребятишек с визгом взлетает к небесам.
— Эй, вы! — закричал Антипка. — Эй, вы! Это мои качели!
Визг прекратился. Качели остановились.
«Ага! — подумал мальчишка. — Сейчас просить меня станут: «Дай покататься! Дай покататься!»
Но малыши молча слезли с качельной доски и попрятались за старших. А Тимофей с облупленным носом смерил Антипку долгим взглядом и сплюнул прямо ему под ноги.
Антипка не понял, что означал этот плевок, но почувствовал, что что-то очень обидное. После этого все вышли из Антипкиного двора.
Только Матвей погрозил с улицы кулаком:
— Вот придём ночью и ножиком всю твою качелю изрежем!
— Не тронь ты его! — сказал Тимофей. — Нехай задавится!
Антипка остался один. Кролик бесшумно вылез из-под крыльца и принялся ползать по траве.
Мать в доме возилась с сестрёнками. Она грохнула перед мальчишкой на стол тарелку гречневой каши с молоком и, как только он всё съел, прогнала на улицу.
Мальчишка пошёл слоняться по двору. От нечего делать принялся швырять камнями в петуха. Попал. Петух обиделся и, роняя перья, гордо ушёл на улицу…
Посреди двора был погреб. Антипка с натугой отворил щелястые двери и заглянул в пахнущую плесенью темноту. Из погреба тянуло холодом, и спускаться вниз по крутой подгнившей лестнице было страшновато. Кататься на качелях одному было невозможно, да Антипка на них и смотреть не хотел.
Он вернулся в дом. Достал из-под кровати лук со стрелами, который подарили ему строители в Нарьян-Маре, пошёл на петуха охотиться.
Только завернул за угол дома — опять увидел толпу хуторских ребятишек.
Они насажали малышей на длинную доску, что была положена поперёк штабеля досок, и качали их. Верховодили Тимоня и Матвей.
— Эй! — закричал Антипка. — Вы что! Это наши доски! Это отец привёз полы перестилать!
— От жадина! От жадина! — возмущённо запыхтели девчонки.
И опять, вместо того чтобы вежливо попросить у Антипки разрешения покататься, стали обзывать его совершенно непонятным, но очень обидным словом «курку́ль».
— И откуда ты такой выискался! Не у нас деланный! — сказал Тимоня. — Задавись ты своими досками! Нам малышню доглядать надо, все в степи. Страда! А ты каких-то досок поганых жалеешь!
И не успел Антипка сказать: «Да что вы! Катайтесь на здоровье!», как все мальчишки и девчонки пошли куда-то вдоль по улице. Ну не бегать же за ними!
Опять мальчишка остался один. Солнце поднялось высоко. Стало ослепительно белым и принялось палить землю. Собаки попрятались в тень, птицы умолкли, и листва на деревьях затихла, придавленная жарой.
Два тракториста возились на площади с оранжевым «Кировцем», но не успел Антипка подойти посмотреть, что они делают, как трактор наконец-то завёлся и уехал. Тихо и пусто стало в хуторе.
Людей — никого. Только дед Аггей сидит в тени, на завалинке корзины плетёт. Мальчишка подошёл и стал смотреть, как в проворных мосластых дедовских пальцах выплетается корзинка. У деда получалось так ловко, словно корзины плести было пустяковое дело. Антипка подумал, что и сам бы, пожалуй, сумел. Даже пальцами зашевелил, как дед. А потом сунул руку в кадку, где у деда мокли прутья, и стал болтать рукой в прохладной шёлковой воде.
— Чегой-то ты позабыл, — не поднимая головы, сказал дед.
— Что? — удивился мальчишка.
— Да ты сам знаш… Позабыл только… — сказал старик, не прекращая работы.
— А… — покраснел Антипка. — Здрасти!
— Ну вот и вспомнил! Здравствуй, значит, и ты на долгие годы… Я чаю, попробовать охота?
— Ага! — признался Антипка.
— Дак это — свободное дело! Садись, плети! Честь и место. — Он передал мальчишке готовую основу.
— Вот сюда пруточки вставляй, так вот потягивай, осаживай… А я другую корзинку начну.
Но плести оказалось не так просто. Прутики скользили в Антипкиных пальцах, крутились, и корзинка получалась какая-то разболтанная, растопыренная.
— Подтяни! Подравняем! — подбадривал старик. — Не торопись. А то всё норовишь с разгону, с налёту… Вот и отец-то твой так в одночасье собрался, да и уехал вон с хутора. Не подумавши… А ведь спервоначалу подумать надобно.
Дед вроде бы всё делал играючи, без усилий, а у Антипки уже от напряжения плечи заболели.
— Вот и ты выскочил: у меня имя редкое!
Мальчишка почувствовал, что голова у него стала тяжёлой, а уши запылали.
— А что тебе с того, что оно редкое? Ты его что, купил на трудовые сбережения? Чем хвалишься?
— Так ведь редкое, — прошептал Антипка.
— Вот, братец ты мой! — хлопнул себя по неходячим ногам старик. — Ты что, жеребец племенной, что ли? Чего ж хорошего, если имя у тебя одного? Имя человеку в память о других людях даётся. Либо в пожелание. — Вот мне в пожелание, — сказал Антипка, — чтобы я был гордым, твёрдым и упорным…
— Эх, милай! — вздохнул дед. — У этого имечка и другое значение имеется.
— Это какое? — насторожился мальчишка.
— Антипа означает «против всех»! А уж чего тут хорошего, когда один против всех!
— А как же «твёрдый», «упорный»… — растерялся Антипка.
— Так вот тут твёрдость и потребуется! Иной раз и за правду одному против всех стоять приходится… Вот тут и упорство требуется.
— Так выходит, я — против всех? — ахнул мальчишка.