Я смотрел, как мило Катя измазывает соусом тонкие губки, ухватив кусочек шашлыка двумя пальчиками и откусывая по чуть-чуть. Она всегда ела потихоньку, помаленьку, даже если была голодна. Сам я давно насытился и закусывал глотки мукузани затяжками сигареты.
Она поймала мой взгляд и заулыбалась: «Не смотри!»
Мы прошлись вдоль берега до нашего пляжа. Он был пуст, по гальке, где мы раньше лежали, перекатывались пенистые буруны. Волна долбилась в берег, приподымая галечный массив, с обратным её ходом камни скатывались назад, что и создавало воспетый поэтами «рокот моря». Мы стояли на набережной, в том месте, где целовались в первый раз. Я встал за Катиной спиной, прижимая её к себе, чтобы согреть.
Девушка запела:
«Там где клён шумел, над речной волной, Говорили мы о любви с тобой. Отшумел тот клён, в поле бродит мгла, А любовь как сон стороной прошла».
Катя порывисто развернулась ко мне, повисла мне на шее и разрыдалась. Я молча гладил её по волосам, не было слов, чтобы её успокоить. По моим щекам тоже скатывались слёзы.
Провожаться мы пошли в ресторан. Повздыхали, что с нами нет спитой компании, и устроились за маленьким столиком только вдвоём, не хотелось лишних глаз.
Мы заказали рыбное ассорти и котлеты по-киевски. От шампанского Катя отказалась, взяли бутылку нашего привычного армянского.
Ассорти официантка принесла в одном большом эллиптическом блюде. На белой поверхности блюда с серебристо-голубой расписной каёмкой возлежали по периметру аккуратно нарезанные ломтики осетрины с прожилками, красноватой лоснящейся сёмги и нежной розоватой форели. В центре блюда расположились маленькие розеточки из теста, на дне которых лежали кружки сливочного масла, покрытые шариками чёрной и красной икры. Листья зелёного лука и салата поверх рыбного изобилия гармонично дополняли гастрономическое чудо.
– Ну, за тебя! – поднял я рюмку.
– За нас! – поправила Катя.
Мы чокнулись.
– Расскажи мне про свою дочку, – попросила Катя.
– Ей уже двенадцать. Она такая же белая, как ты, удивительно – я русый, а мать вообще жгучая брюнетка.
– Значит в соседа, – пошутила Катя. – Ты любишь жену?
– Все женятся по любви, но часто она проходит.
– Почему?
– Знаешь, я долго думал и сделал вывод – мужчине обязательно надо выгуляться и хорошо выгуляться, прежде чем жениться. А я женился рано, в двадцать лет.
– А зачем выгуливаться?
– Понимаешь, иначе потом мужчина всё равно будет липнуть к новым самкам, это идёт от природы, петух ведь один на стаю куриц.
– А если мужик нагуляется, что, его не потянет к курам?
– Ну, тогда он к женщинам будет относиться спокойнее, раз много их знал, и со знанием дела выберет свою единственную.
– А вот лебеди всю жизнь живут одной парой, – тихо сказала Катя.
– Да, есть в природе такое чудо, – согласился я и сжал под столом её руку.
Мы замолчали и пошли танцевать. Даже не разговаривали. Просто смотрели друг на друга.
Официантка принесла котлеты по-киевски. Катя взяла в правую руку вилку, а в левую нож, чтобы отрезать кусочек, но только чуть надрезала хрустящую румяную корочку, как из котлеты с писком брызнул фонтанчик горячего масла. Катя даже испугалась и бросила нож. Я расхохотался от души:
– Это салют в твою честь. Далеко не всегда случается.
– Ой, я и не знала, что она с сюрпризом.
– Посмотрим, как у меня.
Но у меня после надреза получился лишь слабенький пшик.
– Ну, видишь, Геленджик провожает салютом тебя.
Катя ещё неделю назад купила на завтра билет на поезд «Новороссийск – Саратов», мне предстояло лететь до Свердловска через пару дней.
Тут оркестр заиграл «Сувенир» и бородач, похожий на Демиса Русоса и голосом, и внешностью, запел. Весь ресторан вскочил с мест и заходил ходуном. Мы тоже вышли на круг. Геленджикский Русос дошёл до припева и максимально взвинтил голос. Катя судорожно вцепилась мне в грудь и зарыдала, не обращая никакого внимания на окружающих.
– Катя, Катя, успокойся, ты мне всю рубашку промочишь, – шептал я.
– Родной мой, ненаглядный, как мне без тебя? – заливалась она.
А вокруг нас незаметно сгрудились все посетители и прихлопывали ладонями в такт музыке. Даже гардеробщица вышла из раздевалки в зал, чтобы посмотреть на нас.
Кончилась музыка. К нам подошёл грузин с соседнего столика с бутылкой рубинового «Твиши» и сказал:
– Дарогие, позвольте выпить с вами за вашу… такую любовь!
Он разлил вино, Катя только еле пригубила, она продолжала всхлипывать за столиком, и я никак не мог её успокоить.
– Плачь, плачь, девочка, – сказал грузин. – Не стесняйся слёз любви!
Я поблагодарил всё понимающего горца и, расплатившись за ужин, повёл девушку к выходу, её мог привести в чувство только свежий воздух. Тут проклятый оркестр, в честь нашего ухода, вновь грянул «Сувенир», и мне пришлось выносить Катю из ресторана буквально на руках.
На другой день утром я провожал свою любовь на Новороссийском вокзале. Плакать ей было уже нечем, она только вся дрожала. – Я позвоню тебе в пансионат, как приеду домой. – Я буду ждать.
Вернувшись в пансионат, я не находил себе места.
– Ладно, клин клином вышибают, – махнул я рукой и тут же попытался увлечься новой, только что приехавшей женщиной – красивой и продвинутой журналисткой из Якутска. Она с удовольствием приняла моё предложение прокатиться на катере по морю, посмотреть дельфинчиков. Лена сошла на берег восторженной:
– Ничего прекраснее я не видела! Даже не думала, что так чудесно начнётся отпуск.
После ужина мы погуляли с ней по крутым дорожкам территории, она была увлечена идеями перестройки, возмущалась, что Москва обкрадывает алмазную республику, но уже появились в Якутии самостоятельные люди, и она среди них.
– Не думаю, что ваши «самостоятельные люди» сделают что-то лучше. В России никто, никогда не знал и не уважал законы, тем более на местах. Из Москвы идёт хоть какой-то порядок, – заспорил я с ней.
– Мы должны просветить людей!
– Знаешь, я ведь тоже не ретроград, сколько нервов угробил, чтобы внедрить новую АСУ, а потом меня из неё выперли.
– Как так?
– Нашлось много желающих, поближе к начальству, чтобы занять посты в перспективной системе.
– А ты сдался?
– Терпеть не могу интриги! Сейчас новую, более интересную систему готовлю.
Лена внимательно посмотрела на меня.
– Так ты и эту работу другому отдашь, когда сделаешь. Встречала я таких людей – каждый раз начинают снова, пока жизнь не пройдёт.
Я помолчал.
– Видимо, ты права. Как говорят: работа дурака любит.
– Да просто в тебе постоянная жажда нового. Таких людей надо уважать, – примирительно сказала журналистка.
Мы подошли уже к входной двери и остановились. Лена ждала от меня инициативы. Тут я, ощутимо зримо, представил Катю, вглядывающуюся в темноту за стеклом вагона, и вздрогнул.
– До завтра! – сказала Лена, решив для себя, что я джентльмен, не позволяющий себе притронуться к даме в первый вечер.
– До завтра.
Она ушла в здание. Я постоял и спустился вниз к ротонде, где день назад мы стояли с Катей.
«Отшумел тот клён, в поле бродит мгла,
А любовь как сон, стороной прошла»…
– слышался мне милый голос, пробивающийся сквозь рокот моря.
Не поспав ночью и пары часов, рано утром я быстро собрался и выехал первым автобусом по маршруту «Геленджик – Ставрополь».
Никогда ещё время в автобусе не тянулось столь мучительно долго. Билетов на самолёт не было, но я приложил все старания и вечером того же дня очутился в Саратове, всего через два часа после приезда Кати домой. Увидев меня, она упала мне на руки без дыхания…
2. Прощай, навсегда!
Спустя восемь лет, из них семь счастливой семейной жизни, Катя уехала, уехала насовсем. Я был совершенно к этому не готов, думал, что у нас какие-то недоразумения, которые разрешатся в конце концов, винил во всём Катину мать – жёсткую авторитарную женщину. Мой верный друг, красавец Фарид – гуляка и мот, но добрейший к друзьям, видя мои молчаливые страдания, прислал мне однажды вечером для утешения одну из своих лучших пассий – сногсшибательную естественную блондинку.
Я сотворил с ней своё мужское дело, но глубокая тоска по Кате стала только сильнее, с блондинкой я больше не встретился, а мои половые эксперименты прекратились.
Как-то вечером в мою угловую квартирку на проходном месте города заскочила, но осторожно, на всякий случай вместе с малолетним сыном, Галка – близкая Катина подруга по работе. Галка была разведена, попивала, внешность имела сексапильную (так и хочется сказать «****скую»!) и всегда улыбалась. Я, конечно, оказался ей рад, как близкому к Кате человеку, и выставил бутылку коньяку. Галка совсем засияла, и у нас наладился душевный разговор – долго я держал в себе молчаливую тоску по жене.
– Да ты, я вижу, совсем расклеился, – пожалела меня Галка, выслушав мои нерадостные откровения.
– Да уж, – согласился я.
Галка помолчала.
– А может, не стоит так страдать?
– Любовь, Галка, любовь. Вина на мне, всё-таки я намного старше Катерины.
– Ох, не хотела я говорить! – сказала Галка опять после некоторого молчания. – У Катьки вина не меньше.
– Всё это мать её, мать! – стукнул я рукой по столу. – А Катерина просто дурочка невинная, внушаемая.
– Она не невинная! – вспыхнула непроизвольно Галка.
Ничто так не задевает другую женщину, знающую свою слабость «на передок», как похвала невинности её подруг.
Галка вздохнула, налила сама себе ещё коньяку и залпом выпив, вдруг решилась:
– Изменяла она тебе!
– Ну, это ты брось! – совершенно искренне возмутился я.
Галка знала из прежних встреч, когда приходила к нам после работы вместе с Катей, что я недолюбливал их общение. Иногда обе были в подпитом состоянии. Подпитие это я относил за счёт Галкиного влияния, так как Катя склонностью к вину не страдала. Несколько раз я строго говорил с Галкой на эту тему, а, однажды, даже попросил «выйти вон!», на что, уходя со своей неизменной улыбкой, она загадочно усмехнулась: