Однако, это событие, к моему глубокому сожалению, произвело неожиданный эффект – Катя вообще прекратила со мной половые сношения, ссылаясь, якобы, на запрет врачей. Такого дискомфорта на благоухающем юге, где каждая ветка, каждый стебель и цветок поют о любви я не испытывал никогда – ни раньше, ни потом.
Но, ни этот случай, ни другие потом, не менее красноречивые, никогда не поселяли в моей душе даже зачатки сомнений в Катиной чистоте… Только сейчас, куря в постели одну сигарету за другой, я правильно осознал поведение жены. В следующий момент в моём воспалённом мозгу возникла идея-фикс: я должен непременно увидеть Катерину!
Разрыв с ней оказался неожиданным и неопределённым, без разговора по душам, без которого вся наша восьмилетняя жизнь казалась просто коротким нелепым недоразумением. Дело не в том, что я не поверил Галке – все события последнего года подтверждали – Катя изменяла. Так почему же, уверовав в это, меня потянуло к ней вдруг с неудержимой силой и не только для душевного разговора, но и с мыслью об обладании ей? Нет здравого объяснения таким побуждениям, измена больно ранит, но хочется снова добиться неверной женщины, а её порочность только распаляет желание.
Ждать было выше моих сил, я позвонил другу, моему помощнику, предупредил, что меня не будет пару дней и ближайшим автобусом выехал в аэропорт.
– Куда ты на праздник собрался? – недовольно пробурчал друг, в воскресенье коллектив собирался в лес отметить 23 февраля.
Но в воскресенье утром я был уже в Саратове и сразу позвонил Кате по телефону матери. Узнав, что я рядом, она попросила меня ни в коем случае не появляться у матери, договорились встретиться в нашем любимом кафе по-над Волгой, рядом с Преображенской церковью.
Когда я подходил к месту встречи, сердце моё защемило при виде церкви. Года два назад у нас с Катей, по вине её матери, была размолвка, она также уезжала в Саратов, но через месяц пришла полная отчаяния телеграмма, чтобы я немедленно приехал и забрал её. Оказалось, что Катя начала горевать, не есть, потеряла в весе восемь килограмм.
Я ринулся спасать жену, побросав всё, а, в первую очередь, премилую страстную женщину, которой я обзавёлся к тому времени.
Когда я увидел Катю, от её лица остались только глаза, ещё более огромные из-за худобы. Жалко её было неимоверно, она тут же в спальне – худющая, кожа, да кости, со слезами отдалась мне, нимало не стесняясь матери в соседней комнате, а матери она всегда боялась. Потом мы пошли гулять, пообедали в кафе. Катя смеялась, показывая на ладошке не совсем отмытый трёхзначный номер очереди за колбасой – в Саратове было голодно. Проходя мимо церкви, Катя стала серьёзной и взяла с меня слово, что в этом году мы здесь с ней обвенчаемся, чтобы никогда больше не разлучаться.
Потом венчание мы перенесли на год, потом… потом наступило сейчас.
Нынешнее свидание ничем не напоминало ту прошлую встречу истосковавшихся друг по другу сердец. Мы сидели в кафе и Катя рассказывала. Она сказала, как зовут этого офицера, что у него жена, двое детей, конечно, свела их Галка.
Она призналась, что сейчас беременна, от кого (меня или офицера) не уверена, но уже записалась на аборт, ей ничего не оставалось, как уехать, признаться мне в измене она боялась, мысленно она порвала с прежней жизнью: и со мной, и с офицером.
Ещё она открылась, что в поезде по дороге в Саратов она с кем-то познакомилась и переспала, но ничего из этого не вышло, как часто бывает в жизни. Слёзы текли у неё по щекам, совсем размазав тушь; я понял, что, не смотря ни на что, для меня нет женщины дороже – я готов простить ей всё, – и стал ей об этом долго и много говорить. Она тоже поняла это, но вздохнула об ином:
– Если бы мой последний мужчина говорил мне то же, что ты!
– Неужели между нами пропасть? Помнишь – два месяца подряд мы писали друг другу письма каждый день! Разве может уйти совсем наша любовь?
– Но от любви до ненависти один шаг.
– Нет твоей ненависти.
– И любви нет.
– Что есть? Обида за мою связь, когда ты уехала в первый раз?
– Нет у меня обиды. Сама была тогда виновата.
– В чём наша вина?
– Никто не виноват – так сыграла судьба.
На часах было двенадцать, мой поезд отходил через час, я предложил задержаться до завтра, чтобы ещё раз обо всём подумать, но Катя ответила:
– Я не вернусь. Это всё из прошлой жизни.
Тогда, наконец, я поверил в фатальную неизбежность нашей разлуки и слёзы, сами собой, потекли у меня.
Она посмотрела на часы.
– Пойдём, провожу тебя на вокзал.
На вокзале мы практически не говорили, всё главное было уже сказано, а какие-то подробности Катиных измен меня не интересовали.
Перед отходом поезда мы разгуливали по перрону, взявшись за руки, со стороны мы казались неразлучными влюблёнными. Перед третьим гудком Катя обняла и поцеловала меня так, как уже не было больше года.
Со сдавленным сердцем провожал я в окно удаляющуюся фигурку женщины, самой дорогой для меня на свете, моей жены, которую я видел в ПОСЛЕДНИЙ раз…
Отъехав от Саратова, я забрался на свою верхнюю полку и забылся то ли сном, то ли бредом.
Поезд гулял во всю, отмечали день Советской Армии. Приглашали и меня: соседи снизу и компания была подходящая – две милых девушки и мужчина. Но я сказался больным и от меня отстали.
Состав медленно шёл до Челябинска кружным путём через Казахстан, почти двое суток. Я очнулся на другой день пополудни, меня знобило, хотя в вагоне было жарко натоплено. Состояние было отвратное, хотелось чего-нибудь выпить, чтобы опять забыться, но я в расстройстве не запасся ни вином, ни пищей.
Катя хотела мне сунуть в дорогу пару пирожков, но я отмахнулся. На какой-то станции объявили стоянку десять минут и я, даже не накинув пиджак, побежал в станционный буфет.
Там пришлось выстоять очередь, зато я купил две бутылки мадеры и долго собирал из брючных карманов мелочь на пирожки, так как остальные деньги остались в кармане пиджака. Я не то чтобы сбился со времени, провокацию сыграла почему-то убеждённость, что тут в очереди все с моего поезда и пока никто не спешит. Как принято на Родине, поезд пошёл вдруг без всякого объявления, что я с изумлением обнаружил через буфетное окно.
Я выскочил на перрон, поезд вежливо помахал мне на прощание хвостом. Положение было аховое: ни верхней одежды, ни даже шапки, ни денег, ни документов. Значит, судьба решила меня добить – подумал я.
Я подумал о такси, чтобы догнать поезд, но на мой вопрос местный абориген отвечал, что на этом участке пути параллельной шоссейной дороги нет, а просёлочная заметена снегом.
Однако самым странным в объективно безвыходной ситуации было моё настроение, что всё это мелочи жизни и всё поправится, хотя совершенно не известно как. И это объяснимо только вмешательством Высших сил, попытавшихся другим стрессовым клином выбить из меня глубоко засевший первый клин расставания с любовью. Причём сильно вредить мне Высшие силы (или как сейчас принято считать «эгрегоры») не собирались.
Через пять минут к перрону лихо, как по вызову, подкатила дрезина с двумя железнодорожниками, которые не могли не тормознуть на мои отчаянные взмахи руками с бутылками. Конечно, я подарил им одну из бутылок, конечно, они тут же стали поправлять из неё похмелье от вчерашнего, а если русский человек выпьет, то ему сам чёрт не страшен.
Дрезина, после объяснения мной ситуации, рванула со скоростью международного экспресса и мой поезд мы догнали через полчаса на ближайшей остановке. Я не стал объяснять соседям по купе свои злоключения, всё равно бы не поверили, и согласился с их версией, что успел заскочить на остановке в последний вагон, а по пути к своёму вагону с кем-то братался.
Приехав домой, больше всего я хотел отомстить офицеришке за поруганную честь семьи. Я узнал его телефон и адрес, узнал, что он служит во внутренней охране режимного предприятия в чине капитана.
Вездесущий друг Фарид, бывший мент, уволенный за гулянки, сообщил некоторые подробности из жизни капитана и его окружения – «хунты», метко окрестил их Фарид. Всё офицерьё было давно женато, но «гуляло» «по чёрному», не слишком скрываясь, скрыть что-то в маленьком городке было вообще невозможно.
«****и – они все общие», «контингент» всем известных в городе дам лёгкого поведения, и замужем и разведённых, составлял ограниченную группу в сотню человек. Конечно, добропорядочные граждане имели о них нечёткое, общее представление, изредка дополняемое доходящими шумными скандалами. Но вскоре после того, как я стал «свободным» человеком, пришлось не раз общаться с «контингентом».
«Хунта» многократно перепробовала всё стандартное ****ьё и постоянно была озабочена пополнением «контингента» из числа замужних женщин, совратить которых у военных во все времена считалось высшей доблестью.
Наперсницами обычно выступали жрицы из «контингента», стремившиеся завлечь своих знакомых замужних подруг на очередной «****оход».
От Фарида я узнал, наконец, истинную причину Катиной половой неприступности после ташкентской командировки, об этом она умолчала при нашей последней встрече. При «бардачном» образе жизни господ офицеров, они ловили венерические болезни, которые тут же бескорыстно передавали своим подругам. Катя спала только с капитаном, но тот спал со всеми подряд, в результате моя жена оказалась заражённой гонореей. В то время, как я вернулся из командировки, она проходила курс лечения, что называется, на «месте», у войскового фельдшера, который, втихую, залечивал всю родную братию и их жертв.
Отталкивая меня, Катя охраняла меня от «награждения», а себя от разоблачения.
Узнав всё это, я окончательно возненавидел капитана и позвонил ему домой. Ответила жена, я только представился ей – кто я, как она заявила, что «знает всё!» и сама пригласила «в гости».
Во гневе и подпитии, перед уходом к капитану, я прихватил в карман элегантный кухонный топорик для рубки мяса, чтобы порушить скотину в удобный момент.