— Вот уж тут отставать не страшно, — радуется Шрамм.
Вовку оттерли от окна:
— Ну-ка, отвали. — Боятся, как бы не выпал он.
Вовка послонялся по вагону — чем заняться? Подсел к проводнику:
— Привет. Слышь, море как по-вашему?
— Мо-рэ? А-а, морэ… Тони.
— Тони? Тони. Что-то похоже на русское. Можно догадаться, что к чему. А гора? — Вовка что видит, про то и спрашивает.
— Гора? Гора моя понимай нетту. Гора моя вакаранай.
— Чего тут понимать? Вон то, которое вот так, — Шрамм свел пальцы шалашиком.
— А-а! Вакаримас. Дом?
— Да нет, гора. Понимаешь, бугор такой. Сопка.
— М-м. Яма, яма.
— Ты русский или нет? Я ему про горы, он мне про какие-то ямы.
— Яма, яма, — смеется проводник. — Фудзи-яма. Понимай!
— Где-то слышал. Вулкан, что ли, у вас там на кочках?
15
Если служба в армии вообще началась у Сергея с приятной неожиданности, то служба на Сахалине совсем наоборот. Прибыли на место назначения, распределили их, кто куда требовался.
Усатый капитан с гвардейским значком на габардиновой гимнастерке внимательно выслушал доклад о прибытии сержанта Демарева для прохождения дальнейшей службы, вскрыл пакет с личным делом, перелистал бумажки.
— Понаписали библию. — Сунул все обратно, вывел на конверте «Демарев» и поставил его в картотеку. — Назначу-ка я вас, пожалуй… к командиру…
Сергей ловил каждое слово. Во флагманский экипаж? Вот здорово-то!
— …ординарцем. Как по-твоему, Китаев?
Капитан повернул усы к писарю. Писарь отложил ручку, похрустел белыми пальцами.
— Ординарцем? Сойдет, пожалуй. Видный парень.
Сергей руки в бока, ногу отставил на каблук:
— Говорите, ординарцем? Но я ведь, между прочим, товарищ капитан, а-ви-а-ционный механик.
— А это не известно, что важнее. И упрашивать вас я не собираюсь. Вот идите и представьтесь майору Бушуеву. Китаев, приглашай следующего.
Сергей понуро шел по коридору, пытаясь внушить себе, что должность эта не последняя в армии, что ординарцы тоже совершали чудеса героизма, заслоняя собой командиров от верной смерти, но… война кончилась.
Майор выглядел просто: на гимнастерке в пять этажей орденские, колодочки, зеленые полевые погоны.
— Ну, что ж, Демарев, будем вдвоем командовать, раз один не справляюсь.
«Можно без иронии бы». Сергей усмехнулся, сжал губы. На загорелых скулах обозначились желваки.
«С характерцем сержантик, — Бушуев спрятал улыбку в углах сильного рта. — А, пожалуй, зря его Матвеев определил в ординарцы, в механиках он больше сгодился бы».
— Ладно, сержант Демарев, давай знакомиться ближе: Николай Николаевич, когда высшего начальника поблизости нет. А твое имя?
— Сергей.
— Тогда пошли.
Он столкал в ящики стола папки с документациями, погремел ключами.
— Вещички-то где твои?
Сергей не ответил. Какие там вещички? Вещмешок да шинелка.
Вовка с Геркой околачивались в коридоре. Они старательно вытянулись перед моложавым майором, майор привычно откозырнул им, но перед Геркой призадержался: мимо Герки уж не пройдешь.
— Сколько ж ты ростиком… старший сержант, кажется? Не дотянешься никак.
— Два метра с миллиметрами, — ответил за него Шрамм.
— Это механик! К кому тебя капитан определил?
— В ескадрилью лейтенанта Солдатова, товарищ майор, а мое звание старшина.
— Ах, дарданелла усатая, не мог ко мне…
— А вы переиначьте, — опять высунулся со своим языком Вовка. — Волоха возьмите механиком к себе, Демарева ординарцем так и оставьте, а меня бы помощником к нему. Эх, и зажили бы…
— Посмотрим, — поддержал шутника Николай Николаевич. — Не забывайте дружка, наведывайтесь.
— Нагрянем, вот оглядимся, — посулился Шрамм вдогонку.
Сергей едва тащился следом за своим командиром, провожая с тоской взлетающие с далекого аэродрома истребители, и такое желание повернуть обратно — хоть разорвись. Майор старался держаться рядом с ординарцем, сбавлял шаг. Он очень даже сочувствовал пареньку: приятного мало в этой должности, но армия есть армия. Он, может, хотел бы отдохнуть от войн, боевых тревог и команд, а у него на плечах еще и домашнее хозяйство. Холостому легче, вернее, проще. Так — дак так, а не так — дак шапку об пол, в середу домой.
Бушуев подождал, когда Сергей поравнялся с ним, по-товарищески давнул локоть:
— Не отчаивайся. Отчаянье хуже паники. Суворов тоже не вдруг стал генералиссимусом, с капрала начинал. Все начинается почти с ничего. И ты, дай-ка, еще инженером дивизии станешь. Было бы призвание, дорогу найдешь.
Он круто свернул в узенький проулочек между частоколами, толкнул калитку.
Майор жил простенько. Шлакоблочный домик на два хозяина, сараюшка для дров, у крыльца груда бревен и корытце.
— Предшественник в наследство оставил, — кивнул он на него.
Зашли в дом — и в доме не густо добра. Солдат есть солдат, У Сергея немного полегчало на душе: простому человеку служить проще. А он-то боялся, что раз командир, так все в трофейных коврах да в полировке. А ему некогда было трофеи собирать. Тут у него…
— Биллиард, — будто угадав его мысли, развел руками Бушуев. — Любаша! Ты где?
— Сплю. Чего тебе?
— Вставай, помощника привел.
— Какого еще помощника? Сам хорошо справляешься.
Сергей покраснел и отвернулся.
— Не болтай, поднимайся, пристрой парнишку. — И ушел.
Сергей снял вещмешок с одного плеча, шинельную скатку с другого, а куда это имущество деть — не знает. В руках держать — ни то ни се, и положить, куда ни положи — на виду.
«Ну, где-то никак не раскачается бабуся».
— Здравствуй, молодой человек.
Обернулся — «бабуся» лет двадцати пяти такая стоит перед ним. Рыженькая, в белом шелковом халате до полу, на плечах белая шелковая шаль. Что куколка тутового шелкопряда, которая уже прогрызла кокон и вот-вот выберется из него серой бабочкой.
— Ординарцем к нам? Слава богу. А то у командиров эскадрильев у всех есть, мой скромник на жену надеется.
«Командиров эскадрильев, — передразнил хозяйку Сергей. — Майорша, а Дунька Дунькой».
Майорша подошла к зеркалу. Зеркало маленькое, для бритья, висит на гвоздике. Сдвинула на спину шаль и занялась прической.
— Чего и уставился? Обслепнешь. — Она воткнула в спелые губы черную шпильку, широкие рукава халата скатились к плечам, обнажив руки.
Сергей швырнул мешок в угол, расстегнул рукава гимнастерки и закатал их.
— Что прикажете делать? Вам кофе или…
— Без иронии, сержант. Кофе сварено.
— Между прочим… как вас по имени-отчеству?
— Любовь Андреевна.
— Так вот, Любовь Андреевна, кому-кому, а вам-то надо бы правильно говорить слово «эскадрилья».
Говорят, что большая дружба и даже любовь порой начинаются с ссоры. Проходит вражда, приходит привязанность. Неприязнь поселяется навсегда. Она не делает людей врагами, на и друзьями они никогда не станут. У Сергея к майорше неприязнь появилась тут же и росла день ото дня. Зато Любовь Андреевна день ото дня добрела к нему. И когда майор уехал на командирские сборы в округ, она не вытерпела, подсела к ординарцу и спросила:
— Ты любил кого-нибудь?
— Что? — и отодвинулся. — Когда бы я любил, если сейчас мне девятнадцати нет, да скоро полтора года, как в армии.
— А тебя? Тебя-то, наверно, любили девчата?
— Не знаю. Пока ни одна не призналась.
— Этак ты и умрешь холостяком. Поведать тебе легенду? Есть у нас, в Красноярском крае, легенда о последней спичке. Охотничек один мне ее рассказывал… Не проболтайся майору, смотри. Слушай.
Случилось это, когда тайга только-только узнала спички, табак и порох, но еще не отдавала предпочтения ни мужчине, ни женщине. Перед ней все люди были одинаково слабы и поэтому равны. Было этакое таежное равновесие: все промышляли.
Настала ночь. Месяц запутался в густой гриве кедра, как гребень в молодых кудрях, и никак не мог выбраться на небо. Темно и жутко. Сычи кричат, по деревьям звериные тени лазят.
Встретились они на маленькой полянке. Мужчина и женщина. Из разных становий, но оба одного роду-племени, оба усталые, оба с промысла. Она очень спать хочет, он еще больше курить. У него спички давно кончились, у нее одна осталась. Последняя. А спичка в тайге — это ночлег, тепло, еда. Но мужчина очень хочет курить. И женщина добреет. Ночевать и здесь, на поляне, можно. Не обязательно карабкаться в гору, искать укрытия в камнях. Вдвоем и здесь не страшно будет. Они набрали хворосту, нарвали сухой травы: спичка одна, последняя. Женщина подала ее мужчине. Тот чиркнул о коробок, поднес огонек к самокрутке, жадно затянулся, пощурился на свет и… потушил его сильной табачной струей. Потушил, усмехнулся и пошел. Он ничего не обещал, ничего не говорил. Она рассчитывала. Мало ли на что она рассчитывала. Ему в свое становье надо. Может, его там другой костер ждет…
Дико ухнул и захохотал над женщиной филин. Заахала, заохала, запотешалась над женской наивностью темная тайга.
— А-х-ха-х-ха-х-ха-х-ха… а-а! Что? Ночевала-а? Дура-а!
А он уходил. Женщина вскинула ружье и выстрелила. В хохочущего филина.
Повисла на сухом дереве мертвая птица, смолкло эхо, мигнул и пропал в чаще огонек папиросы. Темно. Холодно. Страшно одной.
— Вот какая легенда есть про нас, — опустила ресницы майорша.
— И к чему вы ее рассказали? — Сергей встал с бревна, оперся на колун: люди кругом, вот, скажут, сидят парочкой.
— Не понял, да?
— Да понял. Замуж за ровню надо выходить. А то выскочите абы за кого, он вам в отцы годится, потом и сочиняете легенды. Ну что вот, по любви ты вышла?
— Какая любовь за два дня могла завестись? По глупости. А точнее — по нужде. Война, нехватки. Деревня так и деревня. Ни в себя, ни на себя. Семьища. И тут кончилась война, авиатор этот с неба упал. Бабка Ульяна, сводня наша деревенская, шепчет мне: «Не теряйся, Любка, охотник твой вернется или нет, и этот погостит да уедет. Леший с ней, с молодостью да красотой, с лица воду не пить, зато жить в достатке будешь». А у него, видишь, сколько достатку: кривое ружье нечищенное да холостые патроны…