Сергей смутился, резко затормозил, взял девушку под руку и смутился еще сильнее.
— Был у меня в группе мальчонка один, — принялась рассказывать Клавдия. — Коська Сурин. Смугленький, кругленький, щечки налитые. Колобок. И такой фантазер! Играем однажды: мальчишки — в моряков, девочки — кто в больницу, кто в магазин, а он притащил из раздевалки ботинок и возит его за шнурок. Что видел мой Коська в этом ботиночке, не знаю, только увлекся — не замечает никого. А заведующая вот она. «Это что такое, Клавдия Ивановна? Игрушек вам мало? Сейчас же заставьте мальчика отнести вещь на место и накажите его. Надо приучать детей пользоваться предметами по назначению». Отнесли мы ботинок. Коська в углу горючими слезами уливается, я тоже чуть не плачу. «Ну, — говорит начальница, — с вашим характером вам в детсаду будет нелегко. Подумайте об этом…» Вот так все и получилось, Сережа. Правда, глупо?
Юлька поджидала мужа на верхней ступеньке крыльца. Отдавало земле остатки тепла поблекшее солнце, ползала с лейкой между грядок крохотного огородика бабка Саня.
— Ты почему поздно?
— Знаешь, что я придумал, Юла? В институт поступить!
— Ты мне институтом зубы не заговаривай, туда с восьмилеткой не принимают.
— Подготовлюсь. В училище кое-что проходили за десятый класс…
— Я спрашиваю: где ты был до сих пор?
— Задержался. Понимаешь, знакомую встретил.
— Вот, вот, вот. Идем-ка в избу…
Юлька поднялась, отряхнула платье, пропустила вперед себя Сергея, грубо втолкнула его в комнату, как в ловушку, захлопнула дверь, встала возле качалки, руки под грудь.
— Та-а-ак, муженек. Значит, жена — с лялькой, ты — с…
— Юлька!
— Не ори, ребенка разбудишь.
— Извини, пожалуйста, но чего в том преступного, что я с кем-то прошел рядом?
Перед окном зарябила черным горошком старушечья кофта.
— Ты что прицепилась к парню? А? Да разве до свиданок ему, от кирпича к железу мотается. Походя спит.
— А вы, бабушка, — начала Юлька и, не договорив, расплакалась. — Вы… поливайте свои помидоры.
Она швырнула на пол пальто, телогрейку вместо подушки.
— Жестковато штелешь, дочка, — покачала головой бабка Саня.
— Ему за его разгулы и этого лишку.
«Развод», — кисло усмехнулся Сергей, устало опускаясь на отведенное ложе.
Заломил руки за голову, смотрит в потолок, как будто на нем можно прочитать, с чего у них начался разлад. А с той дождливой ночи, когда он предложил Юльке стать его женой. По любви он это сделал? Вряд ли. Любовь что-то, должно быть, другое… Это когда одними глазами на все смотришь. А они? Они когда-нибудь видели мир одинаково? Нет. Нет, не любовь у них, а так: должны люди жить парами — вот и сошлись. Сошлись — жить надо. Мало ли что бывает между супругами…
Но ведь семейная ссора — не проходит без следа. Осадок все равно остается…
На строительство дома бросили людей с других участков: сдаточный объект. На нижних этажах окна стеклят, стены обоями оклеивают, рамы, двери красят, а Сергея это уже особенно и не радует. В семье разлад.
Обедали вскладчину. Располагались компанией в холодке, вытряхивали из кузовков всяк свое на лист фанеры — налетай, кому что нравится. По свертку с едой на мужчину можно поланкеты заполнить: социальное положение угадать, холост он или женат, как жена к нему относится, определить, и Клавдия подсаживалась туда, где Сергей, косила глазом, когда он доставал из авоськи газету с провизией, смахивал в общую кучу ломтик колбасы, пару картофелин, пучок редиски да коробок соли, не то жалеючи, не то со злорадинкой: дескать, так тебе и надо, — ухмылялась и сводила пальцы в замок.
— Тощевато кормит тебя женушка… — зашептала она однажды, сделала паузу и повернулась к Квасову: — Илья Степанович.
— Эх, девка, у меня же язва желудка. Язве и этого жалко, — ничего не понял Квасов.
Он расправлялся с едой, как с работой. Пока другие готовятся к трапезе, Илья уже отобедал. Поддержит компанию, воткнет в самую середину «стола» бутылку кефира, чтобы все видели, положит на горлышко сайку, тут же заберет все обратно, сайку — в зубы, бутылку донышком — об колено, сколупнул ногтем крышку — пьет.
Сергей жует не жует: семейные ссоры не только сна и аппетита лишают. Ну, вот за что Юлька вчера накинулась на него? Уставился на Илюхины ботинки — не мигнет. Носки ботинок в крапинках раствора, как носы в конопушках.
— Нравятся? Купи, продам. — Квасов вытянул ноги и причмокнул: — Товар!
— Объемистую обувку носите, Илья Степанович, я смотрю.
— Просторную, — уточняет Квасов.
— Что просторную, то просторную, — подхватывает Боря. — Идешь, идешь — выпадешь из них.
— Понимал бы ты… Технику безопасности соблюдаю, хочешь знать. Вот ты урони кирпич на ботинок — ноги нет. А тут он позамимо угадает.
Боря доел, что осталось от общего стола, растянулся, гладит живот.
— Сейчас бы пивка полдюжины. С пива, говорят, кровь густеет.
— Х-хэ, чего захотел. Тебе ж нельзя, Боря-борец.
— Уже не борец, бросил.
На кран матросом на мачту полезла крановщица. Квасов вскочил.
— Зиновья! Деньжата будут, нонче?
Зинка поискала глазами, кто спрашивает, еле нашла.
— Не знаю. Что я, пророк?
— Пророк, не пророк, а к небу ближе. — Поддернул полукомбинезон, снова сел. — Ты, Сергуня, я гляжу, загрустил чего-то. Уж не Клавдия ли туману на тебя напустила?
— Я? Что вы, Илья Степанович! Он человек женатый.
31
Совсем нежданно-негаданно нагрянул отец. Семен Макарович привел.
Илья Анисимович, сокрушенно покачивая шляпой, обошел вокруг избы, просунул голову в дверь, посмотрел комнатушку, промычал свое «м-м», с подчеркнутой тщательностью вытер ноги.
— Можно к вам?
Юлька, поняв, что перед ней свекор, засуетилась, запередвигала стулья.
— Здравствуй, сношка. И ты, сынок. Показывайте деду внука.
Илья Анисимович поцеловал Юльку, потянулся к Сергею, но, передумав, отвернулся:
— Тебя не за что, беглец.
Он снял шляпу, тяжело подшагал к качалке. Юлька сдернула с нее марлевую накидку, пощупала, сухо ли под ребенком. Деды наклонились. Семен Макарович — за компанию, Илья Анисимович, показалось Сергею, из приличия. Нет, смотри-ка ты, посветлел. Завздрагивали положенные на поясницу портфель и шляпа.
— Наша порода. — Илья Анисимович довольно крякнул.
— Ну уж не скажи зря, сват. Мальчишка весь в меня будет, шельмец.
Семен Макарович плюхнулся на стул.
— О-о! Мебелью обзавелись. Садись, сват, от сынка не дождешься приглашения. Выгнать он может. Дочь! Беги за поллитрой. Или не на что купить?
Юлька пошепталась с Сергеем, чего и сколько брать, надернула на босу ногу туфлешки, убежала в магазин.
— Так кем, скажи мне, сын, ты работаешь?
— Если на стройке, то подсобником каменщика Квасова.
Семен Макарович смахнул с губ обвислые усы, постучал ногтем по колену Ильи Анисимовича.
— А этого Квасова, сват, без увеличительного стекла и не увидишь.
— Не жилось при отце-матери. Кстати, привет тебе от нее. Носил бы галстучки, похаживал бы по элеватору вот с этой штукой, — Илья Анисимович двумя пальцами приподнял за дужку и повертел туда-сюда портфель перед самым лицом сына. — Тебе прочил, дурная голова. Не схотел. Батька родной ему хуже чужого дяди стал. Ну и таскай на пузе кирпичи. Для кого?
— Для себя.
Отцы переглянулись.
— Много ли вас, кто войдет в этот дом? Пусть десяток. Пусть сто.
— И что дальше? — придвинулся к столу и Сергей.
— То, что жизнь — тот же дом. Одни складывают ее по кирпичику, другие — вселяются. Соображать надо.
— По-вашему соображать не собираюсь.
— Ну и дурак. Учись, пока добрые люди учат.
— Это кто, добрые люди? Экспонаты вы!
— Только чур не обзываться, — обиделся Семен Макарович.
Илью Анисимовича это и рассмешило, и смеяться не прилично: директор, как-никак, культуру должен показывать.
— Люди, сынок, никогда не будут одинаковыми. В банной шайке вода горячая с холодной не перемешивается, пока не побулькаешь, ты захотел такую массу людей перемешать.
— Эх, зять. Ты норови взять. Хочешь, открою глаза? Котенок ты еще.
— А вы знаете, Семен Макарович, что котята, когда им силой глаза открывают, или видят потом плохо, или вообще слепнут. Так что уж лучше я сам научусь смотреть.
— Не надо так громко, зятюшка, — Семен Макарович поднялся, плотнее прикрыл дверь. — Дело у меня к тебе.
— Какое?
— Парничок на будущую весну решили мы со старухой соорудить, так нельзя ли по-свойски рамешек разжиться? Ты, Юлька сказала, случается, сторожишь ночами.
— Вон что… — протянул Сергей. И кивнул на люльку в углу:
— А он что обо мне скажет? Что сын об отце подумает?
Семен Макарович хохотнул:
— Кого еще он понимает? Не смеши, зятек.
— Чего понимает? Когда начнет понимать, поздно будет. Я не хочу стать чужим для сына.
Илья Анисимович хмыкнул и встал:
— Пойдем, сват, нагостился я.
Деды заподталкивали друг дружку к выходу. Илья Анисимович нигде не зацепился, а Семен Макарович запнулся о порог, стукнулся рубцеватым лбом о притолоку, согнулся, спятился назад и выпрямился.
— Так не удружишь?
— Решетку с подвальным окном могу удружить.
— У-у, коммунист.
— Комсомолец пока.
— Коммунист. Без рекомендаций примут.
Дорого доставался Сергею свой угол. В двух огнях горел: стройка, завод, стройка.
Сюткин норовил воткнуть его на операцию полегче, да где оно легче-то? Везде железо нянчить надо. На заводе — железо, на стройке — кирпичи. И хлопотно, и заботно. Людские заботы время двигают.
Зачастил с визитами Семен Макарович.
— Я к дочери с внуком. И к тебе тоже, зятек.
— Соскучились.
— Да скука не ахти, по делу. Мимоходом забежал. Надо, чтобы они у нас пожили с пропиской. Как ты на это смотришь?
— С пропиской? — переспросил Сергей. — Это, значит, совсем. А я?