Появились подвижки и с материальной помощью семьям погибших, но все равно матери, жены, потерявшие своих близких, не раз сталкивались с грубостью и хамством при обращении в государственные организации.
Как-то вечером к Вере Федоровне пришла вся в слезах Лидия Манкевич и с горечью рассказала, как директор школы, где она работает учительницей, врал детям, учащимся школы, что «афганцы» — бандиты и сами виноваты, что полезли в Афганистан.
— А каково мне? Я веду урок, а некоторые ученики, зная о том, что я потеряла в этой войне сына, встают и спрашивают: «А это правда, что за каждого убитого мальчика или девочку ваш сын получал деньги?» — или: «А зачем ваш сын полез убивать мирных людей?» Не знаю, кто эти люди, которые так говорят про наших пацанов, которые, может, вместо их сыновей выполняли приказ Родины. И ведь, заметьте, сейчас такие слова, как «долг», «честь», «Родина», меняют на одно слово — «бакс». Куда мы катимся? Кто остановит это?
— Лидия Филипповна, милая, мы же все видим и чувствуем это. Вчера на площади Победы поймали пьяного девятнадцатилетнего оболтуса, который писал на Вечный огонь. Милиционеры его спрашивают: «Зачем ты это делаешь?» А он им отвечает: «Так до туалета идти далеко».
— Мы должны сражаться не только за память и честь наших детей, — промолвила Вера Федоровна, — но и за живых мальчишек и девчонок, за молодежь в целом. Я два дня назад по приглашению завуча была в училище, где мой Коля учился. Какие ребята любознательные, с каким вниманием они слушали мой рассказ об их сверстнике! А вопросы какие задают! Спрашивали, какими качествами надо обладать, что быть таким, как ваш Коля. Этот интерес меня убедил, что мы, родители погибших ребят, должны бороться за живых, за их души! Надо помочь им научиться различать добро и зло, любить родителей, людей, Родину. Надо просто разговаривать с ними, вместе рассуждать о смысле жизни, о том, что в любой ситуации надо оставаться человеком. — Вера Федоровна вдруг предложила: — Лидия Филипповна, а давайте пригласим в вашу школу ребят-«афганцев». Пусть они наденут свои награды, расскажут, как служили, за что награждены, как к ним относились простые жители, как наши солдаты помогали строить школы, больницы. Например, Павел Шетько, прекрасный парень, у него нет руки, но он очень умный и умеет разговаривать с подростками. Надо попросить, пусть три-четыре таких воина придут в школу. А насчет вашего директора не расстраивайтесь. Мне Инна Сергеевна Головнева рассказывала о нем, он активный оппозиционер. Раньше работал заместителем заведующего районного отдела образования то ли в Барановичах, то ли где-то в Гомельской области, точно не помню. Кстати, был замечен в поборах и взятках. Переехал в Минск, смог устроиться директором в школу, и только недавно разобрались, что это за птица. В РОНО уже хорошо знают о его выступлениях на сборищах оппозиции. Так что не огорчайтесь, дорогая. Я думаю, это дело поправимое.
Предложение Коблик явно заинтересовало Лидию Филипповну. Правда, она с сомнением в голосе спросила:
— А как же ребята придут в школу, если у нас такой директор? Он же не разрешит им встретиться с детьми.
— Об этом не беспокойтесь. Заведующая отделом образования — моя старая приятельница. Если мы к ней обратимся с этим вопросом, она одобрит и наверняка сама придет в школу на эту встречу или направит кого-нибудь из своих заместителей. У меня завтра выходной. Предлагаю сходить к строительству памятника, а потом заедем к Инне Сергеевне и поговорим с ней на эту тему. Я уверена, она поддержит нас.
— Конечно, конечно! — с готовностью согласилась Манкевич.
На следующий день, когда они шли по улице Горького, Лидия Филипповна, словно развивая идею, сказала:
— Мы, в первую очередь матери погибших воинов, должны быть более активными в воспитании детей. Нельзя отдавать их подворотням, подъездам, наркоманам и, конечно, оппозиции с ее разлагающими идеями. Заметьте, Вера Федоровна, они же не учат, не призывают детей делать добрые дела, любить родителей. Они, наоборот, призывают 13–14-летних несмышленышей к бунтарству, ни с кем и ни с чем не соглашаться. Смотрите, мол, как на Западе молодежь живет. Ей все можно, никого они не слушают, что хотят, то и делают. Они — хозяева своей страны. Вот и появляются среди наших детишек такие, кто верит этой брехне. Не трудно догадаться, к чему это приведет.
Когда они подошли к стройке, то увидели Головневу и еще трех матерей, которые увлеченно наблюдали за стройкой. Вера Федоровна вдруг обратила внимание на стоящих пятерых мужчин, среди которых узнала бывшего майора КГБ Александра Новикова. Она тронула подругу за рукав:
— Давайте станем недалеко от них. Вон, видите, стоит вытуренный из КГБ Новиков. Повернемся к ним спиной. Интересно, что он там распевает?
Они остановились в 4–5 метрах и, стоя к ним спиной, услышали голос Новикова:
— Это же я этот памятник пробил. Пришел к председателю исполкома с орденом на груди, а он уже был наслышан обо мне. Ему кто-то из моего начальства проболтался, что я был ранен, что меня представляли к Герою. Он, увидев меня, буквально подскочил с места. Короче говоря, уже через полчаса у меня на руках было решение горисполкома о строительстве памятника.
— Скажите, а кто автор проекта памятника? — спросил один из мужчин.
Новиков, сделав вид, что вспоминает, ответил:
— Знаете, выскочила из памяти фамилия. Но вы в своей газете не пишите о том, что я забыл. Знаете, контузия все-таки сказывается.
В этот момент к ним подошла Лидия Филипповна, а за ней и другие женщины. Решительно шагнув к этой компании, Манкевич сказала:
— Я подскажу, кто автор проекта. Павлов его фамилия. А эту мерзость, — она указала на Новикова, — я вам советую не слушать. Это трус, грязный доносчик и никакого отношения к этому памятнику не имеет. Что, Новиков, забыл, как я тебе от всех матерей оплеуху отвесила? Может, напомнить? — Лидия Филипповна двинулась к нему с явным намерением врезать еще раз.
Новиков, не скрывая растерянности, в панике буквально отскочил метров на пять:
— Не верьте ей, она не мама! Это сумасшедшая какая-то!
Матери двинулись в его сторону, но он быстро стал убегать. К ним обратились оставшиеся мужчины. Это оказалась группа приехавших из Польши и России журналистов. Завязался нормальный разговор. Матери рассказали историю памятника, чья это идея, кто добился, чтобы на этом небольшом острове на реке Свислочь построили этот памятник. О генерале Степуке и еще одном генерале, которые откликнулись на предложение матерей и поддержали их не только словом, но и делом — стройка идет!
Обсудили и тему, которую подняли Коблик и Манкевич, и решили немедленно идти в отдел образования. А назавтра собрали Совет матерей, чтобы обсудить вопрос повышения уровня воспитательного процесса подрастающего поколения.
Глава 50. Зимбабве
Зима в Зимбабве падает на июнь, июль и август, когда самая сухая погода. Температура колеблется от 17 до 20 градусов. Это благоприятный период, когда прилагается максимум усилий, чтобы добыть как можно больше драгоценностей. Но в это же время свирепствуют и банды, устраивают наскоки полиция и армия, которые даже более жестоки со своим народом, чем бандиты. Если бандиты, облагая «оброком» добытчиков, ставят им условия регулярно делиться добычей, то правительственные силы отбирают всё, применяя при этом пытки и убийства.
Лето в Зимбабве тянется с декабря по март, температура 25–30 градусов. Нередко неделями льют дожди.
В 1995 году дожди шли с короткими перерывами до мая. Дела на прииске шли неважно. Середич оставил только одного охранника — Секани Азара. К слову, египтянин оказался приличным парнем, честным, умеющим ценить добрые отношения. Бровиков пришел к выводу, что на него можно положиться. Такого же мнения он был и о Ефиме Минкине, о котором раньше думал, что он верный друг Середича. Но Ефим явно не имел ничего общего с боссом. Наоборот, он все чаще очень нелестно отзывался о нем:
— Не понимаю, почему он постоянно уменьшает сумму выплаты за сданную продукцию? Это же толкает рабочих утаивать часть найденного.
И вот пришла новая весть. В конце мая, когда наконец закончились дожди и наступило самое производственное время, Середич сократил одного инженера и сорок рабочих. Надо было видеть недовольство уволенных людей, когда при расчете они получили в несколько раз меньшую сумму. Бровиков с Минкиным испытывали откровенный стыд и старались хотя бы как-то объяснить этот грабеж. Уходящий инженер, зная, что Бровиков и Минкин тут не при чем, прямо сказал:
— Я за вашу жизнь не даю и доллара. Рабочие не простят обмана. Думаю, вы понимаете, что вас ждет.
Бровиков понимал, что ждать можно чего угодно, и его беспокоила мысль, что предпринять.
Когда полгода назад он приехал в Мутаре, Середич уже тогда вёл себя странно. Правда, съездил с Андреем в мастерскую, где они ранее делали заказ на новый протез, сам рассчитался. Но, когда Бровиков поинтересовался о своем счете в банке, Середич уклонился от ответа, сославшись, что ему надо срочно ехать в какой-то государственный орган, а Андрею предложил ехать в офис, где они потом разберутся с этим и другими вопросами.
Бровиков был рад новому протезу. Он оказался легче прежнего. Мастер по его просьбе сделал в нем потайной карман, где можно было хранить паспорт и деньги и, когда мастер предложил Андрею самому отыскать тайник, Бровиков потратил на это очень много времени. Как оказалось, чтобы открыть в тайник, который находился на поверхности протеза, надо было снять изделие и отыскать среди нескольких кожаных стяжек нужную, развязать ее, и только тогда ослабленная наружная накладка, смотревшаяся как неотъемлемая часть, сдвигалась вниз, и открывался тайник.
Мастер пошил и легкую пару ботинок: один башмак на протез, а второй для здоровой ноги оказался очень удобным.
Довольный Бровиков приехал в офис, но там ему сказали, что Середич срочно уехал в Хараре и просил передать, что через некоторое время они вместе съездят в Мутаре в банк.