Не интересно, матушка!
Не вспомнился ли ему этот разговор? Не представилось ли ему, что я так неискусно решила заинтриговать его?
«И пусть будет так! — думала я. — Пусть будет так!»
IX
Опять была масленица. Я сидела вечером в кабинете Миши и читала. Брат, приехавший из Москвы, играл в гостиной на рояли, муж за письменным столом что-то писал. Вдруг крышка рояля хлопнула, и брат Алеша быстро вошел к нам.
Не могу я больше в этой адской скучище мучиться! — крикнул он. — Неужели я за этим приехал в Петербург? Едемте куда-нибудь!
Миша посмотрел на часы.
Куда теперь ночью ехать? Ты с ума сошел.
Двенадцати еще нет. Какая же ночь? Ну, двигайтесь!
Он схватил меня за руку и стал тащить.
Но куда ехать? — слабо протестовала я.
Алеша взял газету.
Маскарад сегодня в театре Суворина. Прекрасно!
А костюмы? Или домино?
Пустяки! Найдем. Только живее!
Он стащил меня с кресла и бегом проводил в спальную.
Одевайся! и я...
Миша наотрез отказался ехать.
Когда мы одевались в передней, он кричал нам:
Сумасшедшие! Шлендры!
Молчи, департаментская крыса! — отвечал Алеша.
Мы взяли извозчика и поехали на Владимирскую. Там
был маленький костюмерный магазин, но, увы! Он был уже заперт.
Ничего не значит, — сказал Алеша и стал стучать в дверь.
Перестань! — кричала я ему с извозчика. — Что ты делаешь! Ну, скандал: городовой идет.
И прекрасно! — нисколько не смутился брат.
Когда городовой подошел, Алеша тихо сказал ему что-
то и, мне показалось, пожал ему руку, и тогда тот сейчас же постучал сам, и, несмотря на то, что стучал он гораздо тише, дверь немедленно отворилась, и на пороге показалась хозяйка в нижней юбке и ночной кофте. Городовой сказал ей несколько слов, откозырял Алеше и даже помог мне выйти из саней.
Мы выбирали костюмы при свете одной свечи. Но и выбрать было не из чего: все было разобрано. Мне удалось только найти черное домино. По моему росту оно было немного коротко, но пришлось удовольствоваться и этим.
Через несколько минут мы подъезжали к театру.
Ты не бросай меня одну, — просила я брата, — мне будет жутко.
Зал театра показался мне каким-то кошмаром. Он был битком набит, двигаться можно было только в одном направлении, вместе с толпой. Я нащупала в своей сумке пару орехов (остались после игры в лото с детьми) и сунула их в рот, чтобы не забыться и не заговорить своим голосом, если встречу знакомых.
Не подавись! — предупредил брат и вдруг чуть не вскрикнул: — Смотри направо...
Направо стоял Чехов и, прищурившись, смотрел куда- то поверх голов вдаль.
Теперь, конечно, я свободен? — сказал Алеша и сейчас же исчез.
Я подошла к Антону Павловичу 20.
Как я рада тебя видеть! — сказала я.
Ты не знаешь меня, маска, — ответил он и пристально оглядел меня.
От волнения и неожиданности я дрожала, может быть он заметил это? Ни слова не говоря, он взял мою руку, продел под свою и повел меня по кругу. Он молчал, и я тоже молчала. Мимо нас проскользнул Владимир Иванович Немирович-Данченко.
Э-ге-ге! — сказал он Чехову. — Уже подцепил!
Чехов нагнулся ко мне и тихо сказал:
Если тебя окликнут, не оборачивайся, не выдавай себя.
Меня здесь никто не знает, — пропищала я.
Немирович как-то ухитрялся кружить вокруг нас и все
повторял свое: «Э-ге-ге!»
Неужели он узнал тебя? — беспокоился Чехов. — Не оборачивайся! Хочешь пить? Пойдем в ложу, выпьем по стакану шампанского.
Мы с трудом выбрались из толпы, поднялись по лестнице к ложам и оказались в пустом коридоре.
Вот, как хорошо! — сказал Чехов. — Я боялся, что Немирович назовет тебя по имени и ты как-нибудь выдашь себя.
А ты знаешь, кто я? Кто же? Скажи!
Я вырвала у него свою руку и остановилась. Он улыбнулся.
Знаешь, скоро пойдет моя пьеса, — не отвечая на вопрос, сообщил он.
Знаю. «Чайка».
«Чайка». Ты будешь на первом представлении?
Буду. Непременно.
Будь очень внимательна. Я тебе отвечу со сцены. Но только будь внимательна. Не забудь.
Он опять взял мою руку и прижал к себе.
На что ты мне ответишь?
На многое. Но следи и запомни.
Мы вошли в пустую аванложу. На столе стояли бутылки и бокалы.
Это ложа Суворина. Сядем. Чокнемся.
Он стал наливать шампанское.
Не понимаю! — сказала я. — Ты смеешься? Как ты можешь сказать мне что-нибудь со сцены? Как я пойму, что именно эти слова относятся ко мне? Да ведь ты и не знаешь, кто я?
Ты поймешь... Сядь, пей, пожалуйста.
Жарко!
Я подошла к зеркалу.
Хочешь попудриться? Я отвернусь: сними маску. — И он сел ко мне спиной. Я следила за ним в зеркало: он не шевельнулся, а я маску не сняла.
Потом мы сидели рядом и пили.
Тебе нравится название: «Чайка»?
Очень.
Чайка... Крик у нее тоскливый... Когда она кричит, хочется думать о печальном.
А почему ты сегодня печальный? — спросила я. — Все глядишь вверх, будто тебе ни до кого дела нет, даже глядеть на людей скучно. — Он улыбнулся.
Ты не угадала, маска, — сегодня мне не скучно.
Я опять вернулась к «Чайке».
Ну, как можно сказать что-нибудь со сцены? Если бы еще ты знал, кто я, то я бы подумала, что ты вывел меня в своей пьесе...
Нет, нет!
Ну, не понимаю и не пойму! Тем более что ответишь ты не мне, вероятно, а той, за кого ты меня принимаешь.
Пойдем вниз, — предложил Антон Павлович. — Неприятно, если сюда придут.
Мы вернулись в зал, сперва ходили, а потом сели в уголке.
Расскажи мне что-нибудь, — попросил Чехов. — Расскажи про себя. Расскажи свой роман.
Какой роман? Это ты пишешь романы, а не я.
Не написанный, а пережитый. Ведь любила ты кого- нибудь?
Не знаю.
Двигалась мимо нас, шуршала и шумела толпа. Не обычная, нарядная толпа, а какая-то сказочная или кошмарная. Вместо женских лиц — черные или цветные маски с узкими прорезами для глаз. То здесь, то там высовывались звериные морды из-под поднятых капюшонов мужских домино, ярко блестели пластроны фрачных сорочек. И над всем этим гремел непрерывно оркестр пьянящими вальсами, страстными ариями. Голова у меня слегка кружилась, нервы были напряжены, сердце то замирало, то билось усиленно. Вероятно, выпитое шампанское не прошло даром. Я прислонилась плечом к плечу Антона Павловича и близко глядела ему в лицо.
Я тебя любила, — сказала я ему. — Тебя, тебя...
Ты интригуешь, маска, — сказал он. — И ты противоречишь себе: ты только что сказала «не знаю».
Нет, это не противоречие. Может быть, это была и не любовь, но, кажется, не было ни одного часа, когда я не думала бы о тебе. А когда я видела тебя, я не могла наглядеться. Это было такое счастье, что его трудно было выносить. Ты не веришь мне? Дорогой мой! ненаглядный!
Он откинул прядку волос со лба и поднял глаза к потолку.
Ты мне не веришь? Ответь мне.
Я не знаю тебя, маска.
Если не знаешь, то все-таки принимаешь меня за кого-то. Ты сказал, что ответишь мне со сцены.
Сказал на всякий случай. Если ты не та, кому я хотел сказать, это значения не имеет. Тогда ты не поймешь.
А кому ты хотел сказать?
Он улыбнулся:
Тебе!
Так что же ты говоришь, что ты меня не знаешь?!
Знаю, что ты артистка и что ты сейчас очень хорошо играешь.
И эта артистка должна быть очень, очень внимательна и следить?
Ты!
Он опять улыбнулся и наклонил голову ко мне.
Ты будь внимательна и следи. Но ты не кончила рассказывать свой роман. Я слушаю.
Роман скучный, а конец печальный, Антон.
Конец печальный?
Я же тебе сказала, что не знаю, любила ли я действительно. Разве это значит любить, если только борешься, гонишь эту любовь, прислушиваешься к себе с постоянной надеждой: кажется, я уже меньше люблю, кажется, я выздоравливаю, кажется, я наконец победила. Разве это любовь?
Не было бы любви, не было бы и борьбы, — быстро сказал он.
А! Значит, ты мне веришь!
Я не знаю тебя, маска.
Он взял меня под руку и встал.
Тут много любопытных глаз. Ты не хочешь еще вина? Я хочу.
Мы опять поднялись в ложу, после того как Чехов удостоверился, что она пуста.
На столе стояли две почти полные бутылки. Мы опять уселись и теперь стали весело и бессвязно болтать. Он настаивал, что я артистка, что он знает меня в драматических ролях. Я стала дразнить его Яворской.
Ты еще влюблен в нее, несчастный?
Неужели ты думаешь, я тебе отвечу?
А почему нет?
Да только потому, что ты сама Яворская.
Ты в этом уверен?
Убежден.
Давно бы сказал. Я бы сняла здесь маску.
Сними.
Нет, поздно, домой пора.
Мы выглянули в зал. Публика очень заметно поредела. Я увидела Алешу, который щурился во все стороны. Очевидно, искал меня. Мы, смеясь, быстро спустились и около лестницы столкнулись с Сувориным и К°.
Антон Павлович! — закричал о н . — Мы все вас искали, искали...
Я быстро пожала руку Антону Павловичу и бросилась к Алеше.
Ты довольна? — спросил он.
Довольна и немножко пьяна. А ты доволен?
Доволен, но совершенно трезв.
И дорогой, и дома в постели я думала:
«Я — Яворская? Он ответит со сцены Яворской?»
X
Мы с Мишей обыкновенно бывали на всех премьерах драматических представлений, и я думала, что и на этот раз мы пойдем вместе. Но Миша передал мне только один билет 21.
Вот тебе, чехистка! С трудом достал, и то не в партере, а в амфитеатре.
А ты?
У меня заседание. И, по правде сказать, не велика потеря...
161
Я отправилась одна и тоже, по правде сказать, была этому рада. Про то, что я жду ответа со сцены, я, конечно, никому не сказала, даже Алеше, но скрыть своего волнения я не могла. Давно ждала я этого дня и все время думала то одно, то другое. Узнал меня Антон Павлович или не узнал и принял за другую? Он сказал, что «убежден», что я Явор-