А. П. Чехов в воспоминаниях современников — страница 67 из 155

Чехов умер накануне радикальной перемены в судьбе книги. Через год после его смерти начался небывалый в России праздник книги: ²¹ вдруг бог знает откуда пришли тысячи новых покупщиков, и — это странно даже звучит — У писателей, хоть и немногих, явились если не состояния, то возможность обеспеченной жизни и свободы располагать своим временем.

321

А Чехов до этого праздника не дожил. Литературное право находило еще некоторый сбыт в розницу, можно было продать издание той или другой книги, тысячу-дру-

11 Заказ № 90гую экземпляров, но чтобы оно представляло определенную и постоянную ценность, это едва ли кому-нибудь приходи­ло в голову.

Поэтому, когда узнали, что нашелся издатель ²², оце­нивший сочинения Чехова в определенную солидную сум­му и предложивший ему эту сумму, стон удивления пронесся по всему литературному стану.

Чехова ценили высоко. Но не в оценке было дело, а в том, что на литературу явился деловой спрос. Как ни ве­лики были обороты некоторых издателей с книгами, но для писателя заработок от издания его книги являлся только небольшим подспорьем, основным же заработком было то, что ему платили в журналах и газетах.

Что платили и как обращались с приобретенным правом на издание рыночные издатели, об этом лучше уж и не вспоминать. Заплатив писателю какие-нибудь две-три со­тни за двадцать печатных листов, они печатали сколько хотели экземпляров, потому что писатель проконтролиро­вать их не мог, или не умел, или, наконец, просто не был способен возиться с этим.

Издатели детских журналов, а в то же время и книг платили автору от 50 до 75 рублей за право не только печа­тания в журнале, но и отдельного издания, причем един­ственным объяснением такой малой платы был, кажется, малый возраст читателей. Другого объяснения не было, так как детские книги шли лучше всяких других, а издатели переводили свои конторы и редакции в собственные дома.

Между прочим, в Москве ходил рассказ, похожий на анекдот (но он не был анекдотом), о том, как один очень популярный и весьма передовой издатель детского журна­ла ²³ и книг расплатился с А. П. Чеховым.

Он долго обхаживал писателя, упрашивая его дать что- нибудь в журнал. Отношения были приятельские, встреча­лись у знакомых, на литературных обедах, собирались и у него. Между прочим, расположение издателя к Чехову выразилось в том, что он как-то послал ему в презент не­сколько бутылок вина из собственных виноградников, которые у него были где-то на юге. Вино было прескверное, но А. П., конечно, похваливал его.

И вот наконец Чехов, теснимый любезностью издателя, дал ему какую-то вещь для журнала. И после этого они встретились у кого-то из знакомых, где было много народу, а может быть — и у самого издателя.

Когда А. П. ночью собрался уходить и надел пальто, издатель подошел к нему и со смущенным видом весьмапоспешно ткнул в карман его пальто какой-то сверток и пробормотал что-то насчет своего долга. Чехов, внимание которого в этот момент было занято разговором с кем-то другим, почти не заметил этого движения, простился и вы­шел на улицу.

Тут он зачем-то полез в карман и нащупал сверток. Вынул — пакетец. Развернул несколько кредиток, что-то рублей 12, и счет: следует за рассказ столько-то. Послано вина такое-то количество бутылок, на такую-то сумму. Остальные 12 рублей при сем прилагаются.

Это было с Чеховым в ту пору, когда имя его гремело на всю Россию. А вот издатель совсем иного типа: идейный, положивший всю свою жизнь на хорошую книгу, отдавший ей все свои силы и действительно далекий от преследова­ния целей наживы. Да она и не была нужна ему, так как он из-за книги совсем не пользовался жизнью.

И вот этот издатель платил авторам, имена которых в то время были популярны, за книгу в 15 печатных листов в 5000 экземпляров — 500 рублей. И это считалось наи­лучшими условиями, на какие может рассчитывать пи­сатель.

Не нужно быть знатоком, чтобы расчесть, какая незна­чительная доля выпадала писателю и какой процент на затраченный капитал получал несомненно идейный и бла­горасположенный к литературе издатель.

После его смерти остались солидные средства, заботли­во распределенные им на просветительные цели. Слава богу, конечно, и потомство будет ему благодарно, но спра­ведливость требует признать, что в составлении этого капитала в значительной мере участвовали изданные им писатели, работа которых была им оплачена по произволь­ной оценке.

Как оценивалась работа Чехова при издании его книг и на каких условиях они выпускались до перехода прав на издание их к купившей их фирме, я не знаю. Но несомнен­но, что до этого времени он всегда нуждался в заработке, который доставался ему нелегко. В письме к А. С. Сувори­ну от 1895 года он пишет:

«Не работать мне нельзя. Денег у меня так мало, я работаю так медленно, что, прогуляй я две-три недели, мое финансовое равновесие пойдет к черту и я залезу в дол­ги. Я зарабатываю черт знает как мало» ²⁴

11*

Это было в 1895 году, то есть когда имя Чехова уже сияло. И тот же крик повторяется у него из года в год. «Я до такой степени измочалился постоянными мыслями об обя-

323

зательной, неизбежной работе, — пишет он другому коррес­понденту, — что вот уже неделя, как меня безостановочно мучат перебои сердца. Отвратительное ощущение» ²⁵.

И это не выдумка и не преувеличение. Душе его тесно было в пределах Москвы, Петербурга и Мелихова, ему хотелось видеть как можно больше, весь свет. Он постоянно мечтал о поездке в какую-нибудь дальнюю страну, и един­ственная, какая ему удалась, это была поездка на Саха­лин — самая ненужная из всех, какие можно было выду­мать, и к тому же вредно отразившаяся на его хрупком здоровье.

Результатом этого удивительного путешествия была книга, которая, несомненно, стояла ниже всего остального, написанного им, и едва ли вплела лавры в его венок, в мате­риальном же отношении тоже едва ли прибавила что- нибудь к его благополучию.

А впечатления? Где в произведениях его, написанных после поездки на Сахалин, встречаются отголоски тех впечатлений? Кой-где намеки, не имеющие существенного значения. И не видно было, чтобы он любил вспоминать об этом путешествии. По крайней мере, я, проведший с ним немало дней, ни разу не слышал от него ни единого расска­за из того мира. Все, что он получил там, он как будто сдал в свою книгу и забыл ²⁶.

Так чиновник, вернувшись из неприятной подневоль­ной командировки, доставившей ему много хлопот и лише­ний, дает о ней отчет начальству и торопится поскорее забыть о ней.

Мечтал же он совсем о другом — о теплых краях, о жизни пестрой, оригинальной, не похожей на нашу.

«Денег, денег, — пишет он своей приятельнице в 1893 году. — Будь деньги, я уехал бы в Южную Африку, о которой читаю теперь очень интересные статьи! Надо иметь цель в жизни, а когда путешествуешь, то имеешь

27

цель» .

А позже ему хочется «из Москвы уехать на Мадейру. Это от грудей (то есть от грудной болезни) хорошо», и даже попутчик у него есть.

И так всю жизнь — то на Мадейру, то в Африку, то в Австралию, то в Америку, то шутя, то очень серьезно но «денег, денег» — их-то всегда у него не хватало, и приходи­лось довольствоваться домашними — поездками в Таган­рог, в Ялту, в Нижний и т. п.

Одну из таких мы совершили с ним вместе, и на пути случился эпизод, пустячный и комичный, но показавший

т^ннт'ь ни po.imih. ни Onxiuimli. ндснь. ходоеть

"••лучногь ли тнчЛи* «п. кйэиы? Да, нЬгь.

ЧЬМь UK.VbM"It.

Карточка ссыльнопоселенца на о. Сахалин, составленная и заполненная А. П. Чеховым

мне, до какой степени решителен и непреклонен стано­вился Чехов, когда его что-нибудь коробило.

Эпизод этот им рассказан Суворину в письме от 15 авгу­ста 1894 года.

Захотел А. П. показать свою родину, вернее — его самого потянуло туда. Мы и решили проехать по Волге, начав с Ярославля, спустившись до Царицына, а оттуда в Калач и по железной дороге в Таганрог. До Нижнего мы доехали благополучно. Нам оставалось только пересесть на другой пароход, чтобы плыть дальше.

Бывшая в это время в разгаре ярмарка нас почему-то не заинтересовала. Мы даже как-то и не подумали о ней.

И вдруг встреча. Этот N ²⁸, «друг Льва Толстого», как его именует Чехов, был ему очень хорошо известен, больше даже, чем мне. И вот черта. А. П. не выносил его за хвастов­ство, ломанье, болтовню, за отсутствие у него собственного духовного нутра и вследствие этого вечное пристегивание себя к кому-нибудь более сильному, чем он, — на таком определенном счету он у него был всегда, но никогда при встрече А. П. не показал ему и тени своего настоящего мне­ния о нем. Нет, он был любезен, шутлив, радушен, прояв­лял по отношению к нему лучшее, что можно проявить к человеку. И таков А. П. был во всех подобных случаях.

Если ему невмоготу, он уйдет, спрячется или даже, как было в настоящем случае, «позорно бежит», но, пока он стоял лицом к лицу с человеком, каков бы ни был тот чело­век, он как бы считал долгом в лице его уважать человече­ское достоинство.

Оттого из его отношений к людям, деловых и интимных, была исключена всякая вздорность. Ее не было вовсе. В среде писателей и художников так развита болезненная впечатлительность, соединенная с самолюбием, очень часто самомнением, всякий в глубине души считает себя вели­ким, и так легко возникают недоразумения и столкновения. Большею частью это происходит именно от вздорности: неосновательных претензий, нежелания и неуменья спо­койно выслушать, непонимания друг друга, предубежде­ния, подозрительности, а иногда от нравственной невоспи­танности.

Чехов, слава богу, был избавлен от этих качеств, и я, право, не знаю, были ли у него с кем-нибудь недоразуме­ния, которые длились бы больше получаса, когда они спокойно и разумно объяснялись.

Я, конечно, не помню, что именно говорил N такого, от чего А. П. «стало душно, нудно и тошно», думаю даже, что ничего особенного и не было, но Чехов на эту встречу не рассчитывал и представил себе, как его общество и та нео­быкновенно серьезная околесина, какую он обыкновенно нес, отравят несколько часов, а может быть — и дней. И это заставило его мгновенно изменить весь план.